ИЗУЧЕНИЕ  ЛИРИКИ

ИЗУЧЕНИЕ  СТИХОТВОРЕНИЯ  М. Ю. ЛЕРМОНТОВА
«УТЕС»

      Умение анализировать художественный текст входит в число обязательных компонентов школьной программы по литературе, а также является одним из лучших приемов речевого развития школьника, так как именно при выполнении этого задания происходит интеграция всех гуманитарных знаний, умений интерпретировать художественное произведение, навыков выражать свои мысли, оформлять устное и письменное высказывание на заданную тему. Не случайно в перечне тем для сочинений на выпускном экзамене по литературе в течение последних лет предлагаются темы по анализу лирического стихотворения. Предлагаемая здесь методика анализа художественного текста базируется на нескольких положениях, которые нам кажутся ключевыми:
      — анализ лирического стихотворения должен обязательно начинаться с включения эмоционально-образной сферы школьника, его воображения и чувств при восприятии текста;
      — при истолковании и интерпретации текста необходимо опираться на лингвистические знания ребенка, создавая тем самым достоверность его интерпретации, указывать реалии художественного произведения, которые станут опорой для анализа;
      — высшей стадией любого анализа является синтез, поэтому в процессе разбора художественного текста должно измениться восприятие текста, появиться более глубокое его понимание, а сам процесс истолкования и анализа текста — путь к осознанию законов построения произведения и его глубинных смыслов.
      Анализ стихотворения «Утес» мы начинаем с записи текста на доске. Затем объявляем цель: разбор этого стихотворения поможет нам глубже понять его, а также позволит заглянуть в поэтическую мастерскую автора.
      После этого мы просим школьников послушать это стихотворение так, будто они его слышат впервые. Учитель говорит, что он будет читать «Утес» максимально невыразительно (это важно, так как выразительное чтение — один из видов интерпретации художественного текста), а ученикам предлагает погрузиться в свои ощущения, поймать свои ассоциации, почувствовать, какие эмоции возникают при чтении стихотворения.
      Стихотворение прочитано. Учитель просит детей записать в тетради возникшие чувства и ассоциации, затем нескольких учеников (по желанию) просит поделиться своими наблюдениями. Если аудитория небольшая, следует спросить всех, если класс довольно большой, достаточно будет спросить человек 10—12 и выслушать все варианты, какими бы неожиданными они ни казались.
      Дело в том, что подобная работа дважды создает необходимый доверительный эмоциональный фон, без которого анализ лирического произведения становится сухим и скучным занятием, ничего не дающим ни уму, ни сердцу ребенка. Кроме того, возникает ассоциативное поле художественного произведения, которое лежит в основе эстетического эффекта любого произведения искусства. Из нашего опыта работы с этим стихотворением мы знаем, что при всем разнообразии ассоциаций всегда появляются такие: светлая грусть, печаль, одиночество, умиротворение, боль, щемящая тоска. Мотивы разочарования, тоски, одиночества — ведущие мотивы лирики Лермонтова. Как же создаются они в данном стихотворении? Обращаем внимание на то, что все стихотворение состоит из двух предложений, первое заканчивается в середине второй строфы:

      Здесь читающий невольно делает остановку, интонационную паузу после точки. Слово «одиноко» стоит в конце строки и тоже ограничивается паузой при чтении, так как оно выделено интонационно и становится эмоциональным центром стихотворения.
      Следующий этап работы — анализ композиции стихотворения. Оно делится на две части. Первую можно назвать «Тучка», вторую — «Утес». И действительно, в первой части, которая совпадает с первой строфой, речь идет о так называемом событийном ряде, главной героиней которого является тучка. Учитель спрашивает класс: «Как вы представляете себе тучку, лирическую героиню стихотворения?» Обычно ученики отвечают: «Легкая, воздушная, легкомысленная, маленькая, юная, золотистая...» Чем же создает поэт этот образ? Во-первых, эпитетом «золотая». Во-вторых, в самом слове «тучка» — при помощи уменьшительно-ласкательного суффикса «-к-», превращающего исходное слово «туча» в образ легкой, юной, маленькой тучки. Но, кроме эпитета и словообразовательного средства (суффикса), поэт рисует образ героини при помощи аллитерации и ассонанса (фонетические средства поэтической выразительности: создание звукового образа с использованием гласных и согласных). Главные характеристики тучки — плавность и легкость. Какие же звуки русского языка создают эти фонетические характеристики? Это плавный губно-губной [в], сонорные [л], [н], [м], сочетающийся с ними шипящий [ч]. Ученики могут выделить еще согласные: [з], [т], [к]; гласные: [а], [о], [у]. Независимо от этих находок, главными становятся указанные сочетания [вл], [лн], [члвн]. Докажем, что в первой строфе действительно есть преобладание этих звуков:

      Итого — 20 звуков. Или, учитывая звуки, которые дополнительно могут назвать учащиеся, 64 звука.
      Во второй строфе стихотворения возникает образ утеса. Какой это образ? Ученики отвечают: «Старый, морщинистый, одинокий, брошенный, дряхлый». Этот образ создается эпитетом «старого утеса», метафорами «в морщине», «плачет». Но обращаем внимание учеников и на первую строфу: известно ли с самого начала, что утес «старый»? Нет, так как в начале стихотворения утес характеризуется как великан. Как же передается ощущение силы, устойчивости, громоздкости в слове? Через его звучание?
      Это происходит с помощью сонорного [р], звонких [г], [д], шипящего [щ], глухих [с], [т]. (Можно выделить гласные [у], [а], [о], согласные [з], [ж], [п].) Подсчитаем, сколько звуков использовал автор, чтобы создать образ утеса:

      24 звука. Или, с учетом добавлений, — 56 звуков.
      Пусть учителя не смущает разница в цифрах, она не принципиальна, так как нам важно не совпадение количества звуков, связанных с тучкой и утесом, в первой и второй строфах, а их преобладание, а оно налицо. Для нас важно показать, что фонетический состав образа не выдумка, а реальность поэтического текста.
      Следующий этап анализа — углубление понимания текста через его разбор. Итак, первую строфу стихотворения мы условно назвали «Тучка», а вторую — «Утес». Можно было озаглавить эти части еще «Встреча» и «Расставание». Ведь на первый взгляд речь в стихотворении идет о встрече и разлуке героев. (У некоторых учеников бывает такое восприятие: стихотворение «Утес» — о любви и разлуке, герои его — Он и Она.) Такому восприятию способствует интонационное звучание и композиционное построение текста. Именно поэтому при прочтении возникают чувства тоски, одиночества, печали. Но так ли это? Нет ли в стихотворении чего-то, что помимо горьких и грустных чувств рождает ощущения светлого примирения, умиротворенности и покоя? Итак, первую строфу мы рассматривали как часть стихотворения, где главным становится образ тучки, но есть ли в этой строфе, кроме упоминания об утесе, его признаки — звуки, присущие этому образу? Мы выделяли: [р], [г], [д], [щ], [с], [т]. Подсчитаем их в первой строфе:

      Итого — 15 звуков (у тучки — героини этой строфы — 20). А теперь во второй строфе выделим «тучкины» звуки: [в], [л], [н], [м], [ч].

      Итого — 20 звуков (звуков, принадлежащих утесу — 25).
      Скажем сразу, что подобное соотношение характерно и для других звуков. Итак, получается, что на звуковом, фонетическом уровне текста герои не расстались или расстались не совсем, незримо каждый из них присутствует и в строфах, посвященных другому. Для достоверности этого вывода можно еще раз прочитать стихотворение, чтобы ученики вслушались в звучание строк «по лазури весело играя», «но остался влажный след в морщине». Происходит взаимообмен звуками. То есть получается, что каждый из лирических героев фонетически преобразился: в легком и веселом движении тучки появились грозовые, грозные ноты, а в неподвижном, статичном облике утеса — влажные, текучие, плавные звуки.
      Здесь, в зависимости от цели урока, от характера класса, от мотивов учителя (в числе которых могут быть и воспитательные, педагогические) можно позволить себе обратиться к классу с небольшим отступлением от разбора текста:
      — Как вам кажется, когда люди расстаются, разлучаются, но продолжают думать друг о друге, вспоминать время, проведенное вместе, дорожить этими воспоминаниями, можно ли это назвать настоящей разлукой?
      — Конечно, нет. Ведь дорогие друг другу люди в мыслях, в памяти все еще вместе.
      — Между людьми (так же, как и в нашем стихотворении) происходит взаимный обмен, они дарят друг другу часть себя.
      Здесь может быть уместно рассказать десятиклассникам о том, что, по мнению литературоведов, в 40-е гг. XIX в. мотивы одиночества в лирике Лермонтова постепенно отступают, его поэзия становится более зрелой, мудрой, исполненной философских раздумий, более умиротворенной. Стихотворение «Утес» написано в 1841 г. — это последний год жизни поэта. Кроме того, не только на фонетическом уровне происходит взаимопроникновение, взаимообмен лирических героев. Давайте внимательно посмотрим на последнюю строку:

      С чем перекликается уменьшительно-ласкательный суффикс «-оньк-»? Где в стихотворении уже было использовано такое же словообразовательное средство? Это суффикс «-к-» в слове «тучка». С помощью такого соотнесения герой стихотворения утес как будто превращается в ребенка, который «тихонько плачет». Этой перекличкой суффиксов открывается и еще один секрет стихотворения: внутреннее, присущее этому поэтическому пространству время. Начинается оно со слова «ночевала» (глагол несовершенного вида, представляющего в русском языке процессуальность), затем обозначается наречием «утром» (следует повторить, что слова «утром», «днем», «вечером», «ночью» — наречия времени), поэтому вначале все происходящие события кажутся кратковременными и печальными: мимолетная встреча — долгое одиночество утеса... Но это противопоставление — лишь результат поверхностного прочтения. В стихотворении скрыто и другое временное течение: в первой строфе утес — великан (мощный, сильный), во второй он — «старый», у него «морщины», а в конце стихотворения он превращается в «тихонько плачущего», как ребенок. Неважно, краткой или долгой была встреча, важно, что воспоминание о ней превращает великана в старца и в ребенка, преобразует его. А слово «плачет»... Вспомним пушкинские строки:

      В ряду других важных для поэта понятий «слезы» — это эмоции, чувства, способность открыто их выражать, быть искренним, максимально открытым и беззащитным. Эту способность обрел и наш герой.
      Разбор стихотворения «Утес» нами дан примерно. В разных аудиториях ход анализа меняется, меняются комментарии и выводы преподавателя. Главное, как нам кажется, это синтез языка и литературы при анализе текста, а также то, как меняется его понимание, как оно становится более глубоким для ученика.
      В заключение статьи хочется привести выдержки из работ учеников, писавших о своих впечатлениях после урока.

      «Первые эмоции, вызванные стихотворением, были уныние, холод, пустота и печаль. Казалось, что это стихотворение о разлуке, о боли одиночества, и в нем нет ничего светлого. Анализ этого произведения, не стандартный по теме: „Что хотел сказать автор“, с поисками метафор и т. д., а такой новый и непривычный, открыл в нем иные стороны, помог более глубоко прочувствовать его. Удивительно, как может один звук изменить слово, от него зависят все эмоции, ассоциации. Жизнь звуков, их движение, столкновение, переплетение, расставание в строках так похожи на человеческие жизни. И итог на уровне звуков: каждый образ, созданный ими, взял что-то от другого, воплощается и в жизни. Только глубоко понимая жизнь, размышляя над каждым ее проявлением, можно добиться, чтобы творчество стало искусством, так как искусство и жизнь взаимосвязаны и неотделимы друг от друга. Если помочь детям в стихах увидеть жизнь, они будут любить поэзию. Но для этого сначала учитель должен научиться видеть это, уметь найти это и своими умелыми вопросами подвести детей к открытию».

      «На самом деле, перед разбором я думала, что это стихотворение об одиночестве, о разлуке. Все грустно и тоскливо. После вашего прочтения вы попросили написать ассоциации. И все изменилось. У меня возникло две линии: первая — слеза, одиночество, разлука; вторая — привязанность, надежда, счастье, любовь. Все сразу встало на свои места. Сразу стал понятен и виден смысл. Мое восприятие изменилось. На первый взгляд ты думаешь и предполагаешь одно, на второй взгляд все становится понятно, как дважды два. Спасибо за интересный анализ. Сразу захотелось поработать с другими стихотворениями. Все детали, самые мелкие, могут о многом сказать, поведать, открыть и дать понять то, что раньше казалось непонятным».

      «После разбора стихотворения «Ночевала тучка золотая...» восприятие меняется очень сильно. От ничего практически не значащей картины и слов глубоко задумываешься над тем, что же хотел сказать Лермонтов этим стихотворением, какие эмоции хотел передать, над чем хотел заставить задуматься. Благодаря разбору легко представить события, сопровождающие сюжет, прочувствовать их. Также анализ помог увидеть средства языка, которые создают те ощущения, чувства, заставляющие сочувствовать героям или радоваться вместе с ними. После анализа стихотворения возникает некое умиротворение, спокойствие».

      «Все время я думала, что это стихотворение об одиночестве утеса, что эта ночь была мгновенной, что они расстались навсегда и тучка оставила утесу только боль и разочарование. Но теперь я знаю, что утес и тучка будут жить вместе вечно, они будут жить друг в друге. И ночь эта была бесконечная, и тучка не такая уж и легкомысленная, что и в ее душе остался такой же „влажный след“, как и в душе утеса-великана, если даже не больше. И стихотворение это совсем не об одиночестве (как кажется на первый взгляд), а о слиянии двух родственных душ, о любви и нежности, о надежде».

ИЗУЧЕНИЕ  ЛИРИКИ  А. А. ФЕТА

      Родившись в 1820 г. и уйдя из жизни в 1892 г., русский поэт Афанасий Афанасьевич Фет прошел почти через весь XIX в., он был современником великих Пушкина и Лермонтова, Достоевского и Толстого, Тургенева и Чехова. Его поэзия, по словам Н. Н. Скатова, «органично входила в свою эпоху, рождалась ею и связывалась многими нитями с искусством того времени». Фет, как и все творцы, эволюционировал в своей поэтической деятельности, но было в нем одно постоянное качество — он до конца дней оставался верен тому, чему поклонялся смолоду, — красоте. Предметом его поэзии не стали проблемы народной жизни, события 1861 г., на которые откликнулась русская литература. Природа, любовь, творчество — вот о чем говорит Фет. Это позволило многим современникам и читателям последующих поколений судить о нем, как о «превосходном поэте», который «пишет пустяки». Так ли это? На этот вопрос мы предлагаем ученикам найти ответ.
      Поиск ответа может идти по следующему плану:
      1. Биография поэта.
      2. Фет в оценке критики.
      3. «Нельзя пред вечной красотой
          Не петь, не славить, не молиться...»
      (Фет о назначении поэта и поэзии.)
      4. «В страданьи блаженства стою пред тобою...»
      (Тема любви в поэзии Фета.)
      5. «Поэт! Ты хочешь знать, за что такой любовью
          Мы любим родину с тобой?»
      (Тема Родины в поэзии Фета.)
      При рассмотрении конкретной темы выстраивание текстов в их хронологической последовательности дает возможность увидеть процесс творческой эволюции поэта.

      Прежде всего обратимся к биографии. Действительно ли Фета не интересовала социальная жизнь страны, был ли он тем «жестоким крепостником-помещиком», каким пытались его представить некоторые критики? Рассказ учителя о Фете — хозяине сначала Степановки, потом Воробьевки, о помощи голодающим крестьянам, о строительстве больницы, о его деятельности на посту мирового судьи позволят ученикам представить энергичного, делового, практичного хозяина, объективно и справедливо решающего вопросы судью. Эти стороны жизни Фета не находят отражения в творчестве. Его стихотворения преисполнены душевного трепета, тончайших переживаний. Понять природу такой раздвоенности Фета поможет информация о том, как оценивается творчество поэта критикой, и выявление позиции самого поэта по вопросу о смысле и назначении поэзии.

      Фет в оценке критики. Сложная общественно-политическая обстановка в России середины XIX в. привела к появлению и противостоянию различных направлений в искусстве и критике. Картина эта настолько сложна, что не может стать предметом анализа в школе во всех ее деталях и нюансах. Главная же тенденция этого противостояния должна быть понята юными читателями. Попытаемся включить их в атмосферу горячих и искренних споров представителей разных направлений об искусстве, конкретно — о поэзии Фета, создадим ситуацию, когда ребята почувствуют себя участниками этой дискуссии.
      Сторонники революционно-демократического направления (так называемая «реальная» критика — Н. А. Добролюбов, Д. И. Писарев) настаивали на том, что литература, искусство вообще, должны делать «дело», приносить реальную «пользу» (Писарев), служить великой идее борьбы за народное счастье. В свете таких требований даже поэзия Пушкина рассматривается как ненужная.
      Сторонники теории «искусства для искусства» соглашались с тем, что искусство должно быть полезным, но пользу видели в другом — в «очищении души человека», считая, что это возможно только под воздействием красоты.
      С этих позиций критики и оценивали поэзию Фета.
      Одним из первых о нем отозвался В. Г. Белинский: «...г. Фет много обещает», «...из живущих в Москве поэтов всех даровитее г-н Фет». Увидев в авторе «даровитого» поэта, критик вручает ему своеобразный «пропуск» в литературу, но не объясняет, в чем он видит его «даровитость» и почему Фет «много обещает». Преждевременная смерть Белинского была огромной потерей для критики, для русской культуры в целом. Он не успел дать развернутых характеристик поэзии Фета, можно только предполагать, каким интересным прочтением фетовской лирики они могли бы быть.
      Теперь обратимся к спорящим сторонам, к наиболее характерным и ярким высказываниям.
      Революционно-демократическая критика, давая отрицательные оценки творчеству Фета, как правило, оговаривается. И эти оговорки всякий раз есть признание таланта поэта, самобытности его дарования. Так, Чернышевский в письме к Некрасову совмещает такие характеристики, как «хороший поэт» и «пишет пустяки», а Салтыков-Щедрин, указывая на то, что в русской литературе Фету «бесспорно принадлежит одно из видных мест», что «бóльшая половина его стихотворений дышит самою искреннею свежестью», относит его все-таки к числу «второстепенных» поэтов, и причина этого «заключается в том, что мир, поэтическому воспроизведению которого посвятил себя Фет, довольно тесен, однообразен и ограничен». Н. А. Добролюбов также признавал талант Фета, но подчеркивал, что большого значения в русской литературе его стихи иметь не могут, потому что у автора нет «живого отношения к современности» и талант его «способен во всей силе проявиться только в условиях мимолетных впечатлений от тихих явлений природы». Пожалуй, только Д. И. Писарев не делает оговорок, проявляя особую резкость: «Со временем... продадут его пудами для оклеивания комнат под обои и для завертывания сальных свечей, мещерского сыра и копченой рыбы. Г. Фет унизится таким образом до того, что первый раз станет приносить своими произведениями некоторую долю практической пользы».
      Таким образом, революционно-демократическая критика признает талант Фета-художника, но не удовлетворяется «крайней незначительностью содержания» его поэзии, не находя в ней той откровенной тенденциозности, которая отражает социальные, общественные, политические идеи.
      Прежде чем перейти к оценкам творчества Фета сторонниками «эстетической» (и «органической») критики, предлагаем старшеклассникам подумать над вопросом: можно ли так «развести», противопоставить содержание и форму художественного произведения? Не предполагает ли совершенство формы наличия и глубокого содержания, может быть, невостребованного, скрытого от читателя, настроенного на определенное восприятие мира, ослепленного какой-то идеей, которую он единственно хочет видеть в искусстве? После размышлений об этом перейдем к рассмотрению позиции представителей «эстетической» критики.
      Признавая мастерство Фета-художника, сторонники теории «искусства для искусства» находят в его произведениях и глубокое содержание, открытие которого составляет суть их суждений. Они указывают на самобытность таланта Фета, пытаются понять и определить характер этой самобытности.
      Близкий друг поэта А. Григорьев пишет: «Дарование Фета совершенно самобытное, особенное...» Эту «самобытность» и «особенность» он видит в том, что «поэт... развил сторону неопределенных, недосказанных, смутных чувств». Ту же мысль высказывает один из теоретиков «эстетической» критики А. В. Дружинин: «...уменье ловить неуловимое, давать образ и название тому, что до него было не чем иным, как смутным, мимолетным ощущением души человеческой, ощущением без образа и названия», — вот что, по его мнению, составляет содержание поэзии Фета. Критик указывает на способность поэта «забираться в сокровеннейшие тайники души человеческой...», передавать самые тонкие, неуловимые ее движения. Жизнь души — это и любовь к женщине, и способность увидеть, услышать, почувствовать окружающий мир природы, и попытки понять и объяснить, кто такой художник, в чем смысл и назначение искусства. В ситуации острой классовой борьбы такое содержание казалось незначительным, мелким.
      Ф. М. Достоевский в образной форме, как это может сделать только художник, объяснил причину такого отношения к поэзии Фета и предсказал его стихам великое будущее. Он предлагает нам представить ситуацию землетрясения, когда рушатся дома, гибнут люди... Появляется номер газеты «Меркурий». Что хотят найти в нем обезумевшие от ужаса и горя люди? Они хотят узнать о живых и погибших, о своем будущем, а читают:

      Что сделают с поэтом в этот момент его читатели? — спрашивает Достоевский. И отвечает: они повесят его на главной площади города — так не ко времени, как веселая песня на тризне, звучат стихи Фета в период острейшей социальной и идейной борьбы... Но пройдет 20, 30, 50 лет, продолжает писатель, и в развалинах старого дома будет найден пожелтевший клочок старой газеты, и на нем сохранятся все те же строки:

      Что теперь сделают со своим поэтом соотечественники? Они поставят ему памятник на главной площади города в благодарность за поэтический восторг, который его стихи будят в человеческих сердцах.
      Пророчество Достоевского сбылось. Уже к концу XIX в. и в течение всего двадцатого столетия читатели открывали Фета — автора произведений с глубоким философским смыслом, высоким нравственным содержанием.
      B. C. Соловьев, В. Я. Брюсов, Б. Я. Бухштаб, Д. Д. Благой, Н. Н. Скатов, В. В. Кожинов, А. Е. Тархов, В. А. Кошелев, А. П. Ауэр — вот далеко не полный перечень авторов, которые в своих исследованиях открывают, кажется, неисчерпаемое содержание поэзии Фета, пытаются разгадать тайну магии фетовского стиха.

      «Нельзя пред вечной красотой Не петь, не славить, не молиться...» (Фет о назначении поэта и поэзии.)
      Нет поэта, писателя, художника вообще, который бы не пытался решить вопрос о роли искусства, о назначении и тайнах творчества. Фет не исключение. Более того, он является выразителем позиции целого направления — «чистого искусства». Представителей этого направления упрекали в отсутствии содержания в их произведениях, в бесполезном эстетстве, в отрыве от действительности и т. д. Несмотря на противоречивость мнений русских критиков, среди которых были как противники, так и горячие поклонники Фета, его лучшим «защитником» является он сам. Убедить в этом учеников — задача данного этапа знакомства с творчеством поэта.
      С кем спорит Фет? Какую позицию отстаивает?
      Непосредственно в художественной практике антиподом фетовской лирики было творчество Некрасова, который отзывался на важнейшие общественно-политические проблемы, но позиция которого сложна и неоднозначна. Он не отрицает возможности искусства говорить о прекрасном и вечном. Доказательство тому — его оценка поэзии Фета: «Смело можно сказать, что человек понимающий поэзию и охотно открывающий душу свою ощущениям, ни в одном русском авторе, после Пушкина, не почерпнет столько поэтического наслаждения, сколько доставит ему г. Фет». Но в то же время Некрасов оставляет за искусством право говорить о страданиях, служить делу борьбы за народное счастье. Ценя поэзию Фета, сам Некрасов выбирает иную позицию: «Поэтом можешь ты не быть, Но гражданином быть обязан». «Страдания народа» — вот его тема и его муза.
      Сравним стихотворение Некрасова «Вчерашний день, часу в шестом...» и Фета «Музе».
      Муза Некрасова — «плачущая, скорбящая и болящая», именно ей служит поэт. И нет в этом служении ему равных. «Нетленной богиней» в «венце из звезд» — муза Фета. Он дорожит свободой и не заставляет ее петь в угоду времени, в угоду «непосвященным». Чему свой дар посвящает поэт? В его стихах мы не найдем образа страдающего, измученного народа. Нет среди них и таких, где бы поэт размышлял о всеобщем счастье и о путях его достижения. Смысл и назначение искусства, его «пользу» Фет видит в другом: отвечая на врожденную потребность красоты, оно должно говорить о счастье, возбуждать «поэтический восторг», поддерживать в человеке стремление к совершенству. Предмет искусства — красота: «У каждого предмета тысяча сторон... но в том-то и дело, что художнику дорога только одна сторона предметов: их красота, точно так же, как математику дороги их очертания и численность».
      Определив содержание искусства как прекрасное, Фет указывает на условия возникновения поэтического произведения: первое — красота как реально, объективно существующий элемент мира, второе — особая прозорливость изображающего ее — «ум сердца». «Поэт тот, кто в предмете видит то, что без его помощи никто не увидит», — говорит он. Сам Фет наделен этой «поэтической зоркостью», она дана ему как Божий дар. В самом обычном ему открывается прекрасное, красота разлита повсюду:

      Но мало видеть, чувствовать красоту. Нужно уметь выразить ее в слове. Это третье условие рождения поэтического текста.
      Даром выразить в слове красоту мира Фет владеет в совершенстве. Это признавали как почитатели, так и противники творчества поэта. Где он находит прекрасное? В чем открывается ему красота как смысл, как форма бытия? «Темный бред души и трав неясный запах...» — вот та область, где господствует красота. Спросим учащихся, как они понимают смысл этих слов, обратимся к высказываниям критиков, они помогут понять фетовскую метафору. А. Григорьев, например, указывает на способность Фета «сообщать осязаемость тонким, неопределенным, для других не подмеченным впечатлениям», «...которых вся прелесть заключается в их неопределенности»; «...понимание движений сердца — вот лучшие стороны этого таланта», — говорит он. Другой современник поэта скажет о «сладких ощущениях сердца» как о содержании его лирики. Но «движение сердца» есть и у Некрасова, и у любого другого поэта. Разве лишены сердечности слова:

      Напротив, они передают душевное волнение, но оно, это «движение души», одновременно является предельно ясной мыслью, выраженной определенно и конкретно. Вопрос: о чем эти строки? — предполагает столь же ясный и однозначный ответ. Фет же говорит о другом. Соотношение мысли и чувства, «разума» и «вдохновения» у этих поэтов разное. «Движение сердца» у Фета — это «бред души», неясные, не поддающиеся осмыслению чувства, ощущения. В этом преобладании чувства видит неповторимость дарования Фета А. В. Дружинин, представитель «эстетической» критики: «Сила Фета в том, что поэт наш, руководимый своим вдохновением, умеет забираться в сокровеннейшие тайники души человеческой...» На эту же особенность указывает и В. П. Боткин: «...мотивы г. Фета заключают в себе иногда такие тонкие, такие, можно сказать, эфирные оттенки чувства, что нет возможности уловить их в определенных отчетливых чертах, и их только чувствуешь в той внутренней музыкальной перспективе, которую стихотворение оставляет в душе читателя». Указание на музыкальность как признак фетовского стиха не образное выражение, не метафора, а точная характеристика. Ведь музыка есть «эмоция в чистом виде», мысль в ней по отношению к чувству вторична. Поэзия в этом отношении приближается к музыке, так как в ней эмоциональное начало — неотъемлемая часть содержания, а у Фета оно преобладает.
      Теперь обратимся к стихотворениям, в которых поэт касается обсуждаемой темы. Выстроив тексты в хронологической последовательности, предложим учащимся выявить характер эволюции взгляда Фета на назначение искусства, на художника как творца.
      В 1843 г. в «Отечественных записках» было напечатано стихотворение «Я пришел к тебе с приветом...». Начинающий поэт объявляет миру о своем приходе в поэзию, заявляет о самом главном, существенном в своем даровании — иррациональном, бессознательном и сугубо интимном характере творчества. В его поэзии нет «мы», но есть «я» и есть «ты». «Ты» — это иногда и конкретный адресат, но это и каждый, кто читает его строки. Поэт молод и счастлив. Мир, который ему открывается, прекрасен. Весеннее безотчетное чувство светлой радости, веселья, переполняет его. Он весь — сердечный порыв. И это не минутное состояние вдохновения, не временное явление, это самая суть лирического «я»:

      «Той же», «вчера», «все так же» — слова, указывающие на постоянство состояния. Поэт чувствует в себе способность петь, способность, которая становится потребностью и которой невозможно сопротивляться, которую нельзя до конца осмыслить. Это как весенняя почка, что вот-вот взорвется изумрудными листочками, и ничто не может остановить этот процесс:

      Четыре строфы — и одно предложение, как выдох, который нельзя сдержать. Это весеннее свежее чувство станет одним из отличительных качеств фетовской лирики, хотя со временем оно будет меняться, все более приобретая иной — ностальгический оттенок, обращенность в прошлое. Это же стихотворение безмятежно-радостно: еще нет прошлого, о котором грустишь, еще есть будущее, которое не страшит, а главное — есть сегодня, сейчас, и оно, это сейчас, — счастье. Такое ощущение жизни, такая наполненность счастьем — привилегия молодости. Поэту 23 года.
      Спустя ровно столько же, через 23 года, в 1866 г., Фет напишет стихотворение о том же: о весне, радости, которую она несет, и о невозможности об этом не петь. Но как иначе в нем все: и весна, и чувства, которые она пробуждает. И только одно неизменно — поклонение красоте («Пришла, — и тает все вокруг...», 1866). Поэт постоянно отправляет нас к прошлому: «сердце — пленник зимних вьюг», «заговорило, зацвело все, что вчера томилось немо», «все, что ковало, миновало...» И теперь нельзя не петь, но песня эта не безотчетный, неудержимый восторг, а, скорее, молитва. Фет остается верен себе:

      Стихотворение «Муза», как и два предыдущих, написано весной — 8 мая 1887 г., за четыре года до смерти. Оно было помещено первым в третьем сборнике «Вечерних огней», вероятно, как программное. Фет назначение поэзии по-прежнему видит в служении красоте. От бессознательной песни как выражения естественного, природного начала в человеке он переходит к осознанному прославлению красоты окружающего мира. Позиция не меняется, но начинает осознаваться. Мысль выражена предельно ясно, она есть плод раздумий и анализа зрелого поэта. В качестве эпиграфа взяты строки А. С. Пушкина:

      Это стихотворение — страстный монолог Музы. Она не хочет быть служительницей Тизифоны — богини мести. Высокое наслаждение и счастье — вот к чему зовет она. Не страданья должен воспевать поэт, а «радость страданья», которая незнакома «ожесточенному и черствому душой». Не должна быть лира «трубой погрома», попытка сделать ее такой — насилие. Ее звуки несут на землю «Не бурю страстную, не вызовы к борьбе, А исцеление от муки».
      Если говорить о соотношении мысли и чувства в этом стихотворении, то первая из составляющих так явно присутствует, что возникает вопрос: не изменил ли Фет своему принципу иррационального, бессознательного творчества? Ответ дает стихотворение, написанное осенью того же года — «Одним толчком согнать ладью живую...». Оно перекликается с первым — «Я пришел к тебе с приветом...». В нем одно предложение, составляющее три строфы, а главное — все тот же единый порыв. Только теперь поэт знает, о чем он поет и в чем признак истинной поэзии.
      Кажется, образы этого стихотворения объемлют жизнь сердца, души абсолютно, во всех их проявлениях: и в способности подняться в иную жизнь, куда могут унести только мечты, и в возможности «упиться вдруг неведомым, родным», и в магическом даре тайное делать явным, а муки — сладостными. Поэт говорит о божественной власти, данной «певцу лишь избранному» — преображать мир и проникать в самые сокровенные тайники природы и человеческой души.
      Каждый образ этого стихотворения заключает в себе целый мир чувств, эмоций, «сердечных движений», смутных и непередаваемых. Это о них он однажды сказал «бред души». Что, например, значит «упиться вдруг неведомым, родным»? Может быть, это разные области «сердечных движений», а может быть, неведомое — оно же и родное? Неведомое — то, что не дано увидеть глазом, услышать ухом, воспринять разумом, а только — сердцем, которое «цветет», и, как скажет сам поэт, — «наперекор уму». Это стихотворение одновременно и поэтическая декларация и автопортрет поэта. Фет не изменяет себе, он только обозначает, уточняет ту область, то пространство, которое доступно иррациональному, бессознательному отражению.
      Эмоциональной и логической точкой (или многоточием) в разговоре может стать обращение к стихотворению, написанному в марте (вновь весна) 1891 г. — «Кляните нас, нам дорога свобода...».
      Верность Музе — «нетленной богине» в «венце из звезд» — высшая свобода для поэта. О такой свободе он говорит не раз. Вспомним: «Заботливо храня свою свободу...» («Музе»), «Я ради мук твоих не стану изменять Свободы вечному признанью...» («Муза»). И вот вновь — «...нам дорога свобода...». Поэт снова и снова указывает на то, что бессознательное, стихийное, природное начало — суть его поэзии. Отказ подчинять «жизнь сердца» разуму и есть свобода художника. Это роднит его с весенним певцом. Такое сходство подчеркивается тем, что они, «певцы весенние», не щебечут или поют, а говорят: «Какой восторг так говорить уметь!» Последние две строки — выражение все той же мысли о бессознательности и естественности художественного творчества:

      Творчество как человеческая деятельность, как часть бытия становится у Фета областью глубокого исследования. Оно проходит и на уровне непосредственного отражения, описания творческого процесса, например в стихотворении «Я пришел к тебе с приветом...», и на уровне осмысления своего метода, например в стихотворении «Муза».
      В завершение разговора можно предложить школьникам найти у поэта другие стихотворения, в которых он касается этой темы, подумать, каким образом они дополняют уже сказанное или высвечивают новые грани проблемы. Среди них могут быть такие стихотворения, как «Ласточки», «Ночь и я, мы оба дышим...», «Музе», «Угасшим звездам», «Кому венец: богине ль красоты...», «Как трудно повторить живую красоту...», «Только встречу ль улыбку твою...», «Псевдопоэту», «Если радует утро тебя...», стихотворения-посвящения: «К памятнику Пушкина. 26 мая 1880 года», «Ф. И. Тютчеву», «На книжке стихотворений Тютчева», «Полонскому», «Графу Л. Н. Толстому». Анализируя эти произведения, ученики еще и еще раз убедятся в том, что поэт пытается понять и объяснить природу вдохновения, «поэтического полета», заглядывает в будущее и, сравнивая себя с угасшей звездой, видит в нем свет своих стихов, говорит о муках творчества, о невозможности передать «живую красоту», в то же время осознает искусство как чудо, способное остановить и сделать бессмертным мгновение.

      «В страданьи блаженства стою пред тобою...» (Тема любви в поэзии Фета.)
      Певцом русской женщины называл себя Фет. Тема любви в его творчестве главная. Сам поэт утверждает, что это чувство «всегда останется зерном и центром, на который навивается всякая поэтическая нить». Любовь — это тот волшебный кристалл, сквозь который поэт смотрит на мир.
      Была в жизни поэта женщина, ставшая на долгие годы трагической героиней его поэзии — Мария Лазич. История их отношений имеет печальный конец, который романтическим ореолом овеял события реальной жизни.
      Вспомним эту историю, а затем попросим ребят найти стихотворения, в которых образ навсегда ушедшей возлюбленной легко угадывается. Такое задание заставляет их перечитывать стихи поэта, расширяет круг известных им произведений. В стихотворениях «Светил нам день, будя огонь в крови...», «Долго снились мне вопли рыданий твоих...», «Томительно-призывно и напрасно...», «В тиши и мраке таинственной ночи...», «Нет, я не изменил. До старости глубокой...» ребята узнают образ возлюбленной по конкретным деталям. Поэт говорит о смерти, называет себя «несчастным палачом» («Долго снились мне вопли рыданий твоих...»), кажется, изнемогает от страдания («Ты отстрадала, я еще страдаю...») и желает скорее уйти в иную жизнь, за ней, в ее «небытие».
      Если эти стихотворения выстроить в хронологической последовательности, то перед нами разворачивается таинственный процесс превращения земного страстного чувства в нечто высокое, божественное.
      16 лет отделяют год написания стихотворения (1864) «В тиши и мраке таинственной ночи» от трагических событий. Образ любимой еще несет на себе черты вполне реального существа: она все та же, и взглянула, «как прежде глядела», только приходит в снах. Но глаза ее уже не похожи на звезды, они ими стали: «И в звездном хоре знакомые очи Горят в степи над забытой могилой».
      1871 год. Прошло 20 лет с момента вечной разлуки. Появляется стихотворение «Томительно-призывно и напрасно...». Для других такая память о прошлом — «бред души больной», для поэта его чувство — свет, который он пронесет «чрез жизнь земную» и который хотя на миг сделает бессмертной ее, его земную любовь.
      А почти через 30 лет он не просто будет вспоминать, а, измученный и утомленный годами разлуки, захочет к ней, в ее небытие. В стихотворении 1878 г. «Ты отстрадала, я еще страдаю...» поэт восклицает:

      Словно заклинание он снова и снова повторяет: «...мы вместе с тобой, нас нельзя разлучить». Она уже не героиня земных снов, а существует в ином, вечном мире небытия. Туда, к ней, хочет и он.
      В 1887 г. почти через сорок лет после смерти Марии Лазич, поэт ей, себе и нам, читателям, будет говорить о своей верности возлюбленной:

      Так что же, может быть, действительно, Мария Лазич была единственной любовью поэта? Иначе как объяснить столь долгую память, а главное, эта память — не приглушенная временем боль утраты, а живое, трепетное чувство, словно разлука не исчисляется сроком в сорок лет, а случилась только что, вчера.
      Это одна из загадок фетовской поэзии, одна из тайн жизни его сердца. Но ведь отношение поэта и к невесте, будущей жене, Марии Петровне Боткиной, полно нежности, любви. Кроме того, известны и другие адресаты его лирики. Предполагают, что Фет был влюблен и в последние годы жизни, имя этой женщины неизвестно, но именно ей посвящено одно из лучших произведений русской лирики, стихотворение «Я тебе ничего не скажу...». И все же, все же поэт говорит: «Нет, я не изменил...» Что стоит за этими словами? Поэтический порыв? Но он-то и выражает самую правду, как бы глубоко она ни пряталась. А, может быть, это лирический герой, который является частью самого поэта, хранит память о прошлом, ищет вдохновения, а сам Фет — живой, реальный человек, мир которого всегда богаче и больше, чем у его лирического героя? «Реальный» Фет еще не раз влюбляется, а может быть, и любит? Может быть, страстное чувство было многократно усилено случившейся трагедией? Смерть Марии Лазич, ранняя, мучительная, навсегда оставила ее молодой и сделала невозможным естественное изменение чувств влюбленного: угасание, или просто усмирение. Она в его памяти, в его видениях живая, но недосягаемая, а чувства к ней, словно корень, который питает соками новые побеги, и больше — дает им жизнь. Везде, во всем живут ощущения той, первой любви:

      Но так ли важно знать конкретных адресатов фетовских стихов? Конечно, такое знание поможет читателю войти в мир, созданный поэтом. Так, например, происходит со стихотворением «Сияла ночь. Луной был полон сад. Лежали...». История его создания наполняет наше воображение яркими видениями, выстраивая их в сюжетную линию, конкретизируя образы, как бы подсказывает нам и картины, и ощущения, вызываемые ими. В то же время конкретный жизненный факт, почти документально зафиксированный в воспоминаниях современников, Фет делает достоянием искусства, наполняет его особым поэтическим содержанием. Прочитаем стихотворение, а затем расскажем ученикам историю его создания.
      Толчком к созданию этого шедевра послужило пение Татьяны Берс (в замужестве Кузминской, сестры Софьи Андреевны Толстой, жены великого писателя). Она явилась одним из прототипов Наташи Ростовой. В воспоминаниях секретаря Л. Н. Толстого В. Булгакова найдем ее портрет: «Очень экспансивна. Своевольна. Раз зародившееся в душе чувство проявляла и выражала бурно и сразу. Ценила поэзию, музыку и сама была полна если не поэзии, то блеска и чудесно пела». Этот портрет может быть дополнен описанием голоса певицы. Е. А. Тархов предполагает, что страницы романа «Война и мир», где поет Наташа Ростова, созданы на основе впечатлений писателя от пения Кузминской. А вот как о том вечере и пении рассказывает сама Кузминская:

      «Дом был старинный, барский, просторный, с большой гостиной и еще большой залой. Из гостиной вела дверь на чудесную террасу и в сад. По воскресеньям обыкновенно собирались к обеду соседи. Так было и в этот день...
      Вечер этот сложился совершенно неожиданно... Долли, так звали Дарью Александровну (Дьякову), стала наигрывать аккомпанемент моих романсов и тем звать меня петь...
      Дьяков сел около рояля, и уже прервать пение было невозможно. Мне было немного страшно начать пение при таком обществе, меня смущала мысль, что Фет так много слышал настоящего хорошего пения, что меня он будет критиковать. А я была очень самолюбива к своему пению.
      Дмитрий Алексеевич, вызвав меня второй на пение, покинул меня одну. Я продолжала, и один романс сменялся другим. В комнате царила тишина. Уже смеркалось, и лунный свет ложился полосами на полутемную гостиную. Огня еще не зажигали, и Долли аккомпанировала мне наизусть. Я чувствовала, как понемногу голос мой крепнет, делается звучнее, как я овладела им. Я чувствовала, что у меня нет ни страха, ни сомнения, я не боялась уже критики и никого не замечала. Я наслаждалась лишь прелестью Глинки, Даргомыжского и других. Я чувствовала подъем духа, прилив молодого огня и общее поэтическое настроение, охватившее всех.
      Подали чай, и нас позвали в залу. В освещенной большой зале стоял второй рояль. После чая Долли снова села аккомпанировать мне, и пение продолжалось. Афанасий Афанасьевич два раза просил меня спеть романс Булахова на его слова „Крошка“...
      Окна в зале были отворены, и соловьи под самыми окнами в саду, залитом лунным светом, перекрикивали меня. В первый и последний раз в моей жизни я видела и испытала это. Это было так странно, как их громкие трели мешались с моим голосом.
      ...Какие романсы больше всего понравились Фету? „Я помню чудное мгновенье...“ и романс „К ней“. Оба Глинки».

      Произошло это в 1866 г., стихотворение же появилось спустя 10 лет — в 1877 г., когда Фет снова услышал пение Тани Берс, теперь уже ставшей Кузминской.
      Такова история рождения произведения. Рассказ об этом помогает понять, что это стихотворение о любви и о силе искусства. Известный литературовед Д. Д. Благой пишет об этом стихотворении: «...оно представляет собой несомненную параллель к пушкинскому „Я помню чудное мгновенье...“, параллель не случайную, ибо среди песен, исполнявшихся тогда Кузминской, был и знаменитый романс Глинки на эти слова».
      Предлагаем ученикам сравнить два поэтических шедевра, найти то, что их объединяет и что делает каждый из них неповторимым. Сравнивая истории их создания, школьники видят схожесть ситуаций: оба стихотворения написаны под впечатлением встреч, которые происходят спустя годы, и это нашло отражение в стихотворениях. «Шли годы...», «Тянулись тихо дни мои» — у Пушкина, «И много лет прошло томительных и скучных» — у Фета; «И вот опять явилась ты» — у Пушкина, «И вот в тиши ночной твой голос слышу вновь» — у Фета. Новая встреча — пробуждение к жизни:

      Сравнивая тексты, отмечаем, что героиня Пушкина — «гений чистой красоты», наделенный «небесными» чертами и «нежным» голосом. У Фета — она — это сам голос, песня, звук рояля, что «весь раскрыт», ночь, лунный сад, лучи у ног и заря. Элементы пейзажа у Пушкина отсутствуют вовсе. Главное в его стихотворении — «воскресение» сердца, самых высоких и прекрасных человеческих чувств. Фет же сосредоточен на причинах такого «воскресения», а они и есть голос, песня, ночь. И все это так конкретно и ярко, что, кажется, он дает описание живописного полотна или даже сцены из театрального спектакля, где декорации — живые картины, а действие — жизнь песни, «рыдающие звуки», от которых хочется любить и плакать.
      Разговор об этих произведениях может быть дополнен прослушиванием романсов Глинки на стихи Пушкина и Ширяева, на стихи Фета.

      «Поэт! Ты хочешь знать, за что такой любовью Мы любим родину с тобой?» (Тема Родины в поэзии Фета.)
      В 1856 г., путешествуя по Европе, в Париже, Фет пишет стихотворение «Под небом Франции, среди столицы света...». Блеск этой страны для него — «чудный сон», что «несется мимо», а душа «грустна», душа полна скорби. Почему? В последних двух строках читаем ответ:

      Находясь в чужой стране, поэт тоскует, ему «грезится иной, далекий край» — Родина. Сила художественного воображения тоску по ней трансформирует в чувство страха перед изгнанием.
      Приблизительно в это же время написано стихотворение «Италия». Чувство, выраженное в нем, имеет сюжетное развитие. Начинается стихотворение словами: «Италия, ты сердцу солгала!» Поэт ждал с нею встречи, но как только она случилась, тоска по Родине овладевает им:

      И только осознав и выразив эту тоску, он забывает суровый приговор — «...ты сердцу солгала» и отдает дань восхищения и любви «чужим небесам» прекрасной Италии.
      У Фета есть стихотворения, в которых мощная патриотическая стихия настолько очевидна, что нет нужды доказывать ее присутствие.
      1879 год. Поэт посещает Братское кладбище участников севастопольской обороны 1854—1855 гг. В своих воспоминаниях он так напишет об этом: «Нигде и никогда не испытывал я такого подъема духа, который так мощно овладел мною на братском кладбище. Это тот самый геройский дух, отрешенный от всяких личных стремлений, который носится над полем битвы и один способен стать предметом героической песни». Это чувство он передает в стихотворении «Севастопольское братское кладбище»:

      Стихотворение написано 4 июня 1887 г., спустя восемь лет после посещения кладбища. Это обстоятельство указывает на силу и жизненность чувства, выраженного сначала в воспоминаниях, а затем в поэтических строках.
      И все же гораздо чаще в стихотворениях Фета мы находим не такую откровенную декларацию патриотического порыва, а выражение почти молитвенного благоговения перед тем обычным, повседневным, что его окружает. Ребята, откликаясь на просьбу найти такие произведения, обращают внимание на то, что образ Родины у поэта многолик, многогранен: это и деревенский пейзаж, и величавость северной столицы, и природа, жизнь которой протекает в смене времени суток и в беге времен года. Родина Фета— это и весенний цветок, и усталость осенней ночи, и нега летнего дня, и волшебство зимнего вечера, это и береза в «траурном наряде» и смыкающиеся на горизонте просторы неба и земли, освещенные «светом небес высоких».
      Остановимся на анализе отдельных стихотворений, которые могут стать предметом обсуждения в классе.
      Вот произведение, которое, кажется, ни разу не становилось объектом внимания критики:

      Как в нем все просто и одновременно величественно: «небеса, нетленные, как рай», «прохлада вечера», «зреющий колос», «лицо зари» и «серая дорога», «собака верная» и «нетерпеливый шаг знакомого коня». Реальный мир передан в таких конкретных деталях, что, кажется, не просто видишь, слышишь, осязаешь его, но это ты сам «под сению дубов», и душа твоя полна «всем, всем, что жизнь дала...».
      Похожее чувство вызывает другое стихотворение, где столь же конкретно и ярко нарисована картина деревенской зимы. Написано оно такой же долгой строкой, передающей величие русской природы.

      Фет рисует картину, дорогую его сердцу. Поэт, которого упрекали в эстетстве, говорит о самом обычном, даже обыденном: волоковое окно, петух, копающийся на дороге, «дедушка брадатый»... И язык прост, естественен. Здесь нет поражающих воображение метафор или неожиданных эпитетов: хлопья — белые, петух — заботливый, кибитка — удалая, а дедушка — кряхтит. А вот другой ряд слов, самых что ни на есть русских, народных: утро — «сонливое, скупое», и в окно оно смотрится «лениво», а определение «волоковое» не просто досоздает картину приглушенного позднего зимнего рассвета, а еще и очень точно указывает на деталь деревенской избы. Вся эта картина — поэтический образ русской деревни.
      «И полдень настает» — это предложение отделяет нарисованную картину от непосредственного выражения чувств: «Но, Боже, как люблю я...» (эта фраза может стать темой сочинения). Хотя дальше и пойдет речь о дороге, тройке, звуке колокольчика, они не становятся главным предметом изображения, они только названы и к ним обращены слова любви.
      В русской литературе образ России — дороги, несущейся тройки — имеет давнюю традицию. Фет, следуя ей, наделяет эти символы особой функцией: они, как уже было замечено, не становятся главным предметом изображения, а появляются в конце стихотворения, внося динамизм в развитие эмоционального сюжета, раздвигая границы пространства, открывая зрительную и эмоциональную перспективу, придают произведению ту незавершенность, в которой, может быть, заключено самое главное, не поддающееся выражению словом содержание.
      Такой эффект раздвигающегося пространства, незавершенности присутствует и в стихотворении «Чудная картина». Привычные знакомые картины не вызывают скуки, встреча с ними рождает умиротворенность. Лирический герой Фета словно невидимыми корнями прорастает в эту землю, в ее прошлое и будущее. А прорастание это происходит в настоящем, в тот миг, в то мгновение, которое навсегда оказалось остановленным, закодированным в слова, строки, строфы.

      Все дорого поэту в этом мире: «и все тот же золоченый крест», и «карнизов обветшалых пятна», и «могилы и кресты», над которыми живые листья что-то шепчут куполу. Поэт выражает великое чувство любви к «отеческим гробам».
      Есть прием, хорошо известный в методике. Он дает возможность увидеть, какую роль в художественном тексте играет деталь, как она помогает понять смысл произведения, «высвечивает» его. Этот прием мы использовали в разговоре о стихотворении «Из дебрей туманы несмело...».

      Последнюю строку оставляем недописанной и просим сделать это учеников. Они предлагают множество вариантов: «Туда, где всего ей милей», «В родные края поскорей», «Где ей всего веселей» и т. д. Теперь читаем строку Фета: «Чтоб только поплакать над ней». Реакция класса — молчание, пауза, еще неосознанное удивление перед превосходством поэта над их попытками закончить текст. Последняя строка заставляет иначе воспринимать стихотворение. В их вариантах «туча как бы о себе думает, чтобы ей лучше было, вернее, мы ее такой делаем». У Фета это чувство иное, оно глубже, острее, бескорыстнее: ей ничего не надо, только пролиться дождем на родную землю. Теперь стихотворение воспринимается как выражение глубокого, щемящего чувства любви к родине.
      Вернемся к тому, что образ родины у Фета многогранен, многолик. С одной стороны, это милая его сердцу неприметная для других жизнь природы: «месяц вешний» и «блестящая река», «голос стада» и «кузнечиков неугомонный звон», «сладкий аромат» яблоневого сада и «запах роз под балконом и сена вокруг»... Его Родина — земля, на которой он родился и живет, русская природа с ее многоцветьем, звуками, запахами... Но Родина поэта — это еще и мир в целом: земля, небо, звезды — Вселенная, частицей которой он себя ощущает. Одним из основоположников космической лирики считал Фета К. Г. Паустовский, говоря, что поэт приблизил космос «к нашему, человеческому, земному восприятию»: «Раньше в нашем сознании присутствовало загадочное, грозное и торжественное ощущение Галактики, а теперь зарождается новая лирика межзвездных пространств. Первые слова сказал об этом старый поэт, глядя из своего ночного сада на роящееся звездное небо где-то в земной глуши около Курска».
      Знакомим ребят с этим высказыванием и предлагаем найти стихотворения, которые бы подтвердили правомерность утверждения К. Паустовского. Недостатка в текстах не будет: в стихотворении «Майская ночь» — образ человека, тоскующего по вечности и желающего быть причастным к ней, в стихотворении «Я долго стоял недвижно...» — прямое указание на такую причастность:

      Желая обрести счастье, поэт обращается к звездам как родным ему существам:

      Наконец, поэт не просто любуется небесными светилами, не просто обращается к ним, он ощущает себя, землю, на которой живет, частью космического пространства. Как заметила на одном из уроков десятиклассница: «Земля — его колыбель, Вселенная — Родина».
      Завершая разговор, можно просто прочитать стихотворение, которое П. И. Чайковский назвал гениальным:

      Вопросы и задания
      1. Подготовьте выразительное чтение стихотворения.
      2. Как должна меняться интонация от начала к концу стихотворения?
      3. Какой предстает в этом стихотворении земля и каким видится небо?
      4. В чем противостоят земля и небо?
      5. Каким вы видите поэта во второй и в последней строфах стихотворения?
      6. Объясните метафоры в строках:

      7. Почему поэта тянет в бездну ночи?
      8. Если бы вы не знали, что стихотворение принадлежит Фету, по каким признакам вы смогли бы определить, что его автор Фет, а не Тютчев или А. К. Толстой, например?