Иосиф Александрович Бродский

3 часа

      С творчеством Иосифа Бродского ученики до 11 класса, как правило, не встречаются. Изучение его произведений осложняется тем, что оно обычно приходится на конец учебного года, когда особенно актуальной становится подготовка к выпускным экзаменам. Тем не менее учителю нужно будет справиться с этой задачей и донести до детей медленное, тягучее обаяние речи поэта. Прежде чем подумать над тем, как это сделать, посмотрим, какими методическими и учебными материалами мы располагаем.
      Программа дает следующие формулировки: «Стихотворения (по выбору учителя и учащихся). Широта проблемно-тематического диапазона поэзии Бродского. „Естественность и органичность сочетания в ней культурно-исторических, философских, литературно-поэтических и автобиографических пластов, реалий, ассоциаций, сливающихся в единый, живой поток непринужденной речи, откристаллизовавшейся в виртуозно организованную стихотворную форму“ (В. А. Зайцев). Традиции русской классической поэзии в творчестве Бродского».
      Учебник посвящает Бродскому большой параграф (c. 359—368). В нем краткая биография Бродского, анализ стихотворения «На смерть Жукова» и освещение вопроса традиции в творчестве поэта.
      В хрестоматии мы, как обычно, видим краткую биографию поэта и ряд стихотворений: «Из города Сестрорецка», «Инструкция опечаленным», «В феврале», «В деревне, затерявшейся в лесах...», «Сонет» («Выбрасывая на берег словарь...»), «День кончился, как если бы она...», «Под занавес», «Снег идет, оставляя весь мир в меньшинстве...», «Рождественская звезда».
      Ниже дан отрывок из «Нобелевской лекции» Бродского (c. 342—344), где осмысливается роль литературы в развитии общества.
      Практикум: И. О. Шайтанов дает ряд вопросов, помогающих осмыслить творчество Бродского, и рекомендует прочитать следующие стихотворения: «Рождественский романс», «Стансы», «Осень в Норенской», «Конец прекрасной эпохи», «24 декабря 1971 года», «Письма римскому другу (из Марциала)», «Когда она в церковь впервые внесла...», «На смерть Жукова», «Осенний крик ястреба», «Ниоткуда с любовью надцатого мартобря...», «Я входил вместо дикого зверя в клетку...», «Снег идет, оставляя весь мир в меньшинстве...», «К Урании».
      Мы видим, что в списках хрестоматии и практикума совпадает всего лишь одно стихотворение — «Снег идет, оставляя весь мир в меньшинстве...». Мы будем опираться на перечень произведений, предложенный в практикуме.
      Обнаружив в очередной раз почти полное отсутствие сборников Бродского в библиотеках разного уровня, в том числе и в школьных, мы вынуждены цитировать предлагаемые для разбора и знакомства стихотворения в нашем пособии.

Урок первый

И. А. Бродский: страницы биографии. Стихотворение «На смерть Жукова»

      I. И. А. Бродский: страницы биографии
      Прежде чем рассказывать что-либо о Бродском, стоит представить ученикам его стихи. Учитель может начать чтение, самостоятельно отрепетировав дома каждый текст несколько раз. Стихи Бродского сложны для чтения, и необходимы весьма своеобразные интонации, паузы, которые подчеркивали бы нечетко выделенные рифмы и помогали соединить в сознании длинные, на несколько стихов, предложения. Стихи Бродского, особенно поздние, сразу не даются. Нужна вдумчивая медитация, сознательный поиск интонации, серьезная работа над постановкой раскрывающих смысл логических ударений, над темпом речи — и тогда нельзя будет не поддаться необычному обаянию стиха. В противном случае дети ничего не поймут, а то, что совершенно непонятно, как правило, не вызывает интереса.
      На любом этапе своего творчества Бродский уникален и узнаваем, поэтому не так важно, будут это ранние или поздние стихи. Важно, чтобы класс был настроен на восприятие, чтобы был готов услышать новый поэтический голос. Если для настроя нужна соответствующая музыка — подберем и включим ее. Если класс привык перед чтением новых стихов устраивать минуту медитации — сделаем это. Но не стоит, наверное, сразу объявлять, что перед нами Нобелевский лауреат Бродский. Не будем ничего писать на доске и в тетрадях. Итак, восприятие с чистого листа.

* * * Я входил вместо дикого зверя в клетку, выжигал свой срок и кликуху гвоздем в бараке, жил у моря, играл в рулетку, обедал черт знает с кем во фраке. С высоты ледника я озирал полмира, трижды тонул, дважды бывал распорот. Бросил страну, что меня вскормила. Из забывших меня можно составить город. Я слонялся в степях, помнящих вопли гунна, надевал на себя что сызнова входит в моду, сеял рожь, покрывал черной толью гумна и не пил только сухую воду. Я впустил в свои сны вороненый зрачок конвоя, жрал хлеб изгнанья, не оставляя корок. Позволял своим связкам все звуки, помимо воя; перешел на шепот. Теперь мне сорок. Что сказать мне о жизни? Что оказалась длинной. Только с горем я чувствую солидарность. Но пока мне рот не забили глиной, из него раздаваться будет лишь благодарность. 1980

На столетие Анны Ахматовой Страницу и огонь, зерно и жернова, секиры острие и усеченный волос — Бог сохраняет все; особенно — слова прощенья и любви, как собственный свой голос. В них бьется рваный пульс, в них слышен костный хруст, и заступ в них стучит; ровны и глуховаты, затем что жизнь — одна, они из смертных уст звучат отчетливей, чем из надмирной ваты. Великая душа, поклон через моря за то, что их нашла, — тебе и части тленной, что спит в родной земле, тебе благодаря обретшей речи дар в глухонемой вселенной. 1989 Назидание XI Когда ты стоишь один на пустом плоскогорьи, под бездонным куполом Азии, в чьей синеве пилот или ангел разводит изредка свой крахмал; когда ты невольно вздрагиваешь, чувствуя, как ты мал, помни: пространство, которому, кажется, ничего не нужно, на самом деле нуждается сильно во взгляде со стороны, в критерии пустоты. И сослужить эту службу способен только ты. 1989

      — Какое впечатление на вас произвели эти стихи? Какие чувства вызвало каждое из стихотворений?
      — Чем они отличаются от слышанного вами ранее?
      — Как вы думаете, какие из известных вам поэтов могли бы так написать?
      — Что объединяет три услышанных вами стихотворения?
      — Что бы вы могли сказать об их авторе?
      Знакомимся с автором: Иосиф Бродский. Записываем на доске и в тетрадях имя, даты жизни. Далее возможны несколько путей, два из них таковы: слово учителя — рассказ о биографии и творческом пути поэта — или коллективное чтение статьи учебника с кратким конспектированием. Однако напомним, что в учебнике нет подробной биографии, и учителю или специально подготовленному ученику все же придется вносить дополнения. (Смотри материал следующего урока.)
      Сами по себе даты жизни мало интересуют учеников, а вот хорошие литературоведческие статьи, написанные вполне доступно, встречаются редко, и подобными статьями надо дорожить. Поэтому мы обратимся к статье И. О. Шайтанова. К тому же в 11 классе многие ученики забывают, что такое чтение вслух, и в конце года оно отнюдь не повредит.

      II. Стихотворение «На смерть Жукова»
      Итак, чтение и конспектирование статьи учебника.
      Читаем только до того абзаца, где идет речь о стихотворении «На смерть Жукова». Здесь, после записи мысли о споре относительно национальной традиции, останавливаемся и читаем вслух анализируемое ниже стихотворение. Необходимо, чтобы оно было на столе у каждого ученика, чтобы каждый мог работать с текстом: делать заметки, подчеркивать, выделять.

На смерть Жукова Вижу колонны замерших внуков, гроб на лафете, лошади круп. Ветер сюда не доносит мне звуков русских военных плачущих труб. Вижу в регалии убранный труп: в смерть уезжает пламенный Жуков.        Воин, пред коим многие пали стены, хоть меч был вражьих тупей, блеском маневра о Ганнибале напоминавший средь волжских степей. Кончивший дни свои глухо, в опале, как Велизарий или Помпей.        Сколько он пролил крови солдатской в землю чужую! Что ж, горевал? Вспомнил ли их, умирающий в штатской белой кровати? Полный провал. Что он ответит, встретившись в адской области с ними? «Я воевал».        К правому делу Жуков десницы больше уже не приложит в бою. Спи! У истории русской страницы хватит для тех, кто в пехотном строю смело входили в чужие столицы, но возвращались в страхе в свою.        Маршал! Поглотит алчная Лета эти слова и твои прахоря. Все же, прими их — жалкая лепта Родину спасшему, вслух говоря. Бей, барабан, и военная флейта, громко свисти на манер снегиря. 1974

      Велизарий — знаменитый византийский полководец эпохи Юстиниана (VI в.). Умер в ссылке.
      Помпей Секст (ок. 75—35 до н. э.) — римский полководец, сын Гнея Помпея. После гибели отца воевал против Цезаря и 2-го триумвирата. В 36 году разбит Октавианом.

      Неспешно читая анализ произведения, предложенный И. О. Шайтановым, соотносим мысли и наблюдения литературоведа с текстом стихотворения. Ученики не просто следят за ходом мысли автора статьи, но и высказывают свои суждения, соображения, то есть вступают в диалог.
      Как ключевые выпишем слова: «Эпитет „классический“ применительно к стиху Бродского — это не оценочное понятие, а исторически определительное, указывающее на истоки, на традицию мышления» (c. 362).
      Чтение заканчивается с окончанием анализа стихотворения «На смерть Жукова» (с. 363, до начала 4-го абзаца). С продолжением этой статьи познакомимся позже.
      А пока еще раз перечитаем разобранное стихотворение, чтобы восстановить его целостность и увидеть текст новым взглядом.
      Исходя из плана следующего урока, подробно объясним домашнее задание. Учитель даст перечень стихотворений для чтения (возможно, придется делать ксерокопии и раздавать их детям, иначе стихи могут остаться непрочитанными по уважительной причине — из-за отсутствия достаточного количества текстов). Можно разделить класс на 5 групп, дав каждому ученику задание подготовить выразительное чтение двух из предложенных для знакомства стихотворений. Таким образом, школьники прочитают все стихотворения, а выразительно читать подготовятся только два, что вполне им по силам.

Домашнее задание
      Прочитать стихотворения «Стансы», «Рождественский романс», «Осень в Норенской», «Конец прекрасной эпохи», «24 декабря 1971 года», «Письма римскому другу (из Марциала)», «Когда она в церковь впервые внесла...», «Ниоткуда с любовью надцатого мартобря...», «Я входил вместо дикого зверя в клетку...», «Снег идет, оставляя весь мир в меньшинстве...».
      Подготовить выразительное чтение двух стихотворений из перечня.
Индивидуальное задание
      Подготовить рассказ о жизненном и творческом пути И. Бродского.

Урок второй

Стихотворения И. А. Бродского: широта проблемно-тематического диапазона (анализ стихотворений)

      Урок посвящаем чтению стихотворений Бродского и беседам о них, определяем их тематику и проблематику. Вряд ли на обычном уроке возможно знакомство с десятью стихотворениями Бродского и хотя бы частичное их обсуждение. Поэтому учителю надо очень трезво подойти к предложенному перечню и выбрать тексты, на которых он остановится на уроке.
      В начале урока послушаем рассказ о Бродском ученика, выполнявшего индивидуальное домашнее задание. Материал для сообщения есть в хрестоматии и учебнике. Дадим отрывок из статьи Анны Шелухиной «БРОДячий русСКИЙ»¹:
      «Иосиф Бродский родился 24 мая 1940 года в Ленинграде. Отец его, Александр Иванович Бродский, был фотокорреспондентом армейской газеты. Мать, Мария Моисеевна Вольперт, всю жизнь проработала бухгалтером.
      В 1949 году семья получила „полторы комнаты“ в знаменитом доме на улице Пестеля, где с 1889 по 1913 год находился салон Мережковских, снимал квартиру А. Блок, а в 1920 году собирались участники „Цеха поэтов“.
      В 1955 году Бродский совершает первый, по его словам, „свободный поступок“ — уходит из школы после восьмого класса в знак протеста против „ада серости и убогого материализма“. Самообразование заменило официальные дипломы. Любовь к польской и английской поэзии заставила самостоятельно овладевать языками. С пятнадцати лет поэт перепробовал множество работ.
      Первые стихи написаны в 1957 году в геологической экспедиции. За несколько лет Бродский проделывает огромный путь, осваивая опыт самых различных поэтов.
      Весной 1960-го Бродский, окончательно закрывая себе путь в официальную литературу, публикуется в самиздатовском журнале „Синтаксис“ Александра Гинзбурга.
      В 1961 году произошло знакомство Бродского с Анной Ахматовой, которая становится не только литературным учителем поэта, но и его духовным наставником».
      
      Учителю необходимо будет сделать несколько замечаний, касающихся социокультурной обстановки того времени.
      Во-первых, ученики должны понимать, что в те годы означало по собственной воле прекратить учебу в школе. Школьника могли отчислить как неуспевающего, он мог уйти после 7 или 8 класса, чтобы поступить в техникум или училище. Рубцов уехал из лесотехнического техникума, потому что он был сирота, его тянуло море и он совершил первый самостоятельный шаг: выбрал море и начал трудовую жизнь. Бродский в 15 лет тоже совершил самостоятельный шаг: оставил школу. И уже в этом был его вызов системе, в которой государственное образование считалось безусловно высокой ценностью.
      Во-вторых, Бродский не устроился на постоянную работу. Он периодически работал где-нибудь, например сезонным рабочим в геологической партии, но постоянно нигде не числился. Для нашего времени в такой ситуации нет ничего предосудительного. Но в Советском Союзе гражданин не просто имел право на труд: труд был обязанностью, и человека, не имеющего постоянной работы, могли привлечь к административной ответственности за тунеядство и назначить ему довольно жесткое наказание, например административную ссылку на несколько лет и принудительные работы. «На вольных хлебах» могли существовать члены творческих союзов, например союзов художников, композиторов, музыкантов и члены нескольких профкомов литераторов при крупных изданиях. Конечно, государственных, ибо негосударственной печати в те годы не было.
      Бродский в его возрасте не мог быть сразу принят в Союз писателей, для этого нужны были печатные работы. Для того чтобы напечататься, надо было быть лояльным государству. Чтобы попасть в члены профкома крупного издания — об этом Бродский не мог и мечтать. Кроме того, он осмеливался давать свои произведения для публикации в подпольном журнале «Синтаксис», который издавался в Москве в 1958—1960-х годах. Признание его поэтического таланта Анной Ахматовой в глазах партийных функционеров тогда играло не положительную, а отрицательную роль, потому что Ахматова сама признавалась поэтессой царскосельского масштаба.
      Таким образом, Бродский вполне попадал под действие закона о тунеядстве.
      28 февраля 1963 года в газете «Вечерний Ленинград» появилась статья «Окололитературный трутень», в которой Бродский характеризовался как человек, не занимающийся общественно полезным трудом.
      В-третьих, ученикам придется понять, что для того времени означала газетная публикация. Мы уже привыкли к тому, что в прессе могут быть «утки», ошибки и просто заведомо недостоверная информация. В наши дни к прессе относятся без пиетета. Тогда же к публикации в газете относились как к непреложному факту, более того, как к руководству к действию. На вооружении средств массовой информации был лозунг о том, что газета — это не просто коллективный пропагандист и коллективный агитатор, но еще и коллективный организатор. Так как почти все газеты были партийными или комсомольскими органами, то критическая публикация рассматривалась как критика партии, которая требовала немедленного исправления замеченных недостатков. Соответственно, даже такая газетная статья, в которой был предвзятый или недостаточно проверенный материал, могла стать поводом к судебному разбирательству.
      Суд состоялся 18 февраля 1964 года, то есть целый год до суда на Бродского смотрели как на заведомого преступника. Признание презумпции невиновности, о которой сейчас знает каждый школьник, было в то время в советском суде фактом исключительным. Каждый попадавший в систему правосудия заведомо рассматривался как виновный. Бродский был приговорен к пяти годам принудительных работ административной ссылки за тунеядство и выслан в Архангельскую область. При этом ему пришлось узнать, что такое пересыльные тюрьмы и содержание под стражей.
      На процессе поэт, по свидетельству очевидцев, держался с замечательным достоинством и мужеством . Его ответ на вопрос судьи: «Кто причислил вас к поэтам?» — «Я полагаю, что это от Бога» — цитировался чаще, чем любая из его стихотворных строк.
      Писательница Фрида Вигдорова, та самая, благодаря которой увидела свет переведенная Норой Галь сказка Антуана де Сент-Экзюпери «Маленький принц», сделала запись судебного процесса и смогла опубликовать ее на Западе. Это был исключительно мужественный с ее стороны поступок, за который при жизни Сталина она могла бы поплатиться жизнью.
      В ноябре 1965 года, после многочисленных выступлений отечественных и зарубежных писателей в защиту талантливого поэта, ему было разрешено вернуться в Ленинград, но судимости с него никто не снял и реабилитирован он не был, что фактически закрывало ему путь к читателю, отнимало возможность публиковаться на Родине.
      После возвращения из ссылки Бродский опубликовал несколько произведений за границей в газетах «Русская мысль» и «Новое русское слово», в журнале «Грани», что в те годы могло расцениваться чуть ли не как измена Родине.
      Так эмиграция стала закономерным и единственным выходом из создавшейся ситуации. В 1972 году Бродский эмигрировал в США, в 1980 году получил американское гражданство, стал обладателем нескольких престижных литературных премий и в 1987 году — Нобелевским лауреатом. Преподавая русскую и английскую поэзию, раз в год Бродский устраивал по просьбе слушателей вечер собственной поэзии, где читал свои стихи на английском языке. На родине его стихи начали публиковаться в 1988 году.
      Родители его умерли в 80-х годах, так и не добившись разрешения на встречу с сыном. В результате через все творчество Бродского прошла нота изгнанничества и сиротства.
      В последние годы судьба была более милостива к поэту. 1 сентября 1990 года в Стокгольме состоялось его бракосочетание с Марией Содзани, a 9 июня 1993 года родилась их дочь, маленькая Анна Мария Александра, названная так в честь Анны Ахматовой и родителей — Марии Моисеевны и Александра Ивановича Бродских.
      Иосиф Бродский умер от сердечного приступа 28 января 1996 года.
      «Без труда можно заметить, что жизнь И. Бродского делится на две части: Россия и эмиграция, причем первая из них связана с мрачными, страшными, неприятными событиями, вторая же — с успехом, развитием творчества».
      Подобное утверждение показывает полное непонимание особенностей творческого процесса, незнание элементарных законов психологии и является, безусловно, тенденциозным.
      
      Возвращаемся к стихотворениям.
      — Дома вы прочитали несколько стихотворений Бродского. Какое впечатление они у вас оставили? Что вы почувствовали, прочитав конкретные стихотворения?
      Большинство скажет, что они ничего не поняли. Тогда вернемся к вопросу не о понимании, а о чувствах. Поэзия действует не только на логическом, но прежде всего на эмоциональном уровне.
      Ученики, чуткие к поэзии, уловят непривычную для классического стиха стилистическую мешанину. Действительно, вспомним Пушкина:

И с каждой осенью я расцветаю вновь; Здоровью моему полезен русский холод; К привычкам бытия вновь чувствую любовь: Чредой слетает сон, чредой находит голод; Легко и радостно играет в сердце кровь, Желания кипят — я снова счастлив, молод, Я снова жизни полн — таков мой организм (Извольте мне простить ненужный прозаизм). («Осень», 1833)

      То, что во времена Пушкина воспринималось как бесспорный прозаизм, не достойный существования в поэтической речи, что и во времена Маяковского звучало смело, в речи Бродского встречается повсеместно, составляя странный для воспитанного на классике слуха контраст:

Постоянство такого родства —       основной механизм Рождества.                   («24 декабря 1971 года», 1972)

      Еще ученики заметят множество иносказаний. Кто-то, возможно, скажет, что стихи Бродского — шифровки, чтобы понять их, нужно знать ключ. Однозначно одно: на первых порах без помощи учителя поэзию эту понять весьма трудно.
      Решим вместе с учениками, какие тексты из перечня стоит вместе прочитать и обсудить на уроке.
      Здесь мы даем тексты стихотворений и материалы, которые помогут при их обсуждении.
      

Стансы Ни страны, ни погоста не хочу выбирать. На Васильевский остров я приду умирать. Твой фасад темно-синий я впотьмах не найду, между выцветших линий на асфальт упаду. И душа, неустанно поспешая во тьму, промелькнет под мостами в петроградском дыму. И апрельская морось, под затылком снежок... И услышу я голос: «До свиданья, дружок!» К равнодушной отчизне прижимаясь щекой, и увижу две жизни далеко за рекой. Словно девочки-сестры из непрожитых лет, выбегая на остров, машут мальчику вслед. 1962

      Линия — слово, употребляемое на Васильевском острове для обозначения улицы, например: Первая линия, Пятая линия.
      Стансы — в поэзии XVIII—XIX веков небольшое элегическое стихотворение (чаще медитативного содержания, реже любовного) с несложным строфическим строением.
      Элегия — жанр лирической поэзии; стихотворение грустного содержания, которое в новоевропейской поэзии сохраняет устойчивые черты: интимность, мотивы разочарования, несчастливой любви, одиночества, бренности земного бытия. Элегии присуща определенная риторичность в изображении эмоций. Элегия стала классическим жанром сентиментализма и романтизма.

      Анатолий Пикач:
      «...двадцатилетний Бродский, как это ни удивительно сейчас, взрастал на рубеже шестидесятых из вкусов и пристрастий своего времени. Был отзывчив на все, брал прививки у разных манер. И не в этом ли секрет его позднейшей политональности, в которой Бродскому нет равного?
      „Я заражен нормальным классицизмом“, — как снег на голову заявил тогда же Бродский. Но это был особый классицизм, тот самый, который „гулял по лезвию ножа“.
      Совершенно невероятна в Бродском интенсивность поиска. Методом проб и ошибок? Так змея сбрасывает кожу. Опробуемые системы сменяют друг друга и даже соседствуют. Вспомним, как Маяковский в Бутырке опробовал бальмонтовские „алгоритмы“. В этом случае еще не поэт пишет себя при помощи системы, но она сама себя пишет при помощи поэта»².
      Мы видим, что Бродский берет классическую форму стансов с, казалось бы, заранее заданной интонацией и содержанием: интимностью, мотивами одиночества и бренности земного существования. Мы чувствуем и риторичность элегического строя, особенно когда вспоминаем, что о своей смерти говорит совершенно молодой еще человек.
      Можно было бы сказать, что Бродский в старые мехи влил новое вино. Но ситуация несколько сложнее.
      Первая строка — «Ни страны, ни погоста...» — построена как возражение на какое-то утверждение, как начало противопоставления. Чему? Очевидно, кто-то в стихах выбирал и то и другое.
      Во времена молодости Бродского в школьной программе как обязательное изучалось стихотворение великого украинского поэта Тараса Григорьевича Шевченко «Завещание». Вот его начало:

Как умру, похороните На Украине милой, Посреди широкой степи Выройте могилу,        Чтоб лежать мне на кургане Над рекой могучей, Чтобы слышать, как бушует Старый Днепр под кручей.        И когда с полей Украйны Кровь врагов постылых Понесет он... вот тогда я Встану из могилы —        Подымусь я и достигну Божьего порога, Помолюся... А покуда Я не знаю Бога.       (Перевод А. Твардовского)

      Мы видим, что лирический герой Шевченко называет страну, место; в стихотворении звучит мотив реки и души, готовой лететь к Богу, если погибнут враги Украины. У Бродского в стихотворении тоже есть река, душа и отчизна. Кроме того, присутствует общее для того времени разочарование с ощутимым привкусом риторики и гриновский мотив несбывшегося. «Две жизни» — эзотерическая книга Конкордии Евгеньевны Антаровой, созданная в 40-е годы и в 60-е годы распространявшаяся в списках. Вполне вероятно, что Бродский мог ее знать.
      Что же в этом стихотворении собственно от Бродского? Задумчивый двустопный анапест? Желание умереть на родине? Ставить такие вопросы было бы некорректно. Это от корки до корки стихотворение Бродского, который таким образом освоил элегическое содержание и форму стансов.
      Как ключевое можно отметить третье четверостишие:

И душа, неустанно поспешая во тьму, промелькнет под мостами в петроградском дыму.

      Отлетающая душа спешит не к свету — во тьму! В этом — отзвук дантовской «Божественной комедии», страниц его «Ада». Еще один важный факт: «в петроградском дыму». Петроградом Санкт-Петербург назывался с 1914 по 1924 год (время молодой Ахматовой, которая написала стихотворение «Муза», связав музу с именем Данте).
      И еще одна характерная для Бродского деталь: «К равнодушной отчизне».
      Может быть, душа ищет свою духовную родину, отправляясь в странствие по эпохам под петроградскими мостами?
      Но в то же время: «К равнодушной отчизне / прижимаясь щекой...» (Помните цветаевское, полное подлинной любви: «Я в грудь тебя целую, / Московская земля!» — из цикла «Стихи о Москве»?)
      Повторимся, что это не полный и законченный анализ, но материалы к анализу, которые, возможно, помогут учителю дать свою интерпретацию стихотворения.

Рождественский романс                   Евгению Рейну, с любовью Плывет в тоске необъяснимой среди кирпичного надсада ночной кораблик негасимый из Александровского сада, ночной фонарик нелюдимый, на розу желтую похожий, над головой своих любимых, у ног прохожих.        Плывет в тоске необъяснимой пчелиный рой сомнамбул, пьяниц. В ночной столице фотоснимок печально сделал иностранец, и выезжает на Ордынку такси с больными седоками, и мертвецы стоят в обнимку с особняками.        Плывет в тоске необъяснимой певец печальный по столице, стоит у лавки керосинной печальный дворник круглолицый, спешит по улице невзрачной любовник старый и красивый. Полночный поезд новобрачный плывет в тоске необъяснимой. Плывет во мгле замоскворецкой пловец в несчастие случайный, блуждает выговор еврейский на желтой лестнице печальной, и от любви до невеселья под Новый год, под воскресенье плывет красотка записная, своей тоски не объясняя. Плывет в глазах холодный вечер, дрожат снежинки на вагоне, морозный ветер, бледный ветер обтянет красные ладони, и льется мед огней вечерних, и пахнет сладкою халвою, ночной пирог несет сочельник над головою. Твой Новый год по темно-синей волне средь шума городского плывет в тоске необъяснимой, как будто жизнь начнется снова, как будто будут свет и слава, удачный день и вдоволь хлеба, как будто жизнь качнется вправо, качнувшись влево. 1961

      Андрей Вознесенский;
      «Люблю Лорку. Люблю его имя — легкое, летящее, как лодка, как галерка — гудящее, чуткое, как лунная фольга радиолокатора, пахнущее горько и пронзительно, как кожура апельсина...
      Лорка!..
      Он был бродягой, актером, фантазером и живописцем. Де Фалла говорил, что дар музыканта в нем — не менее поэтического.
      Я никогда не видел Лорки. Я опоздал родиться. Я встречаюсь с ним ежедневно». («Люблю Лорку», 1962.)

      Анатолий Пикач:
      «Кто из нас опять-таки не помнит увлечение тех лет Лоркой? Для Бродского это увлечение становится формообразующим. Он прививает русской поэтической речи испаноязычный распев. Прививает очень органично.
      <...>
      И музыка раннего Бродского не в чистой мелодике, но в смертном, сомнамбулическом кружении образов, почти теней... Как в „Рождественском романсе“ двадцатидвухлетнего поэта с посвящением Рейну...
      <...>
      При этом рефрен кружит вас в плену фантасмагории ночного города, и вы безвольно отдаетесь этому плену:
      <...>
      И все тот же плен: «Плывет в тоске необъяснимой“ — „Плывет в тоске замоскворецкой...“. А между тем если бы вы его прервали в стоп-кадре, то вдруг уловили, что „мертвецы“ и „седоки“ такси пришли откуда-то от балладных всадников. Так просачиваются друг в друга пласты разных поэтических проб. Взаимообогащаются. Эта диффузия вырабатывает единый, очень гибкий стиль Бродского»³ .
      Популярнейший цикл Федерико Гарсиа Лорки — «Цыганское романсеро» (1924—1927). Мы приведем несколько отрывков, в которых особенно четко слышны мотивы, нашедшие новый отзвук в стихотворении Бродского.

Луна в жасминовой шали явилась в кузню к цыганам. И смотрит, смотрит ребенок, и смутен взгляд мальчугана.                   («Романс о луне, луне»,                   перевод А. Гелескула) Покачивается цыганка в бассейне на водной глади. Зеленые волосы, тело, глаза серебра прохладней. И лунная льдинка ее поддерживает над волнами.                   («Сомнамбулический романс»,                   перевод О. Савича) — Кого, Соледад, зовешь ты и что тебе ночью надо? — Зову я кого зовется, — не ты вернешь мне утрату. Искала я то, что ищут, — себя и свою отраду. — О, Соледад, моя мука! Ждет море коней строптивых, и кто удила закусит — погибнет в его обрывах. — Не вспоминай о море! Словно могила пустая, стынут масличные земли, черной тоской порастая. — О Соледад, моя мука! Что за тоска в этом пенье! Плачешь ты соком лимона, терпким от губ и терпенья. — Что за тоска!.. Как шальная бегу и бьюсь я о стены, и плещутся по полу косы, змеясь от кухни к постели. Тоска!.. Смолы я чернее и черной тьмою одета. О юбки мои кружевные! О бедра мои — страстоцветы! — Омойся росой зарянок, малиновою водою, и бедное свое сердце смири, Соледад Монтойя... — Взлетают певчие реки на крыльях неба и веток. Рожденный день коронован медовым тыквенным цветом. Тоска цыганского сердца, усни, сиротство изведав. Тоска заглохших истоков и позабытых рассветов...                   («Романс о черной тоске»,                   перевод А. Гелескула)

      Соледад — женское имя, название танца и протяжной песни.

Их кони черным-черны, и черен их шаг печатный. На крыльях плащей чернильных блестят восковые пятна.        А город, чуждый тревогам, тасует двери предместий...        А крылья плащей зловещих вдогонку летят тенями, и ножницы черных вихрей смыкаются за конями...                   («Романс об испанской жандармерии»,                   перевод А. Гелескула)

      — Как вы считаете, связаны ли образы «Рождественского романса» Бродского с образами «Цыганского романсеро» Федерико Гарсиа Лорки?
      — Первая строфа «Рождественского романса» Бродского — это развернутая метафора, говорящая о луне. Согласны ли вы с этим суждением? Подтвердите или опровергните его.
      — Какие метафоры вы встретили в стихотворении? Какая из них показалась вам особенно выразительной?
      — Какие эпитеты кажутся вам неожиданными, необычными?
      — Какой художественный прием создает ощущение кружения, вальса?
      — Какие анафоры вы можете отметить в тексте стихотворения?
      — Какие слова и смысловые группы слов постоянно повторяются в тексте?
      — Сколько раз употребляются слова плывет — пловец — льется, печальный — тоска — невеселье, ночной — полночный — вечер?
      — Найдите контекстуальные синонимы и антонимы, например: невзрачный, старый — красивый, ночной — день.
      — Как контекстуальные синонимы, антонимы и повторы связаны с двумя последними строками стихотворения?
      — Определите размер стиха, способ рифмовки и количество строк в строфе.
      — В чем особенность последнего стиха большинства строф?
      — Почему поэт делает последние стихи первой, второй, пятой и шестой октавы двустопными, тогда как остальные стихи четырехстопные?
      — Можно ли сказать, что все названные особенности стихотворения в совокупности создают эффект качания маятника, за которым следит человек в ожидании Рождества? Постарайтесь визуализировать этот образ и еще раз прочитайте стихотворение с соответствующими интонациями.
      — Вернемся к поэзии Лорки. Мы видим, что Бродский берет у него некоторые художественные приемы. Произведения испанского поэта созданы в романтическом ключе. Можно ли «Рождественский романс» Бродского назвать романтическим произведением?
      — Перечитайте первую октаву. Можно ли сказать, что она написана в романтическом ключе?
      — Какие образы второй октавы разрушают романтическую атмосферу? В какой регистр переводят произведение образы третьей и четвертой строфы: керосинная лавка, круглолицый дворник, невзрачная улица, красотка записная?
      — Можно ли сказать, что последующие строфы восстанавливают романтическую атмосферу? Подтвердите свой ответ примерами.
      — Как эта особенность стихотворения сочетается с образом маятника?
      — Можно ли сказать, что все стихотворение — одна большая метафора?
      — Прочитайте стихотворение выразительно, передавая с помощью ритма и интонации свои впечатления от текста.
      

Осень в Норенской Мы возвращаемся с поля. Ветер гремит перевернутыми колоколами ведер, коверкает голые прутья ветел, бросает землю на валуны. Лошади бьются среди оглобель черными корзинами вздутых ребер, обращают оскаленный профиль к ржавому зубью бороны.        Ветер сучит замерзший щавель, пучит платки и косынки, шарит в льняных подолах старух, превращает их в тряпичные кочаны. Харкая, кашляя, глядя долу, словно ножницами по подолу, бабы стригут сапогами к дому, рвутся на свои топчаны.        В складках мелькают резинки ножниц. Зрачки слезятся виденьем рожиц, гонимых ветром в глаза колхозниц, как ливень гонит подобья лиц в голые стекла. Под боронами борозды разбегаются пред валунами. Ветер расшвыривает над волнами рыхлого поля кулигу птиц.        Эти виденья — последний признак внутренней жизни, которой близок всякий возникший снаружи призрак, если его не спугнет вконец благовест ступицы, лязг тележный, вниз головой в колее колесной перевернувший весь мир телесный, реющий в тучах живой скворец.        Небо темней; не глаза, но грабли первыми видят сырые кровли, вырисовывающиеся на гребне холма — вернее, бугра вдали. Три версты еще будет с лишним. Дождь панует в просторе нищем, и липнут к кирзовым голенищам бурые комья родной земли. 1960-е

      Норенская — деревня в Архангельской области, где жил ссыльный Бродский.
      «Осень в Норенской» вновь отсылает нас к «Цыганскому романсеро» Лорки, испанская поэзия отражается в русской. Но здесь, в «Осени в Норенской», это отражение с обратным знаком: романтические образы сменяются реалистичной, даже физиологичной картиной. Если в «Рождественском романсе» романтическое восприятие разрушалось и вновь восстанавливалось, то здесь, как в доказательстве от противного, романтика разрушается бесповоротно.
      Посмотрим, как Бродский использует романтические образы для создания сугубо реалистичной картины, а затем постараемся ответить, какую идею с помощью этого приема хотел донести до нас поэт.
      Одним из главных героев всей поэзии Лорки можно считать ветер. Одушевленный, одухотворенный, он возникает едва ли не в каждом стихотворении.

Оливы поутру сбирала девушка с личиком белым. Рыцарь-ветер спустился с башен и обнял ее за плечи.                   («Деревце, деревце»,                         перевод И. Тыняновой) Земля сухая, земля глухая ночей без края. (Ветер на горных склонах, ветер оливы качает.)       («Земля сухая...», перевод М. Павловой) В желтых башнях раздается колокольный звон. С желтым ветром поднимаясь, расцветает он.       («Крик», перевод М. Кудинова)

      Но самый выразительный образ ветра мы встречаем в стихотворении «Пресьоса и ветер» (из «Цыганского романсеро»). Процитируем отрывок:

Пергаментною луною Пресьоса звенит беспечно. И оборотнем полночным к ней ветер спешит навстречу. Встает святым Христофором нагой великан небесный — маня колдовской волынкой, зовет голосами бездны. — О, дай мне скорей, цыганка, откинуть подол твой белый! Раскрой в моих древних пальцах лазурную розу тела! Пресьоса роняет бубен и в страхе летит, как птица. За нею косматый ветер с мечом раскаленным мчится.        Застыло дыхание моря, забились бледные ветви, запели флейты ущелий, и гонг снегов им ответил. < . . . > Она и словечка молвить не может от слез и дрожи. А ветер верхом на кровле хрипя, черепицу гложет.       («Пресьоса и ветер», перевод А. Гелескула)

      Какую картину рисует Бродский? Холодным и ветреным осенним днем, после работы на поле, вероятно на уборке картофеля, колхозницы пешком возвращаются домой, в село. Лошади тащат бороны, которыми обрабатывают поле, чтобы перевернуть пласты земли и собирать картошку. Колхозницы несут в руках пустые ведра, в которые собирают картофель, чтобы ссыпать его в бурты.
      По описанию ландшафта мы ясно представляем себе холмистую равнину с моренными отложениями — валунами, которые сильно затрудняют пахоту и вообще обработку земли: «Под боронами / борозды разбегаются пред валунами».
      Множество мелких деталей указывает на Русский Север: это и «льняные подолы старух», и деревня на гребне холма, как их обычно строят в Архангельской и Вологодской областях, и «бурые комья родной земли».
      Итак, в первой же строке — романтический образ ветра. У Лорки колокольный звон расцветает вместе с ветром в желтых башнях. У Бродского — «гремит перевернутыми колоколами ведер». Метафора «перевернутые колокола» может служить ключом ко всей образной системе стихотворения.
      У Лорки «ветер оливы качает» — у Бродского «коверкает голые прутья ветел».
      Ветла — верба, лоза, ива, ракита (В. И. Даль).
      Ветер «бросает землю на валуны» — это кажется преувеличением, но если земля вспахана, то это не преувеличение, а факт. Перед нами очень точное описание.
      Следующие строки помогают нам увидеть, как напрягаются лошади, таща тяжелые бороны, к которым прилипает мокрая земля. Напряжение передает глагол «бьются» и метафора «черными корзинами вздутых ребер». Оскаливаясь, они оглядываются, чтобы увидеть, что же причиняет им такие мучения.
      «Ветер сучит замерзший щавель» — представим высокие с коричневыми семенами стебли конского щавеля, которые перебирает, вытягивает — сучит — ветер. Глагол «сучит» отсылает нас к осенне-зимнему периоду, когда в северных деревнях женщины пряли — сучили — пряжу.
      Во второй строфе обратим внимание на глаголы и деепричастия, которые носят простонародный, заведомо сниженный оттенок: сучит, пучит, шарит, харкая, кашляя, стригут сапогами, рвутся.
      Ветер надувает — вспучивает — платки и косынки.
      У Лорки ветер хочет «откинуть подол твой белый». У Бродского — «шарит / в льняных подолах старух, превращает / их в тряпичные кочаны». Огородное сравнение вновь отсылает нас к поздней осени, когда приходит время рубить и солить капусту.
      У Лорки — «ножницы черных вихрей»; у Бродского — «словно ножницами по подолу, / бабы стригут сапогами к дому». В слове «стригут» мы слышим звук быстро режущих ткань ножниц — или звук сапог, шаркающих по мокрой траве.
      В 60-е годы в деревнях оставалось очень мало мужчин: многие погибли на войне, другие подались в город. Работали в основном одни женщины. Бабы «рвутся на свои топчаны» — не на постели, а на топчаны — койки из досок на козлах.
      О чем думают возвращающиеся с тяжелой работы женщины?

Зрачки слезятся виденьем рожиц, гонимых ветром в глаза колхозниц, как ливень гонит подобья лиц в голые стекла.

      Все тот же антиромантический ветер гонит в глаза колхозниц не таинственные видения — он заставляет женщин видеть «рожицы». Детские рожицы? Но Бродский на это не отвечает, сравнивая процессы: «как ливень гонит подобья лиц / в голые стекла». Что же это значит? Глаза колхозниц — «голые стекла», в которых возникают не лица, а лишь подобия лиц... Монотонная, тяжелая работа отупляет...
      Словно тронув запретную тему, поэт вновь поднимает глаза и видит борозды, которые разбегаются пред валунами (очень точное описание вспаханной земли). Образ взволнованной земли — моря продолжает следующее предложение:

Ветер расшвыривает над волнами рыхлого поля кулигу птиц.

      Кулига — стая птиц, кучка (В. И. Даль).
      Очень интересен в этом контексте эпитет «рыхлое» поле.
      Рыхлый — неплотный, рассыпчатый, пористый (С. И. Ожегов).
      Мы часто говорим: «рыхлые облака». Рыхлый — однокоренное словам «взрыхлить», «взрыхленный». Поле может быть взрыхленным, вспаханным. Но поэт употребляет не это определение, а эпитет рыхлый, который вместе с метафорой «волны... поля» создает впечатление неплотности, словно твердая земля плывет, качается под ногами.
      И вновь мысль поэта настойчиво обращается к теме видений, которые он понимает как «последний признак / внутренней жизни, которой близок / всякий возникший снаружи призрак». Тем самым поэт утверждает, что внутренняя жизнь колхозниц настолько бедна и смутна, что ее робкие проявления может легко спугнуть любое внешнее обстоятельство, звуки, виды, явления.
      Мотив перевернутого мира набирает силу: «благовест ступицы» — это не колокольный, возвещающий благо звон. Ступица звенит в унисон тележному лязгу.
      Ступица — «матица колесная, в которой ходит ось; основная часть колеса, точеный болван, просверленный вдоль, для оси, и с долблеными гнездами посередине, снаружи, для укрепы спиц» (В. И. Даль).

      Рубцов:
      «Сейчас вот бабки говорят: „Колокольчик на любой животине всегда звенит“. Да и как ему не звенеть, если дороженьки-то наши настолько ухабисты, Вася, что тут и дуга, и оглобля, и груз, не только колокольчик — все запоет» (из письма В. Д. Елесину, 24 октября 1965 года).
      В наполненной водой колее телесный мир переворачивается, отражаясь, и это отражение тоже может разрушить мелькающие в сознании видения.
      Над полем-морем в тучах («между тучами и морем» у Горького) реет (странный глагол для обозначения полета скворца, у Горького «реет буревестник») живой скворец (странно видеть определение «живой», как будто мертвый скворец может летать). Но у поэта нет случайного: живой скворец одушевляет природу, в которой, возможно, происходит более духовная, насыщенная жизнь, чем у баб, которые способны только рваться на свои топчаны. Но виноваты ли они в этом?
      Бродский словно бы вступает в полный взаимопонимания диалог с Рубцовым, который во время ссылки Бродского осенью 1964 года находился с селе Никольском Тотемского района Вологодской области, и расстояние по прямой между поэтами было всего около двухсот километров.
      Рубцов пишет:
      «В деревне мне, честно говоря, уже многое надоело. Иногда просто тошно становится от однообразных бабьих разговоров, которые постоянно вертятся вокруг двух-трех бытовых понятий или обстоятельств. Бывает, что ни скажи — они все исказят в своем кривом зеркале и разнесут по всему народу. Так что лучше тут не откровенничать и вообще не отвечать на любопытные расспросы, но все время помалкивать — это ведь противоестественно. Особенно не люблю тех женщин, которые вечно прибедняются, вечно жалуются на что-то, вечно у которых кто-то виноват и виноват настолько, что они рады бы стереть его с лица земли. А у некоторых вообще все виноваты. Столько ненависти в словах некоторых женщин, вернее, все-таки баб, что слушать их просто страшно. Кажется, от „толстовства“ в деревне и следа не осталось. Конечно, я знаю и очень привлекательные свойства сельских жителей, но все равно все навязчивей мне вспоминаются слова Сергея Есенина: „Нет любви ни к деревне, ни к городу...“ Впрочем, и то и другое (деревня и город) мне разонравились не в той помрачительной степени, в какой Есенину. А большинство мужиков деревенских (да и женщин некоторых) я по-прежнему люблю и глубоко уважаю» (из письма А. Я. Яшину, 19 июня 1965 года).
      «Я уже пропадаю здесь целый месяц. Особенного желания коротать здесь зиму у меня нет, т. к. мне и окружающим меня людям поневоле приходится вмешиваться в жизнь друг друга и мешать друг другу, иначе говоря, нет и здесь у меня уединения и покоя, и почти поисчезли и здесь классические русские люди, смотреть на которых и слушать которых — одни радость и успокоение. Особенно раздражает меня самое грустное на свете — сочетание старинного невежества с современной безбожностью, давно уже распространившееся здесь» (из письма Г. Я. Горбовскому, даты нет).
      
      Женщины превращаются в какие-то неодушевленные предметы, в ножницы например. А неодушевленные предметы — грабли, которые несут на плечах, — видят дом раньше, чем глаза — зеркало души: «не глаза, но грабли / первыми видят сырые кровли».
      Снижение образов продолжается: кровли вырисовываются «на гребне холма», — но образ холма кажется Бродскому недостаточно непоэтичным, скорее романтическим, чем нейтральным, — и холм превращается в бугор: «на гребне / холма — вернее, бугра вдали».
      Мы слышим разговор женщин — о чем они могут думать? Лишь о том, что «три версты еще будет с лишним».
      Начинается дождь: «Дождь панует в просторе нищем...» Замечателен глагол панует — ведет себя как пан, хозяин, властвует над пространством.

      Лермонтов: «Люблю Россию я, но странною любовью...»
      В последней строке все же появляется «родная земля», бедная, грубая, простая, но родная. Земля, которую в действительности одухотворяет лишь присутствие и труд человека.

Конец прекрасной эпохи Потому что искусство поэзии требует слов, я — один из глухих, облысевших, угрюмых послов второсортной державы, связавшейся с этой, — не желая насиловать собственный мозг, сам себе подавая одежду, спускаюсь в киоск за вечерней газетой.        Ветер гонит листву. Старых лампочек тусклый накал в этих грустных краях, чей эпиграф — победа зеркал, при содействии луж порождает эффект изобилья. Даже воры крадут апельсин, амальгаму скребя. Впрочем, чувство, с которым глядишь на себя, — это чувство забыл я. В этих грустных краях все рассчитано на зиму: сны, стены тюрем, пальто, туалеты невест — белизны новогодней; напитки, секундные стрелки. Воробьиные кофты и грязь по числу щелочей; пуританские нравы. Белье. И в руках скрипачей — деревянные грелки. Этот край недвижим. Представляя объем валовой чугуна и свинца, обалделой тряхнешь головой, вспомнишь прежнюю власть на штыках и казачьих нагайках. Но садятся орлы, как магнит на железную смесь. Даже стулья плетеные держатся здесь на болтах и на гайках. Только рыбы в морях знают цену свободе; но их немота вынуждает нас как бы к созданью своих этикеток и касс. И пространство торчит прейскурантом. Время создано смертью. Нуждаясь в телах и вещах, Свойства тех и других оно ищет в сырых овощах. Кочет внемлет курантам. Жить в эпоху свершений, имея возвышенный нрав, к сожалению, трудно. Красавице платье задрав, видишь то, что искал, а не новые дивные дивы. И не то чтобы здесь Лобачевского твердо блюдут, но раздвинутый мир должен где-то сужаться, и тут — тут конец перспективы. То ли карту Европы украли агенты властей, то ль пятерка шестых остающихся в мире частей чересчур далека. То ли некая добрая фея надо мной ворожит, но отсюда бежать не могу. Сам себе наливаю кагор — не кричать же слугу — да чешу котофея... То ли пулю в висок, словно в место ошибки перстом, то ли дернуть отсюдова по морю новым Христом. Да и как не смешать с пьяных глаз, обалдев от мороза, паровоз с кораблем — все равно не сгоришь со стыда: как и челн на воде, не оставит на рельсах следа колесо паровоза. Что же пишут в газетах в разделе «из зала суда»? Приговор приведен в исполненье. Взглянувши сюда, обыватель узрит сквозь очки в оловянной оправе, как лежит человек вниз лицом у кирпичной стены; но не спит. Ибо брезговать кумполом сны продырявленным вправе. Зоркость этой эпохи корнями вплетается в те времена, неспособные в общей своей слепоте отличать выпадавших из люлек от выпавших люлек. Белоглазая чудь дальше смерти не хочет взглянуть. Жалко, блюдец полно, только не с кем стола вертануть, чтоб спросить с тебя, Рюрик. Зоркость этих времен — это зоркость к вещам тупика. Не по древу умом растекаться пристало пока, но плевком по стене. И не князя будить — динозавра. Для последней строки, эх, не вырвать у птицы пера. Неповинной главе всех и дел-то, что ждать топора да зеленого лавра. 1969

      Изначальная сложность анализа этого стихотворения в том, что на него нашей методической традицией уже наклеен ярлык: тема — «советский миропорядок». Ярлык, как это часто бывает, мешает разглядеть истинную идею стихотворения. В нашем разборе мы постараемся пойти не от этикетки, а от текста.
      Жанр этого произведения определить однозначно весьма сложно. Если «Стансы» — это элегия, «Рождественский романс» — лирическое стихотворение, «Осень в Норенской» — пейзажно-бытовая зарисовка скорее эпического, чем лирического характера, то «Конец прекрасной эпохи» будет иметь многоступенчатое определение.
      Первые же строки показывают нам, что перед нами — мысленное продолжение начатого когда-то диалога, ответ на заданный кем-то вопрос: «Почему?» — «Потому что искусство поэзии...»,
      Диалог — это элемент драматизации. Перед нами словно бы отрывок из драмы — монолог лирического героя.
      Как в драме, мы видим четко вычерченную линию поступков человека — элемент сюжетности: лирический герой спускается за вечерней газетой, поднимается назад, наливает себе кагор, «чешет котофея», просматривает газету, обращая внимание на раздел «из зала суда».
      В то же время основное наполнение монолога героя — размышления, в которых смешиваются два основных потока: социальный и метафизический. Одические размышления — классический жанр русской поэзии (вспомним ломоносовские «Размышления...») — здесь приобретают антиодическую направленность.
      Социальные размышления не назовешь остросатирическими — острая сатира предполагает эмоциональную включенность автора в ситуацию, а здесь лирический герой, в облике которого просматривается автор, явно отстранен от того, что его окружает.
      Важнейшим этапом на пути к пониманию этого стихотворения станет уточнение черт портрета лирического героя. Кто он? Как характеризует себя? Почему? Что порождает отстраненный взгляд на окружающее?
      Итак, вопрос, на который отвечает герой. Как он мог бы звучать?
      Вот вопрос судьи, адресованный Бродскому на процессе: «Кто причислил вас к поэтам?» Бродский отвечает на него: «Я полагаю, что это от Бога». То, что мысль о нравственных мучениях, испытанных во время процесса, не отпускала Бродского, мы видим уже по тому, что его лирический герой в газете ищет раздел «из зала суда».
      Мы мысленно восстанавливаем вопросы, которые могли быть заданы Бродскому во время следствия и на суде: «Почему вы так решили?», «Почему вы позволяете себе не работать, когда вся страна стремится к коммунизму?», «Почему вы ведете такой образ жизни?».
      И спустя несколько лет Бродский решает еще раз ответить на них голосом своего лирического героя: «Потому что искусство поэзии требует...» (курсив мой. — О. Е.).
      Если обратить внимание на выделенные слова, то мы сможем продолжить афоризм: «Искусство требует жертв». Искусство поэзии требует жертв, и этой жертвой каждый раз становится слово! Слово, в которое воплощает себя поэт.
      Автохарактеристика лирического героя — задумаемся над ней: «...я — один из глухих, облысевших, угрюмых послов / второсортной державы, связавшейся с этой...»
      «Второсортной державы» — вероятно, современного Бродскому Советского Союза? Скорее Бродский имеет в виду не политическое, а социальное наполнение этого феномена. Но что за «эту» державу имеет в виду поэт? Ответ очевиден: державу искусства, поэзии, творчества.
      Лирический герой ощущает себя послом земного — а именно советского — существования в державе искусства поэзии, то есть, по существу, послом страны искаженной истины и трагикомического быта в державе подлинности творческого духа, без которого немыслимо искусство. Только послом, но не полноправным ее жителем и представителем.
      Но послу положены привилегии: особое положение. Апартаменты, слуги... Лирический герой входит в роль посла и использует элементы игры, некоего маскарада: «сам себе подавая одежду, спускаюсь в киоск», «Сам себе наливаю кагор — не кричать же слугу...». Читатели прекрасно понимают: слуга существует только в воображении лирического героя, который прекрасно осознает, что он вошел в определенную роль и не хочет из нее выходить.
      Следующая строфа только усложняет автохарактеристику:

Ветер гонит листву. Старых лампочек тусклый накал в этих грустных краях, чей эпиграф — победа зеркал, при содействии луж порождает эффект изобилья. Даже воры крадут апельсин, амальгаму скребя. Впрочем, чувство, с которым глядишь на себя, — это чувство забыл я.

      Перед нами снова осень, как и в Норенской, и снова ветер — «гонит листву». Дальше разворачивается сложный образ, который выводит нас на традиционный для русской литературы мотив двойничества. «Эпиграф» грустных краев, в которых живет герой, — «победа зеркал». Зеркал, то есть отражений, а не подлинников. Не вещей и явлений, но лишь их текучих теней в слое амальгамы.
      Амальгама — сплав ртути с другим металлом, применяющийся, в частности, при производстве зеркал.
      Эпиграф определяет и косвенно отражает содержание. Но будем иметь в виду: зеркала отражают действительность в перевернутом виде (меняются лево и право) и отнюдь не всегда точно: один из любимых аттракционов советского времени — комната кривых зеркал.
      Итак, в царстве отражений тусклый свет старых лампочек, отражающихся в лужах, порождает «эффект изобилья», которого нет и которое так настойчиво сулило советским людям партийное руководство в 1982 году, когда будет окончательно построен коммунизм.
      Образ отраженной жизни доводится до абсурда: «Даже воры крадут апельсин, амальгаму скребя». Отражение в этом мире способно замещать реальные вещи настолько, что его можно красть.
      И наконец мы выходим на автохарактеристику:

Впрочем, чувство, которым глядишь на себя, — это чувство забыл я.

      Что произошло? Почему лирический герой забыл чувство, с которым человек глядит на себя в зеркало? Потому что он не видит своего отражения. Кто, по народным поверьям, не видит своего отражения? Призраки и тени.
      Лирический герой ощущает себя не просто послом — он чувствует подлинное раздвоение, он воспринимает себя в бытовой реальности как фантом, который не отражается в зеркале! Перед нами не классическое двойничество, но двойничество более сложное, когда физическое тело, находящееся в конкретной эпохе и в конкретной стране, теряет ощущение плоти, превращает самое себя в фантасмагорию. А человек-фантом может иметь и слугу-фантома, и фантома-кота...
      Неизбежный вывод: подлинное «Я» лирического героя находится не здесь, а именно в мире поэзии. Это и порождает отстраненность, отчужденность от реальности, холодность при взгляде на нее, переходящую в меланхоличную философичность статики, которую передают назывные предложения:

В этих грустных краях все рассчитано на зиму: сны, стены тюрем, пальто, туалеты невест — белизны новогодней; напитки, секундные стрелки. Воробьиные кофты и грязь по числу щелочей; пуританские нравы. Белье. И в руках скрипачей — деревянные грелки.

      Взгляд лирического героя различает не только отдельные мелочи, но видит ситуацию в объеме, в масштабе, словно бы сверху:

Этот край недвижим. Представляя объем валовой чугуна и свинца, обалделой тряхнешь головой, вспомнишь прежнюю власть на штыках и казачьих нагайках.

      Валовой объем, или валовой внутренний продукт, — показатель статистики национального дохода в системе национальных счетов; выражает совокупную стоимость конечных товаров и услуг, произведенных на территории данной страны. В 60-е годы XX века, как и многие десятилетия подряд, значительную часть валового объема СССР составляла продукция черной металлургии, в которую входили чугун и свинец.
      «Прежняя власть на штыках и казачьих нагайках» — царская власть в последние два десятилетия, за которые страна пережила две революции, держалась во многом на силе армии и на преданности казаков, которых посылали усмирять рабочие демонстрации. Но подобный монтаж в рамках одного предложения приводит к мысли, что современная герою власть держится уже не просто на штыках, но на чугуне и свинце, а из свинца отливают пули... Хотя прямо об этом не сказано.
      «Но садятся орлы, как магнит на железную смесь» — еще одна загадка. Двуглавый орел — символ Российской империи. Железная смесь — символ Советской власти — серп и молот. Смысл ребуса в том, что от перемены символики сущность империи не изменилась! И для того, чтобы разрядить скрытое, но от этого не менее ощутимое эмоциональное напряжение, — элемент характерного для 60-х годов ерничества по поводу очередного феномена советской эпохи:

Даже стулья плетеные держатся здесь на болтах и на гайках.

      Далее размышления лирического героя касаются не конкретной страны, но закономерностей бытия человека в мире:

Только рыбы в морях знают цену свободе; но их немота вынуждает нас как бы к созданью своих этикеток и касс. И пространство торчит прейскурантом.

      Чтобы установить цену свободы, нужно ответить на вопрос: что есть свобода? Герой говорит нам лишь то, что она связана с пространством и временем; продолжая мысль: с возможностью человека находить себя в четырехмерной системе координат. Люди не знают истинную цену свободы, потому что не понимают ее сущности. Поэтому они под свободой подразумевают лишь перемещение в пространстве: «И пространство торчит прейскурантом».
      «Время создано смертью» — максима, парадоксальная только на первый взгляд. Именно конечность человеческого бытия заставила человека сформировать для себя понятие времени, которое уже несет в себе понятие о конечности, как рождение человека заключает в себе представление о боли. Время становится самодовлеющим, оно словно бы подчиняет себе то, что его породило — саму природу: «Кочет внемлет курантам». Петух поет не по солнцу, а по часам, сотворенным человеком.
      Мы вновь возвращаемся в советскую действительность 60-х годов, которая манифестировалась как эпоха свершений:

Жить в эпоху свершений, имея возвышенный нрав, к сожалению, трудно.

      «Возвышенный нрав» — ироническое самоопределение, смысловое ядро которого — стремление не к явственно брутальному, но к неосязаемому — к слову. И далее совершенно гротескный образ, еще более грубый от применения различных стилистических средств:

...Красавице платье задрав, видишь то, что искал, а не новые дивные дивы.

      Смысл же этого высказывания в общем контексте можно понять так: человеческая природа неизменна, в какое платье eе ни одень, в какую оболочку ее ни заключай.

И не то чтобы здесь Лобачевского твердо блюдут, но раздвинутый мир должен где-то сужаться, и тут — тут конец перспективы.

      Геометрия Лобачевского — построенная в 1826 году Николаем Ивановичем Лобачевским геометрическая теория, основанная на тех же базовых предпосылках, что и обычная евклидова геометрия, за исключением аксиомы (постулата) о параллельных. Евклидова аксиома гласит: в плоскости через точку, не лежащую на данной прямой, можно провести одну и только одну прямую, параллельную данной, то есть ее не пересекающую. В геометрии Лобачевского эта аксиома заменена следующей: в плоскости через точку, не лежащую на данной прямой, можно провести более одной прямой, не пересекающей данной.
      В геометрии Лобачевского многие теоремы отличны от аналогичных теорем евклидовой геометрии: например, сумма углов треугольника меньше суммы двух прямых углов, два подобных треугольника всегда равны между собой.
      Несмотря на внешнюю парадоксальность этих выводов, геометрия Лобачевского оказалась совершенно равноправной с евклидовой. Открытие неевклидовой геометрии Лобачевского внесло коренные изменения в представление о природе пространства.
      Какое отношение это имеет к советской действительности, которая остается предметом внимания лирического героя Бродского? Новые отношения между людьми, которые провозглашала советская идеология, раздвигают границы мира. Но маятник, по Бродскому, должен дать отмашку, параллельные прямые Лобачевского где-то, пусть даже и в очень отдаленном пространстве-времени, должны сойтись в одной — конечной — точке.
      «Конец перспективы», возможно, — коммунизм, который советские псевдодиалектики называли конечной точкой развития общества, забывая об одном из важнейших диалектических законов: законе отрицания отрицания.
      Железный занавес, отделяющий СССР от капиталистического мира, создает такое ощущение:

То ли карту Европы украли агенты властей, то ль пятерка шестых остающихся в мире частей чересчур далека. То ли некая добрая фея надо мной ворожит, но отсюда бежать не могу.

      Герой возвращается в свое бегство — в способ сохранить индивидуальность в атмосфере абсурда — в фантомное двойничество, вновь усиливая ощущение трагического гротеска с помощью лексики из стилистически разных пластов:
      

Сам себе наливаю кагор — не кричать же слугу — да чешу котофея... То ли пулю в висок, словно в место ошибки перстом, то ли дернуть отсюдова по морю новым Христом. Да и как не смешать с пьяных глаз, обалдев от мороза, паровоз с кораблем — все равно не сгоришь со стыда: как и челн на воде, не оставит на рельсах следа колесо паровоза.

      Последние строки построены на сложных ассоциативных связях: широко известная песня советской эпохи! «Наш паровоз вперед летит, / В коммуне остановка, / Иного нет у нас пути. / В руках в нас винтовка!» — корабль как средство, которое движется не по проложенным заранее рельсам, a воде, — образ свободы: «Белеет парус одинокой...» В эти высказывания добавляется русская народная загадка: «Еду-еду — следу нету, режу-режу — крови нету. Что это?» — «Челн на воде»...
      От своих размышлений герой переходит к чтению газеты: «Что же пишут в газетах в разделе „из зала суда“?» Ощущение трагизма происходящего настолько остро, что оно требует адаптации к грубому миру; снизить остроту переживания помогает грубоватая интонация: «Ибо брезговать кумполом сны / продырявленным вправе».
      Газета — это отражение повседневной жизни в слове, которое равным образом является материалом и жертвенным огнем поэзии. Лирический герой не просто читает газету, но как бы всматривается в одно из возможных продолжений случившихся когда-то и с ним событий.
      Вчитаемся в следующий пассаж:

Зоркость этой эпохи корнями вплетается в те времена, неспособные в общей своей слепоте отличать выпадавших из люлек от выпавших люлек.

      Понимая, что произведение во многом построено на аллюзиях, мы ищем разгадку этих строк в классике русской литературы:
      «Но истощились запасы и силы, и решился Тарас пробиться сквозь ряды. И пробились было уже козаки, и, может быть, еще раз послужили бы им верно быстрые кони, как вдруг среди самого бегу остановился Тарас и вскрикнул: „Стой! выпала люлька с табаком; не хочу, чтобы и люлька досталась вражьим ляхам!“ И нагнулся старый атаман и стал отыскивать в траве свою люльку с табаком, неотлучную сопутницу на морях и на суше, и в походах, и дома. А тем временем набежала вдруг ватага и схватила его под могучие плечи» (Н. В. Гоголь, «Тарас Бульба»).
      Легендарные времена русско-украинского средневековья — вот тот источник, в котором берет начало «зоркость этой эпохи». «Выпавшая люлька» — трубка Тараса Бульбы, внезапная потеря которой поставила под удар жизни оставшихся в живых «козаков». «Выпадавшие из люлек» — дети, которых потеряли родители, не понимающие ценности человеческой жизни. Именно это непонимание было характерно для догуманистической эпохи, в которой почти полностью отсутствовала рефлексия и саморефлексия и царствовала «общая слепота», когда не видно различия между сиюминутным и перспективой.
      Итак, «зоркость этой эпохи» имеет те же истоки, что и зоркость слепого, эмоционально бурного и по большей части алогичного времени, и проблема остается общей: внимание к внешнему, отсутствие глубокого понимания внутреннего мира и динамики и диалектики развития процессов неизбежно ведет в тупик: «Белоглазая чудь дальше смерти не хочет взглянуть».
      Чудь — финское племя. Про него в народе говорили: «Чудь белоглазая в землю закопалась», «Чудь живьем под землю ушла».

Жалко, блюдец полно, только не с кем стола вертануть, чтоб спросить с тебя, Рюрик.

      Блюдца и стол — непременный атрибут спиритов, вызывающих духов ушедших людей, которые отвечают на вопросы с помощью вращения блюдца и столоверчения.
      Спиритизм — вера в возможность непосредственного общения с душами умерших, а также само воображаемое общение при помощи различных условных приемов например, стуков, верчения столов или блюдец.
      Рюрик — варяг, призванный в 860 году славянами на Русь княжить и ставший родоначальником династии Рюриковичей.
      Где корни сегодняшних явлений? Автор в своих размышлениях идет глубже Средневековья, в русскую древность, и предполагает, что истоки коренятся во времени призвания на Русь варягов.
      Возвращаясь к современности, он вновь признает «зоркость эпохи» и вновь повторяет свою мысль: «дальше смерти не хочет взглянуть» — «зоркость к вещам тупика». Конечно, имеются в виду не только конкретные предметы, но и явления.
      Какая же зоркость кажется автору столь пагубной? Внимание к сиюминутным мелочам, к частностям, которые заслоняют перспективу. Именно «конец перспективы» более всего беспокоит лирического героя — и автора.
      «Вещи тупика» — это и вещи в буквальном смысле слова, те вещи-машины, исключительное сосредоточение внимания на которых истощает человеческую душу:

О хищные вещи века! На душу наложено вето. Мы в горы уходим и в бороды,             Ныряем голыми в воду,             Но реки мелеют, либо             В морях умирают рыбы...             От женщин рольс-ройсы родятся.             Радиация!.. ...Душа моя, мой звереныш, Меж городских кулис Щенком с обрывком веревки Ты носишься и скулишь!       (А. Вознесенский. «Отступление в виде монологов       битников. Второй монолог. Бунт машин», 1962)

      Фраза Вознесенского «хищные вещи века» стала потом названием одного из романов братьев Стругацких.

Не по древу умом растекаться пристало пока, но плевком по стене.

      Открываем «Слово о полку Игореве»:

Боянъ бо въщий, аще кому хотяше пъснь творити, то растъкашется мыслию по древу,       сърымъ волкомъ по земли,       шизымъ орломъ подъ облакы.

      «Растекаться мыслью по древу» — так звучит сейчас это выражение, ставшее пословицей с высоким и в то же время ироническим оттенком, которое жестко уничтожается продолжением Бродского: «не по древу умом», «но плевком по стене». Но почему? Потому что надо «не князя будить — динозавра».
      Автор хочет сказать, что животное начало настолько сильно в человеке, что культурная пленка кажется еще более тонкой. При возникновении нестандартных для данного социума ситуаций она напрягается и готова порваться в любой момент, и тогда сквозь внешне ухоженный облик культурного человека проглядывает лицо зверя.
      Что же в таком случае делать? Гуляй, село! И у лирического героя вырывается простонародное плясовое «эх»:

Для последней строки, эх, не вырвать у птицы пера. Неповинной главе всех и дел-то, что ждать топора да зеленого лавра.

      Конечно, в стихотворении присутствует тема советской действительности, но проблемы произведения иные: это проблема соотношения в человеке природного, звериного и культурного, проблема взаимодействия поэта и общества. Об этом говорят и устойчивые ассоциации, которые возникают при чтении стихотворения. Первая — с блоковским «Ночь, улица, фонарь, аптека...» вплоть до текстуального совпадения: «старых лампочек тусклый накал» — «бессмысленный и тусклый свет». Другой пример: «Этот край недвижим» — «Живи еще хоть четверть века — / Все будет так. Исхода нет».
      Вторая — с бунинским «Затоплю я камин, буду пить. / Хорошо бы собаку купить» перекликается «Сам себе наливаю кагор — не кричать же слугу — / да чешу котофея...».
      Прочитав таким образом это стихотворение, вернемся к началу — к заглавию. «Конец прекрасной эпохи». Какой эпохи? «Золотого века» поэзии? Если так, то первые строки можно прочитать заново, не упуская (как это мы сделали вначале) очень важной строки: «...не желая насиловать собственный мозг...».
      Автор постулирует конец эпохи искусства — «прекрасной эпохи». Но почему?
      И первая строка голосом лирического героя отвечает нам:

Потому что искусство поэзии требует слов, я — один из глухих, облысевших, угрюмых послов второсортной державы, связавшейся с этой, — не желая насиловать собственный мозг...

      Потому что искусство требует жертв, но лирический герой (не автор!) не готов принести эту жертву — он не желает «насиловать собственный мозг» в поисках нужного слова!
      Только такое насилие поиска может вывести человека из тупика инфернальности. Если же творческое усилие не состоялось, то край остается недвижим, исхода нет, и все повторяется сначала:

...сам себе подавая одежду, спускаюсь в киоск за вечерней газетой.

      Евангелие от Луки. Глава вторая
      25. Тогда был в Иерусалиме человек, именем Симеон. Он был муж праведный и благочестивый, чающий утешения Израилева; и Дух Святый был на нем.
      26. Ему было предсказано Духом Святым, что он не увидит смерти, доколе не увидит Христа Господня.
      27. И пришел он по вдохновению в храм. Некогда родители принесли Младенца Иисуса, чтобы совершить над Ним законный обряд,
      28. Он взял Его на руки, благословил Бога и сказал:
      29. Ныне отпускаешь раба Твоего, Владыко, по слову Твоему, с миром;
      30. Ибо видели очи мои спасение Твое,
      31. Которое Ты уготовал пред лицем всех народов,
      32. Свет к просвещению язычников и славу народа Твоего Израиля.
      33. Иосиф же и Матерь Его дивились сказанному о Нем.
      34. И благословил их Симеон, и сказал Марии, Матери Его: се, лежит Сей на падение и на восстание многих в Израиле и в предмет пререканий, —
      35. И Тебе Самой оружие пройдет душу, — да откроются помышления многих сердец.

      Сретение — один из двунадесятых православных церковных праздников. Установлен в честь встречи (сретения) с праведником Симеоном Младенца Христа, которого родители внесли в храм для посвящения Богу. Отмечается 2 (15) февраля.
      Рамена — плечи.                                    
      Библейская тематика традиционно играла большую роль в русской литературе. Ломоносов учился по «Рифмованной псалтири» и сам писал переложения псалмов. Традицию продолжил Державин, затем Пушкин. В XX веке из посвященных библейской тематике наиболее известны стихи Ахматовой и Пастернака.
      Бродский ощущает себя продолжателем живой традиции. О том, что он осознавал свое творчество именно так, говорит отрывок из его «Нобелевской лекции»:
      «Оглядываясь назад, я могу сказать, что мы начинали на пустом — точней, на пугающем своей опустошенностью — месте и что скорей интуитивно, чем сознательно, мы стремились именно к воссозданию эффекта непрерывности культуры, к восстановлению ее форм и тропов, к наполнению ее немногих уцелевших и часто совершенно скомпрометированных форм нашим собственным, новым или казавшимся нам таковым, современным содержанием».
      При сравнении стихотворения «Сретенье» с евангельским текстом бросается в глаза несоизмеримость размеров. Евангельский текст — всего 11 стихов, стихотворение Бродского — 18 строф по 4 строки. Можно ли назвать стихотворение простым пересказом? Конечно, нет. Хотя — обратим внимание — форма и смысл реплик во многом сохранены.
      Несмотря на большой объем, текст стихотворения звучит ритмично и размеренно, торжественно и спокойно и выглядит как эмоциональная проекция евангельского текста. Фрагмент текста Евангелия от Луки можно воспринимать как информационный сверток, некое скомпактифицированное смысловое пространство, которое при определенном воздействии или взаимодействии с творческим импульсом разворачивается, раскрывая все богатство своих оттенков и граней.
      Такая развертка происходит при взаимодействии текста с творческим импульсом художника-иконописца, который продумывает и изображает все то, чего нет в тексте: интерьер, одежды, позы фигур, выражение лиц. О том, что Бродский работал с иконами, изображающими Сретение, говорит описание, совершенно точно передающее особенности православных икон:

Тот храм обступал их, как замерший лес. От взглядов людей и от взора небес вершины скрывали, сумев распластаться,       в то утро Марию, пророчицу, старца.

      Именно: «вершины скрывали, сумев распластаться» — если мы посмотрим на символические изображения гор на иконах, то увидим, что они как бы распластываются.

И только на темя случайным лучом свет падал младенцу; но он ни о чем не ведал еще и посапывал сонно,       покоясь на крепких руках Симеона.

      И это тоже — символическое иконописное изображение.
      И вот, размышляя над текстом Евангелия и над иконой, автор словно бы обретает нужный ритм, сами собой приходят нужный размер (четырехстопный амфибрахий), парная рифмовка, придающая строфе устойчивость; разворачиваются семантические поля образов и слов.
      Какую работу можно провести с учениками? Сравнить библейский текст и текст стихотворения. Если найти икону (репродукцию) с изображением Сретения, то внимательно рассмотреть икону и найти параллели между композицией и стихотворением.
      При повторном чтении и анализе стихотворения обязательно нужно отметить архаические выражения и слова, сочетающиеся с общеупотребительными и даже просторечными (например, «не ведал еще и посапывал сонно»), инверсии (например, «терзаема плоть его будет»), различные тропы.
      Стихотворение можно разделить на три части:
      1) описание интерьера (икона),
      2) диалог Симеона и Марии (текст Евангелия),
      3) уход Симеона (авторское продолжение сюжета).
      На какие элементы стоит обратить особое внимание?
      В первой части — на сравнения («три человека» стояли, «как зыбкая рама»; «храм обступал их, как замерший лес»). В картине, нарисованной автором, лишь одна световая точка — темя младенца.
      Во второй части — на высокую лексику и мерную речь Симеона и очень по-человечески, а не по-божественному показанное смущение Марии. Сделать акцент на описании эха, которое непосредственно связано с символикой стихотворения «Осенний крик ястреба»:

Лишь эхо тех слов, задевая стропила, кружилось какое-то время спустя над их головами, слегка шелестя под сводами храма, как некая птица,       что в силах взлететь, но не в силах спуститься.

      «В сердцах человеков» — не ошибка поэта, а грамматический архаизм.
      В третьей части отмечаем ритмично возникающие эпитеты (например: «шагал по застывшему храму пустому / к белевшему смутно дверному проему»), символику преодоления, размыкания замкнутого прежде пространства: «белевший смутно дверной проем», ветер, коснувшийся одежд и чела, «шум жизни за окнами храма» (до этого — тишина), образ светильника и расширяющейся тропы.
      Евангелие исключительно расширяло прежние, ветхозаветные представления о жизни, создавало совершенно новый, принципиально иной образ мира, в котором спасение мыслилось уже во всемирном масштабе, не будучи «стиснуто» одним этносом. Избранность вышла за национальные рамки. Соответственно, изменилось и отношение людей к смерти: «Светильник светил, и тропа расширялась».

* * * Ниоткуда с любовью, надцатого мартобря, дорогой, уважаемый, милая, но не важно даже кто, ибо черт лица, говоря откровенно, не вспомнить уже, не ваш, но и ничей верный друг вас приветствует с одного из пяти континентов, держащегося на ковбоях. Я любил тебя больше, чем ангелов и самого, и поэтому дальше теперь от тебя, чем от них обоих. Далеко, поздно ночью, в долине, на самом дне, в городке, занесенном снегом по ручку двери, извиваясь ночь на простыне, как не сказано ниже, по крайней мере, я взбиваю подушку мычащим «ты», за горами, которым конца и края, в темноте всем телом твои черты как безумное зеркало повторяя. 1975—1976

      — Какое впечатление вызвало у вас это стихотворение? Что показалось вам особенно непривычным в построении строф?
      — Как его надо читать вслух, чтобы смысл его стал понятен? Как расставлять смысловые ударения?
      — На сколько частей можно разделить это стихотворение? Где проходит линия раздела?
      — Прочитайте первую часть вслух. Как вы распределили свое дыхание?
      — Как вы понимаете приветствие? К кому оно относится?
      — Перечитайте стихотворение «Я входил вместо дикого зверя в клетку...». С какой строкой можно соотнести стихотворение «Ниоткуда с любовью...»?
      — С помощью какой аллегории Бродский говорит об Америке?

Я любил тебя больше, чем ангелов и самого, и поэтому дальше теперь от тебя, чем от них обоих.

      — Вдумайтесь в эти слова. Что они означают? Как изменяется соотношение между плотью и духом, между бытовым и бытийным в осмыслении лирического героя?
      — Можно ли сказать, что преобладание индивидуалистического начала в чувствах не приближает людей друг к другу, но только отдаляет их от единения?
      — Перечитайте вторую часть стихотворения. Представьте, что вы режиссер фильма по нему. Как должна работать камера во время звучания строк: «Далеко, поздно ночью, в долине, на самом дне, / в городке, занесенном снегом по ручку двери...»?
      — Какое чувство передает вторая часть стихотворения?
      — Какое ощущение исчезнет, если мы попытаемся изложить ее содержание прозой?
      — Можно ли сказать однозначно, что в стихотворении отражена тема любви? Почему вы так считаете?
      Явление, отраженное Бродским в этом стихотворении, можно было бы назвать саморазотождествлением. Лирический герой теряет самоидентификацию, а с ней личностные черты, особенности мировосприятия. Это не просто любовная лирика, как может показаться на первый взгляд. Произведение можно смело назвать стихотворением о личной трагедии художника, который теряет себя в попытке отразить все. Стремясь стать идеальным зеркалом, способным в совершенстве повторить черты мира, художник растворяется в нем до потери основы, стержня, образующего ось личности («как безумное зеркало»).
      По существу, это послание к самому себе с признанием, что лирический герой теперь настолько далеко от самого себя, от познания своего «Я», что даже далекий от земных дел Всевышний кажется ближе, чем подлинная сущность лирического героя.
      Жанр этого стихотворения можно было бы определить так: лирическая исповедь, окрашенная в трагические тона.

* * * Снег идет, оставляя весь мир в меньшинстве, в эту пору — разгул Пинкертонам, и себя настигаешь в любом естестве по небрежности оттиска в оном. За такие открытья не требуют мзды; тишина по всему околотку. Сколько света набилось в осколок звезды, на ночь глядя! как беженцев в лодку. Не ослепни смотри! Ты и сам сирота, отщепенец, стервец, вне закона. За душой, как ни шарь, ни черта. Изо рта — пар клубами, как профиль дракона. Помолись лучше вслух, как второй Назорей, за бредущих с дарами в обеих половинках земли самозванных царей и за всех детей в колыбелях. 1985

      Ham Пинкертон — герой романа американского писателя А. Рейтблата «Нат Пинкертон — король сыщиков».
      Назорей — так называли Иисуса, так как он жил с Марией и Иосифом в городе Назарете.
      — Как вы думаете, в какое время написано стихотворение? Какому событию оно посвящено?
      — Как обнаруживает себя рождественская символика?
      — Каков общий настрой стихотворения?
      — Лексика каких семантических пластов сочетается в этом тексте? Что дает такое сочетание?
      — Какую метафору поэт использует, чтобы сказать о следах на снегу?
      — Какие строки стихотворения вы воспринимаете как ключевые?
      — Раскройте символику строк:

Сколько света набилось в осколок звезды, на ночь глядя! как беженцев в лодку.

      — Как «осколок звезды» связан со звездой из стихотворения «24 декабря 1971 года»?
      — Как слова «и себя настигаешь в любом естестве» связаны с тематикой стихотворения «Ниоткуда с любовью, надцатого мартобря...»?
      — Согласны ли вы с тем, что Рождественские праздники — это своеобразный камертон для поэта? Подтвердите или опровергните эту мысль, использую тексты стихотворений «24 декабря 1971 года», «Снег идет, оставляя весь мир в меньшинстве...», «Рождественская звезда» (текст см. здесь).

Домашнее задание
      Чтение и конспектирование статьи учебника (с. 363—368).
      Подготовить выразительное чтение наизусть одного из стихотворений Бродского (по выбору учителя или учащихся).

¹ Ш е л у х и н а  А. Бродячий русский. Жизненный и творческий путь Иосифа Бродского // Литература. — 2004. — № 14. — С. 21—23.
² П и к а ч   А. «И от чего мы больше далеки?..» // Новое литературное обозрение. — 1995. — № 14. — С. 182, 183.
³ П и к а ч   А. «И от чего мы больше далеки?..» // Новое литературное обозрение. — 1995. — № 14. — C. 185—186.