Николай Михайлович Рубцов

      3 часа

      С произведениями Николая Рубцова ученики встречались уже неоднократно. В учебниках-хрестоматиях по программе под редакцией В. Я. Коровиной были помещены следующие стихотворения:
      5 класс — «Родная деревня»;
      6 класс — «Звезда полей»;
      7 класс — «Тихая моя родина» (дано с неуказанным сокращением), «Левитан»;
      8 класс — «Привет, Россия — родина моя!..», «Встреча», «По вечерам». В методических пособиях для соответствующих классов мы предлагали подробно анализировать и готовить к выразительному чтению наизусть «Звезду полей» и «Привет, Россия — родина моя!..». К предлагаемому списку мы добавляли для ознакомления стихотворения, положенные на музыку: «В горнице» и «Букет» («Я буду долго гнать велосипед...»).
      Программа для 11 класса предлагает такие стихотворения и формулировки тем:
      „Видения на холме“, „Русский огонек“, „Я буду скакать по холмам задремавшей отчизны...“, „Ферапонтове“, „Привет, Россия — родина моя!..“, „Во время грозы“, „Звезда полей“, „В горнице“, „Тихая моя родина“, „Душа хранит...“ или другие стихотворения (по выбору учителя и учащихся).
      Основные темы и мотивы лирики Рубцова — Родина-Русь, ее природа и история, судьба народа, духовный мир человека, его нравственные ценности: красота и любовь, жизнь и смерть, радости и страдания. Драматизм мироощущения поэта, обусловленный событиями его личной судьбы и судьбы народа. Взаимодействие романтического и реалистического начал, символики и быта как характерная черта стилевого своеобразия лирики Рубцова. Традиции Тютчева, Фета, Есенина в поэзии Рубцова.
      
      Мы видим, что программа повторяет три стихотворения, уже встречавшиеся в предыдущих классах: «Привет, Россия — родина моя!..», «Звезда полей», «Тихая моя родина».
      Что же дает нам учебник? В обзорной статье И. О. Шайтанова один из параграфов называется «Изменчивость неизменного» (c. 343—348). Рубцов в этой главе предстает последователем тютчевской традиции.
      Практикум: «В поисках традиции» — задание четвертое в главе «Полвека русской поэзии» (с. 292—294). Шайтанов предлагает несколько вопросов, посвященных связи Рубцова с традицией: «Как споры о традиции отражаются на оценке поэзии Н. Рубцова? Как вы оцениваете связь поэзии Н. Рубцова с русской традицией?» Подобные вопросы могут быть адресованы литературоведу, специалисту в области современной поэзии, но для ученика, знающего всего несколько стихотворений, они сложны.
      В формулировке следующего вопроса просвечивает сложное отношение интерпретатора к творчеству Рубцова: «Вам кажется, что Рубцов повторяет нечто уже безусловно известное или в его стихах вы слышите оригинальную современность тона, голос современного человека?» Под стать этому вопросу и выдержка из статьи В. Новикова «Смердяков русской поэзии (О Николае Рубцове)», опубликованной в 1994 году.
      1974 годом помечена цитата из статьи В. Кожинова, который пишет о «воплощении слияния человека и мира» в поэзии Рубцова. Здесь же дана автоцитата Шайтанова из статьи «В согласии и споре» (1979), которая вошла в материал учебника.
      Под рубрикой «Читать» перечислены такие стихотворения: «Сапоги мои скрип да скрип...», «В горнице», «Утро», «Ночь на родине», «Тихая моя родина», «Виденья на холме», «Звезда полей». (Отметим особо эту частичную согласованность книг одного комплекта.)
      Откроем хрестоматию (c. 265—268). Перед нами краткая биография и тексты стихотворений: «В минуту музыки», «Березы», «Звезда полей», «Под ветвями больничных берез...».
      В разделе «Из писем, статей, воспоминаний...» помещен отрывок «Его боль» из повести В. Сафонова «Николай Рубцов» (с. 290—293). Отрывок посвящен происшествию в ЦДЛ и слухам, которые распространились после этого, что привело к исключению Рубцова из Литературного института. Отрывок этот характеризует атмосферу застоя в обществе того времени, нравы, царившие в Литинституте, но мало что дает для понимания характера творчества поэта. Его можно предложить для самостоятельного чтения, но только после того, как у школьников уже будет информация о судьбе Рубцова.
      В нашей разработке уроков мы продолжаем помещать тексты изучаемых стихотворений и план их анализа.

Урок первый

После «поэтического бума»: «тихая лирика». Н. М. Рубцов: драматизм мироощущения поэта, обусловленный событиями его личной судьбы и судьбы народа. «Русский огонек»

      I. После «поэтического бума»: «тихая лирика»
      К творчеству Рубцова целесообразно обратиться после изучения произведений поэтов, бывших особо популярными во времена «поэтического бума». В этом учителю поможет параграф учебника «После «поэтического бума» (c. 339—343), написанный И. О. Шайтановым.
      Читая в классе этот параграф, выпишем в рабочие тетради некоторые его опорные моменты.
      «Громкие» («эстрадные») поэты противопоставляются «тихой лирике».
      Приметы внешнего успеха перестают восприниматься как верное свидетельство поэтического достоинства.
      Уместен вопрос:
      — Почему? Какие тенденции в обществе вызвали это изменение? Общая проблема поэзии 70—80-х годов — отношение к традиции.
      — Почему обозначилась именно эта проблема?
      — Каково должно быть отношение современной литературы к традиции?
      «Традиция создавала необходимый культурный резонанс, мыслилась как форма иносказания и приращения смысла, способ освобождения».
      «Органичные поэты»: В. Соколов, Н. Рубцов, А. Прасолов.
      «Книжные поэты»: А. Тарковский, Д. Самойлов, Б. Ахмадулина, Ю. Мориц, А. Кушнер.
      (Страницы 341—343 посвящены уже не характеристике периода, а творчеству Давида Самойлова, поэтому учитель может остановиться, прочитав до конца страницу 340.)

      II. H. M. Рубцов: драматизм мироощущения поэта, обусловленный событиями его личной судьбы и судьбы народа
      Обращаясь вновь к имени Рубцова, повторим с ребятами уже изученные стихотворения, желательно те, которые в предыдущих классах разбирались подробно и заучивались наизусть. Перечень стихотворений приведен во вступительной статье к теме. Формы повторения могут быть различными (об этом см. в главе о Заболоцком). Подчеркнем, что очень важно пробудить ассоциативную память и использовать в 11 классе иллюстрации, музыку и видеофрагменты, которые были использованы ранее. Соответствующий видеоряд очень важен, особенно при рассказе о страницах биографии Рубцова, но подбирать его ввиду бедности подобного методического материала, очевидно, учителю придется самостоятельно.
      Повторение закончим стихотворением «Привет, Россия — родина моя...». Уточним: нам сейчас кажется естественным писать о России. Но в 60-е годы официальная пропаганда много говорила о всех четырнадцати республиках Советского Союза, почти не упоминая о пятнадцатой — России. Это слово было словно под запретом. У России не было даже своей Академии наук. Академии наук Грузии, Узбекистана, Молдавии... были, а Российской не было! Обращение к названию бывшей империи было в то время не в почете.

      Слово учителя
      Детство Рубцова, родившегося в 1936 году, связано с Русским Севером. Он не мог назвать родиной Емецк, где родился и прожил всего год. Не стала родиной пристанционная Няндома. Со смертью матери и трагедией первого года войны связалось воспоминание о Вологде. Вот что писал Рубцов в рассказе «Золотой ключик»:
      «Шел первый год войны. Моя мать лежала в больнице. Старшая сестра, поднимаясь задолго до рассвета, целыми днями стояла в очередях за хлебом, а я после бомбежек с большим увлечением искал во дворе осколки и, если находил, то гордился ими и хвастался. Часто я уходил в безлюдную глубину сада возле нашего дома, где полюбился мне один удивительно красивый алый цветок. Я трогал его, поливал и ухаживал за ним, всячески, как только умел. Об этом моем занятии знал только мой брат, который был на несколько лет старше меня. Однажды он пришел ко мне в сад и сказал:
      — Пойдем в кино.
      — Какое кино? — спросил я.
      — „Золотой ключик“? — ответил он.
      — Пойдем, — сказал я.
      Мы посмотрели кино „Золотой ключик“, в котором было так много интересного, и, счастливые, возвращались домой. Возле калитки нашего дома нас остановила соседка и сказала: „А ваша мама умерла“. У нее на глазах показались слезы. Брат мой заплакал тоже и сказал мне, чтоб я шел домой. Я ничего не понял тогда, что такое случилось, но сердце мое содрогнулось, теперь часто вспоминаю я то кино „Золотой ключик“, тот аленький цветок и соседку, которая сказала: „А ваша мама умерла...“¹».
      Так в сердце ребенка запечатлелся трагически противоречивый, звучащий горьким диссонансом аккорд любви, счастливой сказки и смерти. «...Вологда — земля для меня священная, и на ней с особенной силой чувствую я себя и живым, и смертным», — признавался поэт (из письма Г. Я. Горбовскому, 1965).
      В письме 1968 года В. И. Другову, секретарю по идеологии Вологодского обкома КПСС, Рубцов рассказал о своей жизни «без всякого художества и подробностей» так:
      «Родился я в 1936 году. Родителей лишился рано, поэтому исключительно мало знаю о них. С пяти лет воспитывался в различных детдомах Вологодской области, в частности в Никольском Тотемского района. Там закончил семь классов, и с тех пор мой, так сказать, дом всегда находился там, где я учился или работал. А учился я в двух техникумах — в лесотехническом и горном, работал кочегаром тралового флота треста „Севрыба“, слесарем-сборщиком... в г. Ленинграде, шихтовщиком² на Кировском (бывшем Путиловском) заводе, прошел четыре года военной службы на эскадренном миноносце Северного флота. В 1962 г. сдал экстерном экзамены за десять классов и поступил на заочное отделение Литературного института им. Горького в Москве. В настоящее время — студент-заочник последнего курса этого института. Начиная с того же 1962 г. я постоянно жил и зарабатывал, как говорится, на хлеб (а также занимался студенческими делами) в г. Вологде и ее окрестностях. Но постоянного адреса все это время не имел. Снимал „углы“, ночевал у товарищей и знакомых, иногда выезжал в Москву — на период экзаменационных сессий. В общем, был совершенно не устроен».
      Современные ученики, как правило, не знают, что в то время квартиру для себя нельзя было купить: ее (или место в общежитии) можно было получить от государства, встав в особую очередь. Для этого надо было где-то служить или работать (лучше всего на заводе). Рубцов, желая заниматься литературой и числясь студентом-заочником, не имея собственного дома, практически не мог рассчитывать на получение квартиры. Общежития того времени не были похожи на современные: в комнатах могло жить до десяти и более человек.
      Рубцов мечтал о своем доме, но не мог найти в себе силы, чтобы униженно просить (а иначе в тот период было невозможно) выделить ему отдельное жилье.
      Сирота, он был «подранком войны», несущим в своем сердце неизбывное горе одиночества и ощущение ценности каждого человека, уникальности встреч. Пребывание в детском доме, а затем учеба в двух техникумах в маленьких северных городках не могли ему дать хорошего образования. Годы, проведенные на Северном флоте, вряд ли активно способствовали расширению его литературного кругозора. Тяжелая работа, неустроенная жизнь — все вело к тому, что природный талант Рубцова должен был заглохнуть.
      Но случилось иначе.
      1955 год. Рубцову 19 лет. Он работает на заводе в Ленинграде, ходит в литературный кружок. Его призывают на военную службу во флот, в город Североморск, что в 25 километрах от Мурманска — в Кольском заливе Баренцева моря.

Я труду научился на флоте, И теперь на любом берегу Без большого размаха в работе Я, наверное, жить не смогу... Нет, не верю я выдумкам ложным, Будто скучно на Севере жить. Я в другом убежден: Невозможно Героический край не любить!                                         («Мое море»)

      Здесь, на эсминце, Рубцов находит людей, которые тоже любят поэзию и поддерживают его интерес к стихам. Выходит первая — машинописная — книжка Рубцова, которая называлась «Волны и скалы» (1962). Не раз писал он восторженные строки о море, называл милым «Суровый берег, выплывший из мрака / Уступами дремотных, хмурых скал!». Но постепенно все более ясным становится другое, сокровенное:

Где движет шторм       разбойных волн отряды, Любовь к земле       горит у нас в крови. Жизнь моряка, как пушка без заряда, Без этой       вдохновляющей любви.                                     («Возвращение»)

      Этой самой землей, любовь к которой вдохновляла поэта, в наиболее трудные годы помогая ему держаться на плаву, стала тихая Вологодчина: Никола — село, в котором находился детский дом, где будущий поэт закончил семилетку, и Тотьма — небольшой районный городок на берегу Сухоны, где

...Много серой воды, много серого неба, И немного пологой родимой земли, И немного огней вдоль по берегу...                               («На реке Сухоне»)

      Вот что писал Рубцов о Никольском, об этих «красивых и грустных местах»: «Здесь великолепные (или мне только кажется) холмы по обе стороны неширокой реки Толшмы, деревни на холмах (виды деревень), леса, небеса. У реки, вернее, над рекой, сразу у въезда в Николу (так здесь коротко называют село), под березами — разрушенная церковь. Тоже великолепная развалина! В этой местности когда-то я закончил семь классов (здесь для души моей родина), здесь мне нравится, и я провожу здесь уже второе лето» (из письма А. Я. Яшину от 22.08.64).
      Следующее письмо Яшину датировано 25 сентября 1964 года. Вчитаемся в его строки: «Пишу все из того же села Никольского, откуда написал Вам предыдущее письмо. Вы его получили? Не выезжаю в Москву, в институт потому, что перехожу на заочное. А еще потому нахожусь именно здесь, что здесь мне легче дышится, легче пишется, легче ходится по земле».
      Время, проведенное поэтом в Никольском, было особенно плодотворным. Сейчас здесь музей Николая Рубцова.
      В древней Тотьме с ее удивительными храмами-парусниками, с монастырем, в зданиях которого располагался после войны лесотехнический техникум, будущий поэт учился. Именно отсюда уехал он к морю, о котором страстно мечтал. В 1985 году стараниями скульптора Вячеслава Михайловича Клыкова в Тотьме, на берегу Сухоны, среди светлых берез поставлен первый памятник Рубцову. Второй памятник был поставлен позже — в Вологде.
      Вологодской земле посвящены стихотворения Рубцова, ставшие шедеврами русской лирики: «Я буду скакать по холмам задремавшей отчизны...», «Журавли», «Видения на холме», «В горнице», «Старая дорога», «Привет, Россия — родина моя!..», «Ночь на родине», «Тихая моя родина», «Звезда полей», «Русский огонек».

      III. «Русский огонек»
      При подготовке к чтению стихотворения очень важно использовать географическую карту.
      Зададим ученикам ориентиры (например, Москва, Петербург). Найдем Вологду. От Вологды на северо-восток до Великого Устюга (старинного торгового центра Русского Севера) почти 500 километров. Примерно на середине пути, в старину проходившего по рекам Вологде и Сухоне, лежит небольшой, в прошлом очень богатый (за счет добычи соли и торговли ею) город Тотьма. От Тотьмы по новой дороге до Никольского (не путать с одноименным райцентром, располагающимся южнее) — 60 километров. Столько же от Тотьмы до Никольского, если двигаться вверх по течению Сухоны.
      Асфальтовые дороги в этих краях были проложены только в середине 80-х годов XX века, а во время жизни Рубцова основное сообщение осуществлялись по воде.
      Осенью 1964 года Рубцов пишет письмо Сергею Васильевичу Викулову, который тогда был ответственным секретарем Вологодской писательской организации. Прочитаем несколько абзацев из этого письма — они помогут нам представить обстановку, в которой могло родится стихотворение «Русский огонек»:
      «Недавно здесь выпал первый обильный снег (с дождем он уже давненько пролетал), это было так внезапно, так красиво — снег, и лежит повсюду — на крышах, на порогах, на дорожной грязи. На меня это подействовало, как в детстве. Но на другой день снег растаял, и за окном опять возникли во всей своей унылой красоте прежние осенние картины.
      Сижу порой у своего почти игрушечного окошка и нехотя размышляю над тем, что мне предпринять в дальнейшем. <...> ...все равно мне отсюда не выбраться туда (в Вологду. — О. Е.) до половины декабря. Ведь пароходы перестанут ходить, а машины тоже не смогут пройти по Сухоне, пока тонок лед. Так что остается одна дорога — в Вологду, — с другой стороны села, сначала пешком, потом разными поездами».
      До старой железной дороги — несколько десятков километров пешком. Если улыбнется удача, проезжий крестьянин подвезет на телеге. А Рубцову надо будет выбраться обязательно: надо ехать в Москву, в Литературный институт на очередную сессию.
      Если школьники сумели представить себе положение Рубцова в Николе и его зимнюю дорогу к вологодским поездам, скажем, что, возможно, именно в такой дороге и родилось стихотворение «Русский огонек».
      Стихотворение читает учитель или заранее подготовленный ученик.

Русский огонек Погружены                     в томительный мороз, Вокруг меня снега оцепенели. Оцепенели маленькие ели, И небо было темное, без звезд. Какая глушь! Я был один живой. Один живой в бескрайнем мертвом поле! Вдруг тихий свет (пригрезившийся, что ли?) Мелькнул в пустыне, как сторожевой... Я был совсем как снежный человек, Входя в избу (последняя надежда!), И услыхал, отряхивая снег: — Вот печь для вас и теплая одежда... — Потом хозяйка слушала меня, Но в тусклом взгляде Жизни было мало, И, неподвижно сидя у огня, Она совсем, казалось, задремала... Как много желтых снимков на Руси В такой простой и бережной оправе! И вдруг открылся мне И поразил Сиротский смысл семейных фотографий: Огнем, враждой Земля полным-полна, И близких всех душа не позабудет. — Скажи, родимый, Будет ли война? — И я сказал: — Наверное, не будет. — Дай Бог, дай Бог... Ведь всем не угодишь, А от раздора пользы не прибудет... — И вдруг опять: — Не будет, говоришь? — Нет, — говорю, — наверное, не будет. — Дай Бог, дай Бог... И долго на меня Она смотрела, как глухонемая, И, головы седой не поднимая, Опять сидела тихо у огня. Что снилось ей? Весь этот белый свет, Быть может, встал пред нею в то мгновенье? Но я глухим бренчанием монет Прервал ее старинные виденья... — Господь с тобой! Мы денег не берем! — Что ж, — говорю, — желаю вам здоровья! За все добро расплатимся добром, За всю любовь расплатимся любовью... Спасибо, скромный русский огонек, За то, что ты в предчувствии тревожном Горишь для тех, кто в поле бездорожном От всех друзей отчаянно далек, За то, что, с доброй верою дружа, Среди тревог великих и разбоя. Горишь, горишь как добрая душа, Горишь во мгле — и нет тебе покоя...

      — Какие чувства вы переживали, слушая стихотворение?
      — Как вы представляете события, которые описаны в стихотворении?
      Герой стихотворения в дороге видит огонек, входит в избу, чтобы обогреться. Оглядываясь, он видит бревенчатые стены, на которых в бережных оправах (не в рамках, как обычно говорят о фотографиях, а в оправах, как говорят о драгоценностях) висят желтые (то есть пожелтевшие от старости) семейные фотографии.
      — Когда написано это стихотворение? Сколько лет прошло после окончания войны? Сколько человек сейчас живет в одинокой избе?
      — Как вы понимаете выражение «сиротский смысл семейных фотографий»?
      Нам представляется, что жизнь хозяйки, как и ее взгляд, остановились тогда, когда ее близкие — муж, сыновья — ушли и погибли на войне. Для седой женщины война словно продолжается:

      «Я буду скакать по холмам задремавшей отчизны...»³

      Филологические этюды
      Год назад, будучи в старинном северном городке Тотьме, на тихих, чисто прибранных улочках, среди аккуратно выкрашенных домов с резными ставнями, я внезапно почувствовала завораживающую двойственность этого места. Первый толчок в сердце я ощутила, когда мы вышли на современный мост и широкой ртутной лентой засветилась перед нами просторная Сухона с песчаными отмелями, сосновыми борами на высоких берегах и легкими куполами тотемских храмов, отмечающих плавный изгиб реки.
      Подобные храмы мы, много путешествовавшие по старинным русским городам, видели впервые. Построенные в основном в XVIII веке в стиле барокко, с нижней (теплой) и летней (верхней) церквями, они словно взмывают над расстеленными по земле улочками с огородами, черемухами и обывательскими домиками — и когда по небу мчатся тучи, кажется, что громада храма, словно стройный парусник, стремительно летит тебе навстречу. Это был второй знак, укрепивший впечатление сокровенного.
      Окончательное ощущение двойственности укрепилось, когда мы поднялись на взметнувшуюся в самое небо колокольню Входоиерусалимского храма — и перед нами как на ладони легла вся Тотьма с ее ставшими крохотными домишками, с внезапно озолотившейся под прянувшим солнцем Сухоной, куполами Спасо-Суморина монастыря на границе города — и зелеными полотнищами полей, у самой кромки раздвинувшегося горизонта отороченные синей каймой леса.
      Именно там, в стенах Спасо-Суморина монастыря, и располагался после войны лесотехнический техникум, куда поступил четырнадцатилетний Николай Рубцов и откуда уехал, гонимый мечтой о море. Откуда же у юноши, родившегося в сухопутном Емецке, детство проведшего в деревне Николе в нескольких десятках километров от Тотьмы, появляется такая страстная мечта о море, что он готов работать даже подручным кочегара на тральщике, лишь бы слышать, как волны бьются о борт корабля? Первая его — машинописная — книжка носит название «Волны и скалы» (1962). Но в ней — та же двойственность: упоение морем — и признание в любви к тихой Русской земле.
      Время, которое, казалось, было не властно над известной с 1137 года Тотьмой, гнало нас вперед. Мы спустились с колокольни, чтобы продолжить наш путь в Великий Устюг — город, у которого сливаются две северные реки — Сухона и Юг, сливаются и становятся в своем единении могучей Северной Двиной.
      В московских заботах и хлопотах прошел год. Но ощущение тайны притягивает как магнит, и вот мы в Вологде. Раньше в Тотьму можно было попасть только одним способом — на пассажирском пароходике по реке Вологде, которая затем впадала в Сухону. Пароходик до Тотьмы шел почти сутки, не спеша приставая то к одному берегу, то к другому, собирая пассажиров из прибрежных деревень. В середине восьмидесятых годов построили автомобильную дорогу, и водный транспорт пришел в упадок. Теперь от Вологды до Тотьмы можно доехать на автобусе за четыре часа, но к прибрежным деревням дорог нет, и они медленно погибают, оставшись фактически без связи с большой землей.
      В разномастной Вологде рядом стоят хрущевские пятиэтажки — и старинные деревянные дома с богатой резьбой. Бесприютно. Идет дождь. На берегу Вологды, рядом со знаменитым домиком Петра I, находим памятник поэту — в пальто, закутав шарфом шею, с дорожным чемоданчиком в руке он спешит куда-то. Этот город не стал для него домом. Надпись чрезмерно лаконична: «Рубцов».
      И опять мы на границе поля, за которым начинаются чистые улицы Тотьмы. Поет жаворонок...

Слышу пенье жаворонка, Слышу трели соловья... Это русская сторонка, Это родина моя! Вижу чудное приволье, Вижу нивы и поля... Это русское раздолье, Это Русская земля!

      Эту песню многие считают народной, но написал ее уроженец Тотьмы Феодосий Петрович Савинов.
      В центре города ничего не изменилось, разве что цветы на клумбах более слабые — июнь был холодным. От стройной, отреставрированной нынче Троицкой Зеленской церкви по деревянному тротуару идем на окраину города, где маячат купола Спасо-Суморина монастыря. В 1554 году — 450 лет назад — он был основан преподобным Феодосием Сумориным, которого до сих пор почитают верующие. Уже тогда, при Иване Грозном, который приезжал в этот город, Тотьма была известна всему торговому люду: именно через нее шел водный путь на Архангельск, и именно Тотьма составляла конкуренцию Соли Вычегодской — строгановский вотчине, знаменитой своими соляными варницами по всей Руси. Предместье Тотьмы до сих пор носит название Варницы: здесь в землю были вкопаны деревянные трубы, по которым соляной раствор поступал в железные плоские чаны, под которыми горели костры. Их жар выпаривал соль. Богаты были тотемские купцы, торговавшие солью, всего в изобилии было в купеческих домах. Но рано умирали работники варниц, не выдерживая соляных испарений и каторжного труда.
      С приездом первого царя связана одна из тайн Тотьмы: считают, что, возможно, именно здесь спрятана библиотека Ивана Грозного. Год от года археологи приезжают в город и ведут раскопки в Спасо-Суморином монастыре, надеясь на чудо. Местные жители доверительно говорят, что искать надо не там: будто бы в одной из церквей, в которой в советское время была пекарня, есть каменная плита, которая закрывает вход в подземелье...
      Еще в старину значение соли, давшей городу богатство, было переосмыслено христианскими подвижниками. В 1880 году изданы «Исторические сказания о жизни святых, подвизавшихся в Вологодской епархии». Одним из них был священноиерей Максим, «проходивший подвиг юродства в непрестанных молитвах и посте и бывший солию духовною для жителей Тотьмы, богатых солию вещественною». Не хлебом единым жив человек, и тотьмичи сумели понять и оценить духовный подвиг Феодосия Суморина и юродивого Максима. А тем, кто читал Н. Г. Чернышевского, сразу придут на память слова его, сказанные на смерть Н. А. Добролюбова: «Это соль соли земли».
      Деревянные тротуары кончаются, и дорога приводит нас к чистой каменистой речушке Ковде, которая чуть ниже по течению встречается с другой речкой со странным названием Песья Деньга (позже на старых картах находим другой, более достоверный вариант: Песь-Еденьга). На холме у слияния речек и вырос Спасо-Суморин монастырь. За мостом дорога круто поднимается вверх, и мы входим в монастырские ворота. Сосны, лиственницы, старые узловатые березы, скромные братские кельи, заросшая крапивой тропинка к угловой башне и громада собора в стиле классицизма. В помещениях братских келий размещалось когда-то общежитие лесотехнического техникума, из которого был отчислен Рубцов. Валентина Алексеевна Притчина, заместитель директора по научной работе Тотемского краеведческого музея, рассказала нам о найденных документах, по которым ясно: учился Рубцов хорошо. Имя его появилось в одном приказе на отчисление вместе с неуспевающими, потому что будущий поэт просто уехал из Тотьмы, как только получил паспорт: его притягивало море, и тихие кувшинковые заводи Песь-Еденьги, в которых так мирно отражается маковка собора, и покрытые буйным разнотравьем окрестные холмы уже не могли удержать его.
      Сейчас в корпусах монастыря уживаются гостиница, общежитие педагогического училища, спортивная школа и уникальное хранилище фондов краеведческого музея — уникальное и количеством собранных экспонатов, и тем, что хранилище открытое — каждый желающий может увидеть то, что обычно дано увидеть только музейным работникам.
      Литературоведы рассуждают о том, откуда же в стихах Рубцова, бывшего человеком городским, даже люмпеном, такая нежная любовь к деревне, к обрубленным горем и войной, забытым, казалось бы, корням. Но и в Николе, и в Тотьме он жил среди холмов и долин, среди полей и лесов, рядом с крестьянскими избами, и те предметы быта, которые нам кажутся сейчас музейными, окружали его в реальной жизни.
      Открытое хранение фондов — это в основном материалы по дереву, гончарству, посуде, производству льна, ткачеству. Рай для любителя народной культуры — и для любителя филологии. Необычной музыкой звучат слова — названия предметов деревенского быта. Вот трубы для катания холста — помните Крошечку-Хаврошечку, которая холсты ткала и в трубы катала? Вот охлупень на крышу — изображение курицы или коня — и пословица: «Курица и конь на крыше — в доме тише»; вот ночви — долбленые деревянные корыта с пологими краями для просеивания муки и раскатывания теста. Светец с долбленым же корытом, в которое наливалась вода, чтобы искры от лучины не наделали беды в избе; сымало — приспособление для снимания сапог, ковш-скобкарь с двумя ручками, грабельцы-горсть для сбора ягод, морда для ловли рыбы, рыльник — железный сосуд с носиком для того, чтобы сливать топленое сало. Вспоминаю «Машу и медведя» — и понимаю наконец, чем отличается кузов от пестеря: кузов делается стаканом с крышкой, а пестерь в виде конверта с ремнями — за спину.
      Вдруг реальные очертания приобретает знакомый с детства сказочный Жихарка, которого Баба-яга сажала в печку: оказывается, в деревнях Бабушкинского района мылись и до сих пор моются в печах, в русской печке, которая занимает почти половину избы, есть специальное помещение. Когда в печи прогорает огонь, оттуда выгребают золу, моют, настилают половики и прямо через печь пролезают в это помещение, где на настеленной соломе и моются. Чтобы вносить туда горшки с горячей водой, нагретой на печи, приспособлен ухват с деревянными колесами.
      И совсем в сказочный мир переносят нас прялки — их в хранилище более пятисот: расписные из Тарноги, Нюксеницы, Бирякова, Печеньги, резные из Великодворья, Заозерья, Погорелова и необычные Никольские — украшенные соломкой.
      Нашу палатку мы ставим в поле за монастырем. Долго выбираем место: трава такая высокая — утром при попытке выбраться из палатки мы утонем в росе. Ромашки, красный и розовый клевер, колокольчики... Наконец находим окошенное местечко и долго следим за красным солнцем, которое не спеша прощается с задремавшей землей.

Как миротворно в горницу мою По вечерам закатывалось солнце!

      Утром мы в музее мореходов — не в Архангельске и не в Мурманске, а в той же самой сухопутной Тотьме. Музей находится на первом этаже Входоиерусалимского храма (1774—1791). Храм построен на деньги купцов Григория и Петра Алексеевичей Пановых. 11 экспедиций они снарядили на свои деньги на Алеутские острова и Аляску, за что и были награждены золотыми медалями Екатерины II «За полезные обществу труды» (1764). Соседняя Троицкая церковь (1768—1788) возведена на капиталы купца и морехода Степана Черепанова. А рядом, через дорогу — музей знаменитого Ивана Александровича Кускова, основателя Форта Росс, имя которого прочно связано с освоением Аляски и Северной Калифорнии. В страшных северных бурях и штормах первопроходцы давали обеты: если останемся живы — построим в родном городе Господень храм. И парусники становились храмами, несшими молитвы о спасении, и храмы становились парусниками. Над горизонталью земли, богатой солью вещественной, возносилась вертикаль духа, стремящегося к новым, неизведанным просторам. Эту мечту, эту жажду открытий и откровений сквозь столетия уловил, почувствовал мятежной душой осиротевший в детстве Николай Рубцов. Именно эта вертикаль духа давала ему возможность ощущать родство не только с конкретными людьми, но со всей Русской землей, казалось бы, задремавшей под ясным светом звезды, именно она позволила ему сказать просто и радостно: «Привет, Россия — родина моя!..»
      В одном из популярных словарей жестко сказано: «По натуре Рубцов был бродягой». Когда вживаешься в стихи поэта, такое определение вызывает стойкое отторжение.

Как будто ветер гнал меня по ней, По всей земле — по селам и столицам! Я сильный был — но ветер был сильней, И я нигде не мог остановиться. Привет, Россия — родина моя! Сильнее бурь, сильнее всякой воли Любовь к твоим овинам у жнивья, Любовь к тебе, изба в лазурном поле.

      Это не ощущение бездомного бродяги, это чувство странника, пилигрима, стремящегося к своей духовной родине.
      В Тотьме на высоком берегу Сухоны цветут ромашки, шелестят березы. Среди ромашек и берез — памятник Николаю Рубцову. Поэт не спешит — в спокойной, свободной позе сидит он на скамье. Он нашел свой дом. На постаменте строки из стихотворения «Русский огонек»:

За все добро расплатимся добром, За всю любовь расплатимся любовью...

      Искупавшись в чистых водах Сухоны, мы отправляемся дальше по старой, уже знакомой дороге. Вослед нам звучат рубцовские стихи:

Все облака над ней,             все облака... В пыли веков мгновенны и незримы, Идут по ней, как прежде, пилигримы, И машет им прощальная рука.

Урок второй

Темы истории и судьбы народа в стихотворениях «О Московском Кремле», «Видения на холме», «Я буду скакать по холмам задремавшей отчизны...». Тема русской природы в стихотворении «Ночь на родине»

      I. Темы истории и судьбы народа в стихотворениях «О Московском Кремле», «Видения на холме», «Я буду скакать по холмам задремавшей отчизны...»

      Коллективный анализ стихотворения (на базе самостоятельной домашней работы)
      Если ученики в классе привыкли работать по группам и подобная работа бывает плодотворной, то можно будет как обычно разделить учеников на 3—5 рабочих групп (в зависимости от количества детей в классе) и предложить им обсудить домашние заготовки и составить общий для группы анализ стихотворения «О Московском Кремле». Затем одна из групп расскажет о результатах своей работы, остальные выступят участниками коллективного обсуждения.

О Московском Кремле Бессмертное величие Кремля Невыразимо смертными словами! В твоей судьбе, — о, Русская земля! — В твоей глуши с лесами и холмами, Где смутной грустью веет старина, Где было все: смиренье и гордыня — Навек слышна, навек озарена, Утверждена московская твердыня!        Мрачнее тучи Грозный Иоанн Под ледяными взглядами боярства Здесь исцелял невзгоды государства, Скрывая боль своих душевных ран. И смутно мне далекий слышен звон: То скорбный он, то гневный и державный! Бежал отсюда сам Наполеон, Покрылся снегом путь его бесславный...        Да! Он земной! От пушек и ножа Здесь кровь лилась... Он грозной был твердыней! Пред ним склонялись мысли и душа, Как перед славной воинской святыней. Но как — взгляните — чуден этот вид! Остановитесь тихо в день воскресный — Ну, не мираж ли сказочно-небесный Возник пред вами, реет и горит?        И я молюсь — о, Русская земля! — Не на твои забытые иконы, Молюсь на лик священного Кремля И на его таинственные звоны...

      Практически все стихотворение построено на антитезе: в данном случае это не просто художественный прием, но такой прием, который полностью соответствует основной идее произведения: русский дух вырос на сопряжении противоречий, противоположных качеств и проявлений, и Московский Кремль — высшее его воплощение. Это пример неразрывной связи формы и содержания.

      Антитезы:
      — «бессмертное величие» — «смертными словами»;
      — «смиренье и гордыня»;
      — «веет старина» — «утверждена московская твердыня» (усиление с помощью использования однокоренного слова);
      — «исцелял невзгоды» — «скрывая боль»;
      — ответственность за государство — «душевные раны»;
      — звон: «то скорбный он, то гневный и державный»;
      — Наполеон: «путь его бесславный» — «перед славной воинской святыней»;
      — «земной» — «сказочно-небесный»;
      — «От пушек и ножа / Здесь кровь лилась...» — «в день воскресный», «мираж»;
      — «склонялись» — «реет и горит».
      
      — Какие слова и выражения повторяются в тексте стихотворения? Какое впечатление создают эти повторы?
      Первое, что могут заметить ученики, — повтор выражения «о, Русская земля!» как реминесценции из «Слова о полку Игореве». Это восклицание в стихотворении делает Московский Кремль наследником великой славы Киевской Руси и древних традиций.
      Дважды повторяется слово «твердыня», усиленное кратким причастием «утверждена». «Грозный Иоанн» — «Он грозной был твердыней».
      Дважды звучит слово «звон» («звоны»): «далекий слышен звон» и «его таинственные звоны». Мотив звона проходит через все творчество Рубцова (сравни: «Старая дорога»). Общим становится и мотив зари: «навек озарена», «реет и горит» — и «глушь, забывчивость, заря». Другой момент, объединяющий два произведения, — общий размер: пятистопный ямб.
      Повторы не превращаются в анафоры: они словно прошивают стихотворение, невидимо на первый взгляд скрепляют его изнутри. Антитезы выполняют ту же роль. Мы словно воочию видим противоречивый русский характер, сотканный из крайностей, судьбу Русской земли, в которой веками прорастали «смиренье и гордыня» и даже сейчас причудливым образом сочетаются бесславие и слава.
      Тему исторической судьбы народа продолжают другие известные стихотворения Николая Рубцова: «Видения на холме» и «Я буду скакать по холмам задремавшей отчизны...» (ученики, выполнявшие индивидуальные задания, читают эти стихотворения). Очень важно, чтобы исполнение стихотворений было выразительным: смысл их прозрачен, образность и мелодика текста обладают большой силой эмоционального воздействия.

Видения на холме Взбегу на холм                         и упаду                                     в траву. И древностью повеет вдруг из дола! И вдруг картины грозного раздора Я в этот миг услышу наяву.        Пустынный свет на звездных берегах И вереницы птиц твоих, Россия, Затмит на миг В крови и жемчугах Тупой башмак скуластого Батыя...        Россия, Русь — куда я ни взгляну... За все твои страдания и битвы Люблю твою, Россия, старину, Твои леса, погосты и молитвы, Люблю твои избушки и цветы, И небеса, горящие от зноя, И шепот ив у омутной воды, Люблю навек, до вечного покоя... Россия, Русь! Храни себя, храни! Смотри, опять в леса твои и долы Со всех сторон нагрянули они, Иных времен татары и монголы. Они крестами небо закрестили, И не леса мне видятся окрест, А лес крестов                         в окрестностях                                                     России. Кресты, кресты...        Я больше не могу! Я резко отниму от глаз ладони И вдруг увижу: смирно на лугу Траву жуют стреноженные кони. Заржут они — и где-то у осин Подхватит эхо медленное ржанье, И надо мной —                             бессмертных звезд Руси, Спокойных звезд безбрежное мерцанье...

      Работа над художественным обликом стихотворения возможна только при наличии текстов у старшеклассников, причем таких текстов, в которых можно делать собственные пометы.
      — Определите размер стиха. Какое ощущение он создает?
      Перед нами пятистопный хорей. Он создает ощущение неторопливой повествовательности, эпичности, что соответствует содержанию произведения.
      — Как вы думаете, какие строки этого стихотворения являются ключевыми?
      Однозначного ответа быть не может. Кто-то выделит стих «Россия, Русь! Храни себя, храни!» кто-то — «...Иных времен татары и монголы». Важно будет услышать ответы на вопросы:
      — Почему именно эти строки вы выделили как наиболее важные?
      — Почему Русь, по мнению автора, должна сама хранить себя? Что означает этот призыв?
      Если есть время, то интересно будет поработать с эпитетами и другими средствами создания художественной выразительности, например повторами и антитезами.
      — «Взбегу на холм / и упаду / в траву». Почему поэт именно так членит строку? Каковы пространственные отношения внутри этого стиха? Какой эффект этим достигается?
      — Как вы понимаете стихи «Пустынный свет на звездных берегах...», «...Спокойных звезд безбрежное мерцанье...»? Найдите эпитеты. Какой образ создает поэт с помощью этих эпитетов?
      — Найдите в тексте повторы. Связаны ли, по-вашему, эти повторы с повторами русских народных песен? Какова эта связь?
      — Какой повтор является, на ваш взгляд, наиболее выразительным? Почему автор создает такое усиление? Какой отклик вызывает поэт в душах читателей?
      «Черный крест», «крестами небо закрестили», «видятся окрест», «лес крестов в окрестностях России», «кресты, кресты...».
      — Почему лирический герой не в состоянии выдержать видение?
      Очень важно будет отметить, что не отвлеченное знание, а вчувствование в иные эпохи дает богатейший духовный опыт, ощущение живой причастности к роду, к истории и истокам народа. Рубцов пережил такой опыт, воплотил его в художественной форме, что дает возможность и нам эмоционально ощутить живую историю страны.
      Завершая беседу, еще раз прочитаем стихотворение.
      Продолжаем тему:

* * * Я буду скакать по холмам задремавшей отчизны, Неведомый сын удивительных вольных племен! Как прежде скакали на голос удачи капризной, Я буду скакать по следам миновавших времен...        Давно ли, гуляя, гармонь оглашала окрестность, И сам председатель плясал, выбиваясь из сил, И требовал выпить за доблесть в труде и за честность, И лучшую жницу, как знамя, в руках проносил!        И быстро, как ласточка, мчался я в майском костюме На звуки гармошки, на пенье и смех на лужке, А мимо неслись в торопливом немолкнущем шуме Весенние воды, и бревна неслись по реке...        Россия! Как грустно! Как странно поникли и грустно Во мгле над обрывом безвестные ивы мои! Пустынно мерцает померкшая звездная люстра, И лодка моя на речной догнивает мели.        И храм старины, удивительный, белоколонный, Пропал, как виденье, меж этих померкших полей, — Не жаль мне, не жаль мне растоптанной царской короны, Но жаль мне, но жаль мне разрушенных белых церквей!..        О, сельские виды! О, дивное счастье родиться В лугах, словно ангел, под куполом синих небес! Боюсь я, боюсь я, как вольная сильная птица, Разбить свои крылья и больше не видеть чудес! Боюсь, что над нами не будет таинственной силы, Что, выплыв на лодке, повсюду достану шестом, Что, все понимая, без грусти пойду до могилы... Отчизна и воля — останься, мое божество! Останьтесь, останьтесь, небесные синие своды! Останься, как сказка, веселье воскресных ночей! Пусть солнце на пашнях венчает обильные всходы Старинной короной своих восходящих лучей!.. Я буду скакать, не нарушив ночное дыханье И тайные сны неподвижных больших деревень. Никто меж полей не услышит глухое скаканье, Никто не окликнет мелькнувшую легкую тень. И только, страдая, израненный бывший десантник Расскажет в бреду удивленной старухе своей, Что ночью промчался какой-то неведомый всадник, Неведомый отрок, и скрылся в тумане полей...

      Если позволяет время, то после разговора о первых впечатлениях прочитаем это стихотворение повнимательнее.
      — Как вы ощущаете ткань стихотворения? Можно ли сказать, что все оно построено на одной или двух мыслях или образах? Или, может быть, образы и мысли переплетаются, образуя сложный узор?
      — Попробуем выделить части стихотворения.
      Первая тема («Я буду скакать...») является и последней, то есть композицию стихотворения можно назвать кольцевой.
      — Попробуем прочитать первую строфу и затем подряд предпоследнюю и последнюю. Какое впечатление останется у вас от этого текста? С чем его можно сравнить?
      Зрительный образ: оболочка без наполнения. Все, что находится между первыми и последними строфами, не отступления от темы, но само содержание произведения.
      Продолжаем рассматривать структуру произведения.
      Вторая и третья строфы — довоенные картины, запомнившиеся с детства, когда жизнь русской деревни на севере была еще полнокровной, многогранной и красочной: праздник в честь окончания сбора урожая и майские гулянья, сопровождаемые характерной деталью — несущимися по реке бревнами (молевой сплав леса, на котором трудилось множество народа и который сейчас повсеместно прекращен). Строфы создают яркие зрительные образы, полные движения.
      — Найдите детали, подтверждающие этот тезис.
      Третья строфа заканчивается многоточием, которое как бы обозначает начало следующего смыслового отрезка.
      «Россия! Как грустно! Как странно поникли и грустно...»
      — Отчего грустно лирическому герою стихотворения?
      — Интонации каких произведений устного народного творчества слышатся в четвертой и пятой строфах? Какую роль в создании этого впечатления играют повторы?
      Интонации старинной песни-плача должны быть услышаны учениками.
      — Какие детали роднят эти строфы со стихотворением «Где-то в поле возле Магадана...»?
      — Как вы думаете, идет ли в стихотворении речь о реальной лодке, которая «на речной догнивает мели», или поэт хотел сказать о чем-то другом?
      — Перечитаем шестую-восьмую строфы. Подчеркнем анафоры, которые, как нити основы, держат текст. Обратим внимание на повторы.
      — Какие образы связывают эти три строфы с предыдущими?
      Ласточка — «вольная сильная птица», образ лодки, удивительный храм — чудеса («больше не видеть чудес»), царская корона — старинная корона «восходящих лучей», жница — майские всходы.
      — Какое ощущение создает эта связь?
      — Как вы понимаете строки:

      Боюсь, что над нами не будет таинственной силы,
      Что, выплыв на лодке, повсюду достану шестом...

      Река — образ духовной жизни народа. Лирический герой боится, что река народного духа обмелеет. Почему? Поэт не дает на это прямого ответа. «Таинственная сила» — христианская вера? Рубцов не был верующим человеком, и его отношение к храмам было скорее эстетическое. Но, на наш взгляд, лучше уйти от однозначного ответа на этот вопрос — потому что, вероятно, не знал его и сам Рубцов.
      — Предыдущие строфы похожи на песню-плач. На что похожи шестая-восьмая строфы?
      Заклинание и молитва — основа поэтики этих строф.
      — Определите размер стиха.
      — Почему поэт выбирает именно пятистопный амфибрахий?
      — Как после нашего разговора вы воспринимаете первую и последние строфы? Почему лирический герой видит себя скачущим по холмам всадником? Какова роль этого всадника?
      Всадник — сторожевой духа, «неведомый сын удивительных вольных племен», «легкая тень», «неведомый отрок». Последнее определение вызывает ассоциации с монашеством как хранителем духовности на Руси. Раньше уже звучало слово «ангел»: «О, дивное счастье родиться / В лугах, словно ангел, под куполом синих небес!»
      — Как вы думаете, почему только одному человеку — израненному бывшему десантнику — поэт дает возможность увидеть «неведомого отрока»?
      Бытовые заботы заглушают жизнь духа. Страдание открывает духовные родники человека, развивая его способность к состраданию, к различению тонких движений души.
      — Как это стихотворение связано с «Видениями на холме»? Какие образы будут общими для этих произведений?
      
      Эту часть урока уместно было бы закончить песней «В горнице», где тоже появляется образ лодки-надежды, которую будет мастерить-возрождать в себе лирический герой Рубцова.

В горнице В горнице моей светло. Это от ночной звезды. Матушка возьмет ведро, Молча принесет воды...        Красные цветы мои В садике завяли все. Лодка на речной мели Скоро догниет совсем.        Дремлет на стене моей Ивы кружевная тень, Завтра у меня под ней Будет хлопотливый день!        Буду поливать цветы, Думать о своей судьбе, Буду до ночной звезды Лодку мастерить себе...

      

      II. Сообщение ученика, выполнявшего индивидуальное задание: «Вологодчина — родная земля Рубцова»
      Сообщение готовится на основе предложенной статьи или другого найденного учеником материала. Особую роль нужно отвести музыкальному и изобразительному оформлению, заранее поставив перед школьником такую задачу. Возможно, это выступление будет готовить не один человек, а группа старшеклассников.

      III. Тема русской природы: «Во время грозы», «Ночь на родине»
      Стихотворение «Во время грозы» мы предлагаем прочитать учителю или ученику, для того чтобы создать силовые линии, которые необходимы для восприятия стихотворения «Ночь на родине».

Во время грозы Внезапно небо прорвалось С холодным пламенем и громом! И ветер начал вкривь и вкось Качать сады за нашим домом. Завеса мутного дождя Заволокла лесные дали. Кромсая мрак и бороздя, На землю молнии слетали! И туча шла гора горой! Кричал пастух, металось стадо, И только церковь под горой Молчала набожно и свято. Молчал, задумавшись, и я, Привычным взглядом созерцая Зловещий праздник бытия, Смятенный вид родного края. И все раскалывалась высь, Плач раздавался колыбельный, И стрелы молний все неслись В простор тревожный, беспредельный...

      На первый взгляд перед нами предельно конкретная картина, бытовая сторона которой подчеркнута стихами: «Кричал пастух, металось стадо...»
      Очень интересный стих: «...Плач раздавался колыбельный...» Именно он выводит нас за пределы описания простой грозы и приводит к мысли о том, что перед нами картина не быта, но бытия, подобная рождению Вселенной или первобытным изменениям лика Земли. В этом контексте «церковь под горой» благодаря игре слов оказывается церковью под грозовым небом.
      Следующее стихотворение — антитеза к изображению грозы.

Ночь на родине Высокий дуб. Глубокая вода. Спокойные кругом ложатся тени. И тихо так, как будто никогда Природа здесь не знала потрясений! И тихо так, как будто никогда Здесь крыши сел не слыхивали грома! Не встрепенется ветер у пруда, И на дворе не зашуршит солома. И редок сонный коростеля крик... Вернулся я — былое не вернется! Ну что же? Пусть хоть это остается, Продлится пусть хотя бы этот миг, Когда души не трогает беда, И так спокойно двигаются тени, И тихо так, как будто никогда Уже не будет в жизни потрясений, И всей душой, которую не жаль Всю потопить в таинственном и милом, Овладевает светлая печаль, Как лунный свет овладевает миром...

      — Какие ощущения стремится вызвать у читателей поэт?
      — Как вы воспринимаете мелодику этого стиха?
      — Какой художественный прием использует автор в первой строке? Какие пространственные координаты он задает?
      — Перечитайте первый и второй стих. Уточните, какое перед нами пространство: двухмерное или трехмерное?
      — Какие чувства «подключает» автор в двух первых строфах: зрение, обоняние, осязание, слух? С помощью чего он это делает?
      — Можем ли мы сказать, что в третьей строфе появляется четвертое измерение? Какое?
      — Как вы думаете, какая часть стихотворения является критической, поворотной точкой? Почему?
      — Составьте схему рифмовки всего стихотворения. С помощью чего автор создает ощущение поворота и единства текста?
      АБАБ АВАВ ГДДГ АБАБ ЕЖЕЖ
      — Как на уровне рифмовки проявляется вера в устойчивость жизни, в преодоление кризисных ситуаций?
      — Печаль, которая овладевает душой лирического героя, — это печаль обреченности или печаль надежды?
      — Сравните первую и последнюю строфы. Почему мы можем сказать, что в стихотворении звучит голос надежды?
      Образ воды объединяет эти строфы: «глубокая вода» — «потопить в таинственном и милом». В первой строфе — тени, в последней — «светлая печаль», «лунный свет», который дарит миру успокоение.
      — Определите размер. В каком стихотворении Рубцова вы уже встречались с этим размером? Как он влияет на характер стихотворения?
      — Какой предстает перед нами природа в стихотворениях Рубцова?

Домашнее задание
      Подготовить выразительное чтение наизусть одного из прочитанных на уроках стихотворений Рубцова.

Урок третий

Обучение анализу стихотворений

      Предлагаем несколько вариантов проведения урока.
      1. Обучение анализу (устному или письменному) стихотворения (по выбору учителя или учащихся).
      2. Обучение сравнительному анализу стихотворений (например, стихотворения Н. А. Заболоцкого «Гроза» и стихотворения Н. М. Рубцова «Брал человек...»).

* * * Брал человек Холодный мертвый камень, По искре высекал Из камня пламень. Твоя судьба Не менее сурова — Вот так же высекать Огонь из слова!        Но труд ума, Бессонницей больного, — Всего лишь дань За радость неземную: В своей руке Сверкающее слово Вдруг ощутить, Как молнию ручную!

      3. Семинарское занятие на тему «Взаимодействие романтического и реалистического начал, символики и быта как характерная черта стилевого своеобразия лирики Рубцова».
      4. Интегрированный урок (литература, история, МХК) на тему «Ферапонтов монастырь в русской культуре» (ниже даны материалы к уроку).
      5. Лекция «Традиция в поэзия XX века. Творчество Алексея Шадринова». (Материалы даны ниже.)
      В последние годы в список тем экзаменационных сочинений обязательно включаются такие формулировки: «Темы и образы лирики одного из современных отечественных поэтов», «Каковы особенности лирики одного из современных поэтов?». Знакомство с творчеством Алексея Шадринова поможет восприятию современной поэзии сегодняшними школьниками.

Ферапонтов монастырь в русской культуре

      Материалы к уроку
      Ферапонтов монастырь находится в полутора десятках километров к северу от Кирилло-Белозерского монастыря, что на озере Сиверском (г. Кириллов Вологодской области). Первоначально он назывался Рождественским монастырем и был основан в 1398 году Ферапонтом, монахом московского Симонова монастыря. Последователь Сергия Радонежского и Кирилла Белозерского, Ферапонт выбрал уединенное место между живописными озерами — Бородавским и Пасским. Ныне это село Ферапонтово Вологодской области.
      В XV веке начинает возводиться торжественный архитектурный ансамбль монастыря. В 1490 году построен собор Рождества Богородицы. Для его росписи приезжает знаменитый Дионисий со своими сыновьями. Работы ведутся два года — в 1502—1503 годах. Сейчас фрески находятся под охраной государства, в храме постоянно работают реставраторы. Собор Рождества Богородицы — подлинная жемчужина Русского Севера.
      В XVI веке монастырь становится значительным культурным центром края. В XVII веке сюда ссылают опального патриарха Никона.
      Но в 1798 году мужской монастырь упразднен, восстановлен лишь в 1903 году как женский монастырь и вновь — в 1917 году — закрыт.
      С 1924 года монастырь становится музеем, ныне это филиал Кирилло-Белозерского историко-архитектурного и художественного музея-заповедника. В конце XX века часть зданий Ферапонтова монастыря вновь передана Русской православной церкви. (Даты указаны в соответствии с текстом: Ферапонтов монастырь // Российский энциклопедический словарь. В 2 кн. Кн. 2. Н—Я. — М.: Большая российская энциклопедия, 2001. — С. 1665.)
      

П. Н. Зырянов
Из книги «Русские монастыри и монашество
в XIX и начале XX века»⁴

      ...Прославленные фрески Дионисия в Ферапонтовом Белозерском монастыре могли погибнуть в любой момент — раз и навсегда.
      Ферапонтов монастырь был основан в 1398 году. Через сто лет здесь построили собор Рождества Богородицы, который в 1500—1502 годах расписан был Дионисием. Солнечный хоровод его фресок, чудесным образом сохранивших свой блеск и свежесть в течение веков, стал уникальным памятником древнерусской живописи. Нигде более не дошла она до нас в такой полноте и первозданности.
      Но в 1798 г., ровно через 400 лет после основания, Ферапонтов монастырь был упразднен. Собор Рождества Богородицы стал приходской церковью. Бедные русские крестьяне, ставшие его прихожанами, уберегли знаменитые фрески, но на ремонт здания у них денег не было. В 1898 г., в год 500-летия Ферапонтовой обители, в Синод поступило ходатайство о ее возобновлении. В 1904 г. монастырь был восстановлен — теперь уже как женский. Число его насельниц вскоре дошло до ста. Они жили в скудости и трудах, едва умудряясь сводить концы с концами. В монастырском храме по-прежнему сияли знаменитые фрески, но здание, не ремонтированное около 200 лет, пришло в крайнюю ветхость и грозило рухнуть. Монастырь же не имел ни малейших средств на ремонт. Епархиальные власти мало интересовались уникальным памятником, пока на новгородскую кафедру не взошел архиепископ Арсений (Стадницкий). По его инициативе 27 мая 1912 года, в день памяти преподобного Ферапонта, основателя монастыря, был объявлен всероссийский тарелочный сбор на восстановление древнего храма. Собранных средств хватило лишь на проведение неотложных работ по укреплению и подводке фундаментов, переустройству полов и замене балок. Для обеспечения дальнейших работ на апрель 1914 года был назначен новый тарелочный сбор.
      Едва ли в лучшем состоянии находился в те годы и расположенный в 20 км от Ферапонтова Кирилло-Белозерский монастырь. Некогда грозные стены и башни, отразившие несколько нападений поляков и литовцев, оседали и разрушались, местами превращаясь в груду кирпичей. В особенно плачевном состоянии находилась линия вдоль берега озера. Одна из башен уже вполне явственно грозила упасть на его дно. «Грустно видеть, — писал архиепископ Арсений, — как безвозвратно гибнет самобытное творчество русского народа... Не враг разрушает памятники нашей истории и славы, а мы сами — своим невниманием, непониманием важности прошлых жизненных явлений».

Г. П. Федотов
Северная Фиваида⁵

      Преподобный Сергий вошел в историю русской церкви, окруженный сонмом своих святых учеников. Одни из них остались местночтимыми в созданной им лавре, другие достигли общерусского почитания. <...>
      До одиннадцати учеников преподобного Сергия явились, в большинстве случаев еще при его жизни, основателями монастырей. Все они святые, и все несут заветы преподобного Сергия в разные концы Русской земли. Троицкая лавра в этом первом поколении ее иноков сделалась центром духовного лучеиспускания огромной силы. Правда, уже в следующем поколении богатый, осыпанный милостями московских государей, столь близко связанный с великокняжеской столицей монастырь перестает давать и святых, и новые монашеские колонии. Но многие из основанных им обителей сами делаются центрами лучеиспускания, духовными митрополиями. Через них живая преемственность св. Сергия сохраняется в русской святости по крайней мере до конца XV столетия.
      По двум направлениям бежит этот духовный поток из Троицы Сергия: на юг, в Москву, в ее городские и подмосковные монастыри, и на север, в лесные пустыни по Волге и в Заволжье. Значение этих двух направлений не только географическое: с ними связано, как увидим впоследствии, раздвоение двух основных путей русской духовной жизни.
      <...> Среди собеседников преподобного Сергия знаменитейшими северными подвижниками явились св. Кирилл и Ферапонт Белозерские, Дмитрий Прилуцкий (близ Вологды), Стефан Махрищский (в тридцати верстах от Троицы Сергия), который был основателем и второго, Аннинского, монастыря в Вологодском уезде. Для большинства монастырей, связанных так или иначе с преподобным Сергием, характерно их посвящение имени Пресвятой Троицы.
      Преподобный Кирилл († 1427) был величайшим из подражателей Сергия, и мы имеем содержательное его житие, составленное Пахомием Сербином по свежим воспоминаниям, собранным в Кирилловом монастыре. Ввиду исключительного почитания, которым пользовался в Древней Руси белозерский игумен, почти забытый в настоящее время, напомним здесь основные черты его жития.
      Природный москвич, Кузьма (его мирское имя) в молодости служил в доме у родственника своего, боярина Тимофея Вельяминова, в качестве казначея. Такова была древняя тяжесть власти боярина над домочадцами, что, несмотря на влечение к монашеской жизни, Кузьма не мог найти игумена, кто бы решился постричь его. Только Стефан Махрищский, друг преподобного Сергия, в одну из своих побывок в Москве облек его в рясу и принял на себя вспышку хозяйского гнева. В конце концов боярин уступил, и Кузьма окончательно постригся под именем Кирилла в Симоновом монастыре, незадолго до этого основанном преподобным Сергием: здесь и игуменствовал Феодор, племянник Сергиев.
      Начинаются иноческие труды: пост, молитва, труды на хлебне и на поварне. Бесы пугают, но не выдерживают имени Иисусова. Крайности аскезы умеряются послушанием. Это первое из сохранившихся русских житий, где подчеркивается значение послушания. Новоначальный Кирилл поручен старцу, который запрещает поститься сверх сил; заставляет вкушать пищу не через два-три дня, как хотел Кирилл, а вместе с братией, лишь не до сытости. Тем не менее Кирилл находит возможность изнурить себя: после ночной молитвы он едва не падает от голода.
      К этим годам относятся и встречи с преподобным Сергием. Бывая в Симонове у своего «братанича», старец, к удивлению Феодора и братии, прежде всего заходил в хлебню и беседовал с Кириллом часами «о пользе душевной». Подобно некоторым древним русским инокам, Кирилл временно принимал на себя подвиг юродства, «утаити хотя добродетель». Не знаем, в чем заключались его поступки, «подобные глумлению и смеху», за которые настоятель сажал его на шесть месяцев на хлеб и на воду. Кирилл только радовался, что постится не по собственной воле.
      Кроме послушливости Кирилл еще обладает особым даром умиления. Он не может даже хлеба вкушать без слез. Востосковавшись по безмолвию, ради того же умиления, он, по милости Пречистой, переведен с поварни в келью писать книгу. Но замечательно, что новый труд не принес ему того умиления, которого он ожидал, и он вернулся к своей печи.
      Поставленный в архимандриты, он немедленно оставляет настоятельство и затворяется в келье. Зависть нового архимандрита, недовольного стечением народа к Кириллу, заставляет его оставить монастырь. Сперва он безмолвствует в Старом Симонове (в Москве), потом замышляет уединиться «далече от мира». Преподобный Кирилл имел особое усердие к Божией Матери. Однажды ночью, за акафистом, он слышит ее голос: «Кирилл, выйди отсюда и иди на Белоозеро. Там я уготовала тебе место, где можешь спастись». Отворив окно кельи, он видит огненный столп на севере, куда призывает его Пречистая.
      Симоновский монах Ферапонт, уже побывавший на Белоозере, сопровождает Кирилла в заволжскую страну, где наконец в чаще леса, окруженной со всех сторон водой, преподобный узнал показанное ему Богоматерью «зело красное» место. Но Ферапонт не вынес «тесного и жестокого» жития и устроил себе монастырь в пятнадцати верстах от Кириллова.
      Одинокие труды преподобного Кирилла протекали не без опасностей: раз его сонного чуть не задавило упавшее дерево. Расчищая бор для огорода и запалив хворост, он устроил лесной пожар, от которого едва спасся. Когда к нему уже стали стекаться ученики: два окрестных мужика да три монаха из Симонова, — один боярин подослал разбойников ограбить скит, предполагая, что бывший архимандрит Симоновский принес с собой большие деньги. Еще раньше пытался поджечь келью сосед-крестьянин. В житиях XV и XVI веков постоянно встречаемся с нападениями на отшельников со стороны местных землевладельцев — крестьян и бояр. Обыкновенно мотивом является страх поселенцев лишиться земли, которая по княжескому указу может быть передана в дар монастырю. Такие опасения были небезосновательны.
      Маленькая деревянная церковь в новом монастыре освящена во имя Успения Божией Матери — знак особого почитания Богоматери, как и связи с Москвой (Успенский собор и церковь в Симонове). В своем монастыре преподобный Кирилл осуществил строгое общежитие, как оно практиковалось в сергиевских обителях: быть может, у Кирилла устав соблюдался крепче, чем в других местах. Монахи не могли иметь по кельям даже воды для питья. Все совершалось по чину, «по старчеству», в молчании: и в церкви, и в трапезной. На молитве у Кирилла «нози яко столпие»: никогда не позволял он себе прислониться к стене. Однажды он сделал выговор ученику своему, св. Мартиниану, который после трапезы зашел в келью к другому брату «за орудием». Напрасно Мартиниан с улыбкой оправдывался: «Пришедшу ми в келью, к тому не могу изыти»⁶. Кирилл поучает его: «Сице твори всегда. Первое в келью иди, и келья всему научит тя»⁷. В другой раз, увидев румяное — «червленое» — лицо любимого ученика Зеведея, он укоряет его за «непостническое, мирское лицо, паче упитивающихся»⁸. О наказаниях, налагаемых игуменом, мы не слышим. По-видимому, духовный авторитет Кирилла был достаточен и непререкаем. Призывая к посту, он, однако, на трапезе предлагает монахам «три снеди» и, заглядывая на поварню, заботится, чтобы братьям было «утешение»; и сам помогает поварам, вспоминая симоновское свое послушание. Зато мед и вино было строго изгнаны из монастыря. Это особенность Кириллова устава, перенесенная и в Соловецкий монастырь. Не суровость, но уставность — вот что отличает жизнь в монастыре св. Кирилла.
      Сам игумен ходит, как и Сергий, в «разодранной и многошвенной рясе» и так же кроток к своим обидчикам. Ненавидящему его иноку он говорит: «Все соблазнились обо мне, ты один истинствовал и понял, что я грешник»⁹. Нестяжательность у Кирилла выражена еще ярче, чем у Сергия. Он не позволяет монахам даже ходить к мирянам за милостыней. Он отклоняет все дарственные села, предлагаемые ему князьями и боярами, с принципиальным обоснованием: «Аще села восхощем держати, болми будет в нас попечение, могущее братиям безмолвие пресецати»¹⁰. Однако от приносимой милостыни не отказывается. Бедный при нем монастырь не может развивать широкой благотворительности. Но преподобный настаивает на служении любви, и о ней говорят как его многочисленные чудеса, так и оставшиеся от него послания князьям. Князю Андрею Можайскому он пишет: «А милостыньку бы есте по силе давали: понеже, господине, поститись не можете, а молитися ленитесь: ино в то место, господине, вам милостыня ваш недостаток исполнит»¹¹. В своих посланиях к князьям — московскому и удельным св. Кирилл с кротостью и простотой русской полукнижной речи внушает идеал справедливости и человечной власти. Великого князя он просит помириться с суздальскими князьями: «Посмотри... в чем будет их правда перед тобою». А можайскому князю он предлагает целую правительственную программу: здесь и неподкупность суда, и отмена корчемничества и таможен, но вместе с тем и наказание «татей», и «уймание» людей от сквернословия, и ревность о храмовом благочестии. Поставленный от Бога и призванный к воспитанию людей в благочестии, князь еще не самодержец, и ничто не указывает на возможность его власти над церковью и духовными людьми. Твердая, хотя и кроткая независимость к сильным мира сего характеризует как преподобного Кирилла, так и всю его школу.
      О внутренней, духовной жизни святого мы знаем чрезвычайно мало. Нет данных, позволяющих считать его мистиком. Можно лишь отметить усердное почитание Богоматери и дар постоянных религиозных слез как две личные черты кирилловой религиозности.
      Завет нестяжательности был нарушен в монастыре св. Кирилла тотчас же по смерти его основателя. Кириллов вскоре сделался богатейшим вотчинником северной Руси, соперничая в этом отношении с Сергеевым. Но общежитие и строгая уставная жизнь сохранились в нем до середины XVI века, когда религиозная жизнь подмосковной обители была давно уже в упадке. Вот почему Кириллов монастырь, а не Сергиев явился в XV и XVI веках центром излучения живой святости, параллельно с основанием монашеских колоний.
      Мы видели, что друг и сподвижник Кирилла св. Ферапонт основал свой монастырь в пятнадцати верстах от него. Вторым настоятелем здесь был св. Мартиниан, любимый ученик и келейник св. Кирилла, долгое время игуменствовавший и у Троице-Сергия. Ферапонтов монастырь со своей иконной росписью мастера Дионисия является драгоценнейшим музеем русского искусства. Стены и башни этого монастыря, равно как и Кириллова, разросшегося со своим посадом в целый город, представляют один из лучших архитектурных ансамблей Древней Руси. В XV столетии это была святая земля пустынножителей. Вокруг больших обителей строились скиты и хижины отшельников, учившихся безмолвию и хранивших нестяжание как один из главных заветов преподобного Кирилла.

«Моя душа над родиной летит...»

О поэзии Алексея Шадринова

      Мы были почти ровесниками.
      Когда я ходила в школу, он тоже ходил каждый день знакомой дорогой и садился за парту. Мы учились по одним и тем же учебникам — в Стране Советов учебники во всех школах были одинаковые. Я писала стихи и давала их читать своей учительнице по литературе — он тоже читал свои стихи учительнице по литературе. Мы жили в разных городах: я в Калуге, он в Белозерске. Его звали Алексей Шадринов.
      «Художник действительно в полном смысле этого слова, он давно томился и более, чем любви, боялся своего призвания. Он боялся его любить. Боялся ради жизни. И этого, как ни странно, он не осознавал...»
      Это слова Алексея об одном из своих героев так и не дописанной повести. Сам он свое призвание осознавал очень отчетливо:

Вы знаете? Когда скрипит перо, Бумага киснет, свертываясь в строчки, Из рукописей сложенный чертог — Един приют такому одиночке. Что дать тому, кто видит этот свет Бесстыдно обнаженными очами, Кто волком дня боится, как тенет, И безраздельно царствует ночами? Кто, видя скупость жизненных даров, Кощунствующе с нею не мирится?

      Ахматова разглядела провидческим взором в музе — «невинной гостье с дудочкой в руке» — ту самую, что «Данту диктовала страницы „Ада“». Алексей также видел и чувствовал то, что стоит «за кадром» творческого взлета: «исчадия полуночных теней, / Глухих ночей мистические крылья».

С больших глубин поднялась эта муть, И благо, что от сердца не дано Вам Сорвать покров, войти и заглянуть В горнила, порождающие Слово. («И. А. Богомоловой»)

      Он любил стихи Есенина и — особенно — своего земляка Николая Рубцова.
      По стихам Рубцова можно прочитать, как происходило осознание им своей миссии, своего поэтического дара. После брошенной в двух техникумах учебы, после службы в тралфлоте и на военном корабле, после жизни в Ленинграде, где он работал на заводе, Рубцов осознал необходимость учиться именно в Литературном институте. Его ранние стихи наполнены романтикой моря, тягой к родной земле, иногда звучат любовные признания и озорные шутки. И уже в стихах времен института слышится желание сказать свое слово, книгу Тютчева и Фета «дополнить книгою Рубцова». Наиболее отчетливо — вспышкой — роль поэта понимается им в нескольких стихотворениях, посвященных русским прозаикам и поэтам: Пушкину, Гоголю, Лермонтову, Тютчеву.

О Пушкине Словно зеркало русской стихии,       Осознав назначенье свое, Отразил он всю душу России       И погиб, отражая ее.

      Алексей Шадринов обрел свой голос сразу — вместе с глубоким убеждением, что

Всю жизнь ты неуклонно отвечаешь За каждый шаг по белой целине. Пусть ты строками землю не качаешь, Но тихий голос ощутим вдвойне.                                           («Стихи», 1989)

      В 1989 году Алексею исполнилось 16 лет.
      Лирический герой Рубцова, противопоставляя себя идущим по торной дороге, строго и упрямо, сбивая ритм строки, утверждает: «Я уйду тропой...» Алексей Шадринов, словно подхватывая его эстафету, продолжает, договаривая то, что не смог в свое время вслух произнести Рубцов:

Моя тропа уходит к перевалам. День не окреп, но я уже по ней Бреду. И лес зеленым покрывалом Скрывает суть моих безмолвных дней. Мне некому подвигнуть оправданье, И вздох мой тайный канет у теснин. Прими мое блаженство и страданье, Мой Отчий Бог, Пресветлый Дух и Сын!                               («Отшельник», 1990)

      Белое озеро отделено от города каналом, прорытым во времена Петра Великого для безопасности судоходства. Затем полоска берега, камни или песок — и бескрайний водный простор, который трудно назвать озером. Дом нашего друга стоит на острове: с одной стороны — канал, с другой — море.
      Когда светит солнце, волны в Белом озере медового цвета. Когда небо затянуто тучами, несущая массы песка черная волна тяжело обрушивается на берег.
      Великого таинства исполнены белозерские закаты, когда небо то полыхает предвечным огнем, то умиротворенно теплится, распустив по горизонту перышки облаков, и тонкие блики скользят по спокойно расстелившейся глади воды, и сизые тени ложатся на сырой песок.
      Очарованные Белым озером, вернулись мы в беспокойную Москву. Зимой наш друг привез мне небольшую голубую книжечку, и мы встретились с Алексеем Шадриновым — через 12 лет после его гибели. С этих горьких страниц встал передо мною загадочный Русский Север, и душа сразу узнала

Дюны, солнцем налитые, Желто-масляный песок. Ходят волны голубые, Заезжают на мысок. («Этот день», 1987)

      А затем увиделось то, о чем мечталось с детства:

Звонкий клин колыхался над краем зеленого крапа, Розоватым знамением крыл осенив небосвод. «Ах ты, Боже! Ведь это же лебеди, папа!» Это лебеди. Лебеди — белые ангелы вод. И рассеялся холод, и знобь от тумана утихла, В чаше зыбистой крепи их песня рождается вновь, Созревает заря, и весна, как портниха, Обшивает леса свежим ворохом нежных обнов.                                                      («Лебеди», май 1988)

      Природа была для Алексея не символом жизни, не предметом исследования и пристального философского внимания, как для Заболоцкого, — она была самой жизнью, пронзающе переполнявшей все существо поэта:
      «Что будет, когда нахлынет и вольется в легкие прелый настой терпкого осинового листа на холодном воздухе, с неизменным запахом хвои и багульника? Резкая смена ощущений, как изменение давления, не вызовет ли подобия кессоновой болезни, и выдержит ли, наполнившись наивным благоговением, большое человеческое сердце?
      Приходит время, и первые осенние ночи у костра особенно остро пронзают все мое существо. Невозможно передать все, что испытываешь тогда, чутко вслушиваясь в обступивший со всех сторон мир. Сначала опускается синий сумрак, и растворяются в нем силуэты берез на краю поляны, сама поляна, как шлейфом, покрывается туманом, и лес, только что вплотную приближенный, медленно отдаляется от костра. Потом сумрак переходит во всепоглощающую тьму, и исчезают последние краски, и только костер своим мерцаньем приковывает утомленные глаза...»
      Казалось бы, что можно сказать после Есенина, Заболоцкого, Рубцова... об иве и черемухе, о сенокосе и журавлях? У Алексея Шадринова эти простые явления русской природы те же, узнаваемые и родные — и в то же время совершенно новые: через призму его стихов мы видим мир так, как видит его человек, только что вставший с больничной койки после тяжелой болезни.

Ветер в листве рычит. Там, над ручьем склонясь, Ива во тьме ночи С месяцем обнялась. Но на заре, как вор, Вырвался месяц ввысь. Листья ее с тех пор Золотом налились. Осень шелка сучит С ивовых прутьев-розг. С дерева, как со свечи, Капает желтый воск. Утром седой туман Инеем пал в траву. Кровь из небесных ран Выплеснулась в синеву.    («Милая ты моя!..», 1989)

Назрело солнце, обещая лето, Тревожный май взобрался на помост, И сеет ветер в решето тяжелых веток Холодный дождь на липовый нарост. Просили кисти слезные черемух Запечатлеть их невесомый след, Но белый плач осыпался у дома, И никому не выполнить обет.       («Назрело солнце, обещая лето...», 1989)

      Восприятие каждодневно свершаемого как чудесного заставляет вновь и вновь спрашивать себя: почему? Зачем в природе «запущен дней круговорот»? И когда «Весь мир молчит, и занавес приподнят», когда поэт встречается с «чудом света», возникает вопрос, который без преувеличения является экзистенциальным:

Ищу ответ, но вижу лишь вопросы. И нахожу еще один вопрос: «Ну, почему простые эти росы Милей других, таких же чистых рос?» Поднялось солнце ярким караваем, И по смычку серебряных лучей Взлетел на небо гимн родного края На белых крыльях звонких лебедей!                               («Весь мир молчит,                               и занавес приподнят...», 1987)

      Как соотнести ритмы природы с ритмом человеческой жизни? Жизнь настолько коротка перед лицом бесконечности. Как соизмерить биение сердца со сменой дня и ночи, зимы и лета, с чередой веков, словно застывших над этим озерным краем? Как совместить человеческое нетерпение и величественную неторопливость природы?
      «Не открыть ли окно, чтобы насладиться утренней прохладой? Но утро еще не наступило. Невозможно поторопить события в природе, как бы ты ни старался быть внутренне близким к ее пленительному миру. Однажды раскрыв глаза, надо лишь приветствовать Жизнь, всегда находя ее новые, еще неведомые берега».
      Особенно чуток поэт в ночной тишине. Светел день, а ночь темна. В этой тьме проступает тютчевский Хаос, но его превозмогает стойкая вера в гармонию жизни:

Неясный ужас, как паук мохнатый, Крадется там, где правил светлый день. Над головой с рыданьем бесноватым Неясыть злобная проносится, как тень. Звенит ручей во мгле лилово-синей, В листах летит воздушных эльфов рой; И все пути в неведомой долине Затоплены ночною темнотой... Но не пугайся. Помолись на звезды. Клади костер. Нетрудно превозмочь Укрывшую луга и гнезда Бездонную, безвременную ночь. («Неясный ужас, как паук мохнатый...», 1991)

      Поэт погружается в ночь — в глубину своей души — до самого дна, и там звучит камертон, позволяющий сохранить «верность чувства» среди «сплетения дней». Ночь «миротворит и шлет напоминанье», но ее звездная «светлая душа» не в силах противостоять людской злобе. Поэт живет словно на лезвии бритвы:

Вот день, вот ночь. Неразличим рубеж. Стекло окна вблизи неразличимо. Едва вперед — осенний воздух свеж. Едва назад — табачный сверток дыма.        Идемте вдаль, ни шагу за предел. Пусть в узком коридоре беспристрастья Намек, коснувшись слепков наших тел, — Толкнет туда, где судьбы в нашей власти.                                                («День и ночь»)

      Ночь — «безвременная», но именно в тишине этой ночи явно и чисто слышен пульс времени: времени не только сегодняшнего, но ушедшего и будущего. Душа стремится оставить свою оболочку, и нестерпимо резким становится «наивное желание присутствовать во всех временах». В Белозерске, основанном в 862 году, историческое время кажется ощутимо плотным:

Тревожит отмель сонная волна. Неукротимый ветер — вечен. На берегу смешались времена, Сошли в песок, воспрянули со дна... Их суть, их плоть дика и холодна. Здесь смыв времен, веков угрюмых — вече. («Берег», 1989)

      Алексей Шадринов проживает не одну — десятки жизней. Он — охотник — чувствует боль подстреленной птицы:

Только легкость листвы Так доверчиво тронет поднятые плечи, Что ослабнет рука и скользнет с тетивы.

      Мыслями переносясь в 1380 год, когда четырнадцать белозерских князей, как один, легли за Русь на далеком Куликовом поле, он пишет:

Ночь подкралась тайными лазами. Солнце укатилось на покой. Он пришел и встал перед глазами Это он — далекий предок мой. Это он на поле Куликовом Шел бойцом переднего полка. Вот удар — под молнией клинковой Свесилась седая голова.                                  («Предок», 1986)

      Поэт перевоплощается в Сфинкса («Сфинкс»), воссоздает мир ощущений слепого человека («Слепой»), бредет под рдеющим небосклоном Африки («Размышления странника), чувствует себя отшельником:

Я претерпел себя. Здесь одиноко, Но одинок с рожденья человек!                       («Отшельник», 1990)

      В прозаических опытах его героями становятся белозерские крестьяне и охотники, разорившиеся помещики, монахини, погибшие после 1917 года, старухи — свидетельницы недавней, безвозвратно ушедшей жизни.
      Особую боль вызывают заброшенные земли и зарастающие осинником покосы — все, что когда-то было облагорожено рукой человека, а теперь свидетельствует о безвременной гибели:

Здесь позабытые погосты И полусгнившие кресты. Болот торфяные коросты И деревянные мосты.                     («Здесь позабытые погосты...»)

      На оставленной человеком земле все еще стоят храмы. Для Алексея Шадринова они не столько религиозные символы, сколько знаки высокой жизни духа. И если у Рубцова мы слышим грустное сожаление о разрушенных церквях, то у Алексея пронзительно звучит подлинно трагическая мелодия, вызванная глубоким противоречием между обыденной подлостью, каждодневно встречаемой в жизни, и стремлением к духовной чистоте, в которой только и возможно истинное творчество. Внешнее не заслоняет от него сущности вещей и явлений: он знает, что

...под дождем слезится на горе Поруганный, опустошенный храм, Но — Божий. («Храм»)

      Когда Алексею было двадцать лет, вряд ли рядом с ним был человек, который понял бы всю глубину его, казалось бы, мистических переживаний:

Уходит мир моих блаженных снов. Так тают ограждающие ковы. Забавный мир! В нем не было основ. Я сам отверг готовые основы Недолговечных зданий бытия. Благих итогов не опережая, Я вправе заявить, что я — не я, И видимая суть моя — чужая. Как быть? Она — мой самый тяжкий грех, Навязанный средой осуществленья.                                     («Ореховый сонет»)

      «Видимая суть» — чужая. Что же свое? Своей становится духовная ось, устремление к высшей правде. Но вспомним начало девяностых годов — сумятицу «смутного времени» и мощные удары «нового образа жизни» по чистоте нравственного чувства. В атмосфере смятения, переворачивающегося народного сознания пишется поэма «Оборотень», где герой

...настиг гнездовье всех причин, Родивших беспорядочную склоку Пречистых лиц и смазанных личин. Причины ветром пронеслись по глади Людских трущоб, забывшихся во сне, И вот уже Россию лихорадит, Россия вновь в антоновом огне.

      В этой атмосфере особенно важным становится найти точку опоры. Народ, не знающий и не помнящий своих святых, мечется по дорогам страны. Алексей после окончания школы остается в Белозерске: его документы, посланные в институт, опаздывают на один день. Впереди — полгода самопознания, поиски духовного пути — и своего, и — не смущаясь — пути своей страны:

Ах, куполам ли, врезавшимся в небо, Где мест святых зияет пустота, Хранить устало золотую небыль, Радеть, чтоб быль осталася чиста?        Мне хочется изведать о забытом. Но временем в ревнивой тишине Воздвигнуты забвенья монолиты, И только это остается мне.        Аукнуть в тишь, глотающую звуки. Воззриться в муть, ворующую свет, — Напрасно все, пожизненной разлуки Со всем минувшим горестнее нет... («Оборотень»)

      Человек, который поднялся так высоко, что может увидеть прошлое, способен прозреть и будущее. Но для этого нужно немало мужества и внутренней силы.
      Помните, в «Властелине колец» есть эпизод, когда королева эльфов Галадриэль предлагает Фродо посмотреть в волшебное зеркало. Фродо видит — и, не в силах выдержать напряжения, теряет сознание.
      Алексей Шадринов, как за девяносто лет до него Блок и Белый, пытается проникнуть взором в наступающий век и с мучительным трудом ищет слова для невыразимого:

Там, далеко (мне не понять — откуда!), Ревут столпы тлетворного огня, Не жарок он; сердечная остуда Всей тяжестью упала на меня... Россия, ты ли? Ты ли взбеленилась? Ревут столпы тлетворного огня! Но если ты... смертельная немилость Из уст моих речится на меня. Но если ты... Кому же я оставлен? Чего я медлю?                          Возгори, душа! ...Нет, ты ушла, (Как тяжело!) — отравлен. Уйду и я, как ты ушла!                                                       («Россия»)

      Мы прожили уже больше десяти лет после гибели поэта — у нас была возможность убедиться в том, что он действительно увидел. И с настойчивостью, не свойственной юности, он писал:

Над Россией рычит гроза. Воздух простынью сухость                                                стелет.          («Луч сквозь облако тянет нить...», 1989)

      Свет над Россией — не ясный, а «угрюмый, тяжелый» («Колокол»). Очевидно, знание, обрушившееся на него, было настолько пронзающим, что не было сил превозмочь приносимую им боль:

Бывает так, — и полон свежих                                                       сил, Не можешь свергнуть тяжкое томленье, Как будто тяжким светом из могил На весь наш век легло предубежденье...                                                 («Томленье»)

      Предчувствие потерь заставляет ценить Жизнь, хранить ее как самое драгоценное:

Просили птицы, пели и просили, Просили днем и в полночной тени... Просило все... И полнилась Россия Стенаньем просьб воспеть и сохранить.         («Назрело солнце, обещая лето...», 1989)

      Алексей Шадринов был человеком, которому была дана великая возможность «воспеть и сохранить». Но жизнь неумолима — невозможно вернуться в тот день 24 февраля 1992 года, когда его нашли повешенным в солдатской кухне, куда сержант Ирисбаев его назначил в наряд — одиннадцатый раз подряд. И невозможно отменить нескольких месяцев сплошных издевательств, начавшихся с того момента, когда поэт с томиком стихов Есенина оказался под командой морального урода, который откровенно советовал ему инсценировать повешенье, чтобы «врачи признали ненормальным и комиссовали». Алексей писал родителям о невыносимых издевательствах — но не забывайте, это 1992 год! В стране полная разруха, в армии в целом — абсолютная безответственность и неразбериха! И трусливое начальство, которому невыгодно, чтобы на теле повешенного нашли следы побоев.

Еще верста, и самый край земли Покажется, надежд не искупая. Моих туманных весей журавли, — Куда вас гонит отчина скупая?!..              («Размышления странника»)

      Страшно сейчас писать об этом — страшно и больно, как будто я тогда могла что-то сделать, чем-то помочь Поэту. Он был младше меня на три года...
      Владимир Высоцкий пел о том, что, может быть, «концы поэтов отодвинулись на время». Может быть...
      Николаю Рубцову было тридцать пять.
      Алексею Шадринову — девятнадцать.
      Может быть, его гибель была тем искуплением, которое даст возможность России справиться с «антоновым огнем»? Не чрезмерны ли жертвы? Не слишком ли высока цена — жизнь Поэта?

Рыдают гуси, клином размежив Поля небес, изрытых облаками. Моя душа над родиной летит, Обняв ее бесплотными руками..

¹ Здесь и далее цит. по:  Р у б ц о в  Н. Виденья на холме: Стихи, переводы, проза, письма. — M., 1990.
² Шихта — смесь в определенных пропорциях сырых материалов, а в некоторых случаях (например, при выплавке чугуна в доменной печи) и топлива, подлежащая переработке в металлургических, химических и других агрегатах.
³ Впервые опубликовано:  Е р е м и н а  О. А. «Я буду скакать по холмам задремавшей отчизны...» // Русский язык и литература для школьников. — 2005. — № 3. — С. 36—40.
⁴ З ы р я н о в  П. Н. Русские монастыри и монашество в XIX и начале XX века. — М., 2002. — С. 216—217.
⁵ Ф е д о т о в  Г. П. Святые Древней Руси // Сост. и вступ. ст. А. С. Филоненко. — М., 2003. — С. 136—142.
⁶ «Когда я пришел в келью, не мог уйти».
⁷ «Так поступай всегда. Сначала в келью иди, и келья тебя всему научит».
⁸ «Без следов поста, светское, упитанное лицо».
⁹  «Все поддались соблазну на мой счет, ты один следовал истине и понял, что я — грешник».
¹⁰ «Если захотим иметь села, то у нас прибавится забот, которые будут прерывать молчание (молитвенное молчание)».
¹¹ «А милостыню давали бы по силе, поскольку, господин, поститься вы не можете, а молиться ленитесь: так этот недостаток, господин, вам и восполнит милостыня».