Урок третий

Поэтическая традиция в творчестве И. А. Бродского «Осенний крик ястреба», «К Урании»

      I. Проверка домашнего задания. Поэтическая традиция в творчестве И. Бродского
      Проверить, как ученики прочитали дома страницы учебника, посвященные Бродскому, можно разными способами.
      1. Просмотреть тетради, выяснить, какие мысли они выделили как главные. При этом важно, чтобы ученики не пропустили такие высказывания И. О. Шайтанова:
      «Муза астрономии когда-то вдохновляла уже русскую поэзию: одические „рассуждения“ Ломоносова, раннюю оду Тютчева... Но путь русской поэзии до последнего времени воспринимался как ведущий, пусть с задержками и возвращениями, от архаического монументализма к лирической диалектике души — у Баратынского и у Тютчева, уходившего от своей ранней оды «Урания».
      У Бродского „Урания“ — поздняя...» (с. 364).
      «...ссылка и изгнание сформировали отношение Бродского к миру — отстраненное, исполненное ностальгии, которой не позволено обнаруживать себя, пронзительного чувства своего небытия, ставшего привычкой. Однако в стихах мы угадываем черты личности до реального, опыта, предрасположенность к тому, что внешними обстоятельствами было развито и обострено, но не создано» (с. 365).
      «...он сделал небытие своей темой...» (с. 367).
      2. Провести беседу по вопросам учебника (с. 368) или по вопросам практикума, которые почти целиком построены на базе статьи учебника. Здесь мы процитируем несколько вопросов с частичной корректировкой (для тех, у кого в школах практикумов нет).
      Вопросы практикума (с. 294)
      1) К какому поколению и жизненному кругу принадлежал Иосиф Бродский? Как сложилась его судьба?
      2) Какой след в его поэзии и жизненной позиции оставил опыт изгнанничества?
      3) Был ли Иосиф Бродский поэтом, склонным к подробной лирической исповеди, или предпочитал оставаться сдержанным, ироничным? Менялась ли в этом отношении его манера?
      4) Какие черты классического стиля присущи стихотворениям Бродского?
      Важно будет поразмышлять вместе, как понять высказывание Евгения Рейна о «прозаизированном типе дарования» Бродского.

      Евгений Рейн:
      «Мне кажется, верхний слой его стихов обладает прежде всего двумя очень могучими, с повышенной энергетикой, качествами. Первое — это мыслительный процесс, потому что нигде нет банальности, почти нигде нет заимствований, даже изящных, которые в высшей степени приняты и ничуть не осуждаются в поэзии; но Иосиф пытается решить все по-своему, всегда могучим образом работает его мозг. И второе — это его совершенно замечательный зрительный аппарат. У него особым образом устроено зрение, могучее, какое-то такое, которое сразу создает точные фигуры, — как некий очень усовершенствованный фотоаппарат для съемки больших масштабов, которые употребляются на самолетах. Вот так же работает его зрение, которое замечает иногда и континенты, а иногда и бегущую кошку или разломанную бочку на земле. Это все свойства какого-то прозаизированного характера, прозаизированного типа дарования, который, видимо, и позволил ему стать последним крупным новатором русской поэзии».
      Выделим узловые точки мысли Рейна:
      1) мыслительный процесс;
      2) «замечательный зрительный аппарат».

      — Приведите примеры из известных вам стихотворений Бродского, которые бы подтверждали мысль Рейна.
      — Можете ли вы опровергнуть эту мысль? Ответ обоснуйте.

      Несколько вопросов практикума мы считаем методически неверным предлагать для обсуждения на уроке: они касаются всей поэзии Бродского, ученики же, знакомые только с отдельными стихотворениями, не могут ответить на эти вопросы со знанием дела. Им придется пересказывать чьи-то мысли без опоры на реально знакомые тексты, не думать самим, но заниматься узаконенным самой формой вопроса интеллектуальным плагиатом без понимания сущности проблемы, что противоречит задачам литературного образования. Эти вопросы могут быть предложены ученикам для подготовки рефератов или письменных творческих работ (вопросы даем с нашей корректировкой).
      1) Как в поэзии Бродского переживается Пространство и Время?
      2) Как в поэзии Бродского сопрягаются вечное и современное, бытийное и бытовое?
      3) Какой образ России возникает в поэзии Бродского? Какое место в нем занимают Ленинград-Петербург, Норенская?
      4) Как вы оцениваете место и значение Бродского в русской поэзии?
      
      II. «Осенний крик ястреба», «К Урании»
      Два названных стихотворения литературоведами рассматриваются как программные в творчестве Бродского. Учитель, естественно, исходит из реального количества часов, которые он может отвести на изучение стихотворений поэта. Однако хорошо было бы, особенно в профильных классах, чтобы эти стихотворения хотя бы прозвучали на уроках. Если же есть возможность, надо выделить время на их анализ. Полученный навык может сослужить хорошую службу ученикам и при поступлении в вузы. Кроме того, создается относительно цельное представление о поэзии последнего в XX веке русского нобелевского лауреата.

Осенний крик ястреба Северо-западный ветер его поднимает над сизой, лиловой, пунцовой, алой долиной Коннектикута. Он уже не видит лакомый променад курицы по двору обветшалой фермы, суслика на меже. На воздушном потоке распластанный, одинок, все, что он видит, — гряду покатых холмов и серебро реки, вьющейся точно живой клинок, сталь в зазубринах перекатов, схожие с бисером городки Новой Англии. Упавшие до нуля термометры — словно лары в нише; стынут, обуздывая пожар листьев, шпили церквей. Но для ястреба это не церкви. Выше лучших помыслов прихожан, он парит в голубом океане, сомкнувши клюв, с прижатой к животу плюсною, когти в кулак, точно пальцы рук — чуя каждым пером поддув снизу, сверкая в ответ глазною ягодою, держа на Юг, к Рио-Гранде, в дельту, в распаренную толпу буков, прячущих в мощной пене травы, чьи лезвия остры, гнездо, разбитую скорлупу в алую крапинку, запах, тени брата или сестры.        Сердце, обросшее плотью, пухом, пером, крылом, бьющееся с частотою дрожи, точно ножницами сечет, собственным движимое теплом, осеннюю синеву, ее же увеличивая за счет еле видного глазу коричневого пятна точки, скользящей поверх вершины ели; за счет пустоты в лице ребенка, замершего у окна, пары, вышедшей из машины, женщины на крыльце. Но восходящий поток его поднимает вверх выше и выше. В подбрюшных перьях щиплет холодом. Глядя вниз, он видит, что горизонт померк, он видит как бы тринадцать первых штатов, он видит: из труб поднимается дым. Но как раз число труб подсказывает одинокой птице, как поднялась она. Эк куда меня занесло! Он чувствует смешанную с тревогой гордость. Перевернувшись на крыло, он падает вниз. Но упругий слой воздуха его возвращает в небо, в бесцветную ледяную гладь. В желтом зрачке возникает злой блеск. То есть помесь гнева с ужасом. Он опять низвергается. Но как стенка — мяч, как падение грешника — снова в веру, его выталкивает назад. Его, который еще горяч! В черт-те что. Все выше. В ионосферу. В астрономически объективный ад птиц, где отсутствует кислород, где вместо проса — крупа далеких звезд. Что для двуногих высь, то для пернатых наоборот. Не мозжечком, но в мешочках легких он догадывается: не спастись. И тогда он кричит. Из согнутого, как крюк, клюва, похожий на визг эриний, вырывается и летит вовне механический, нестерпимый звук, звук стали, впившейся в алюминий; механический, ибо не предназначенный ни для чьих ушей: людских, срывающейся с березы белки, тявкающей лисы, маленьких полевых мышей; так отливаться не могут слезы никому. Только псы задирают морды. Пронзительный, резкий крик страшней, кошмарнее ре-диеза алмаза, режущего стекло, рассекает небо. И мир на миг как бы вздрагивает от пореза. Ибо там, наверху, тепло обжигает пространство, как здесь, внизу, обжигает черной оградой руку без перчатки. Мы, восклицая «вон, там!» видим вверху слезу ястреба, плюс паутину, звуку присущую, мелких волн, разбегающихся по небосводу, где нет эха, где пахнет апофеозом звука, особенно в октябре. И в кружеве этом, сродни звезде, сверкая, скованная морозом, инеем, в серебре, опушившем перья, птица плывет в зенит, в ультрамарин. Мы видим в бинокль отсюда перл, сверкающую деталь. Мы слышим: что-то вверху звенит, как разбивающаяся посуда, как фамильный хрусталь, чьи осколки, однако, не ранят, но тают в ладони. И на мгновенье вновь различаешь кружки, глазки, веер, радужное пятно, многоточия, скобки, звенья, колоски, волоски — бывший привольный узор пера, карту, ставшую горстью юрких хлопьев, летящих на склон холма. И, ловя их пальцами, детвора выбегает на улицу в пестрых куртках и кричит по-английски «Зима, зима!» 1975

      Тактовик — переходная форма стиха от силлаботоники к чистой тонике (акцентному стиху), рассматривается так же, как разновидность акцентного стиха. В стихотворной строке тактовика число безударных слогов между ударными варьируется в пределах 1—3 или 0—2 слога. Интервалы между ударными слогами различны, что создает определенные сложности при чтении вслух стихотворений, написанных тактовиком.
      По сравнению с дольником — другой переходной формой от силлаботоники к чистой тонике — тактовик выглядит более расшатанным, интонационно более близким к акцентному стиху¹.
      Коннектикут — река в США. Впадает в Атлантический океан. Коннектикут — штат на северо-востоке США. Административный центр — Хартфорд.
      Променад (устар. или шутл.) — прогулка, гулянье, моцион.
      Лары — по верованиям древних римлян — духи, покровители семьи и домашнего очага.
      Плюсна — часть ступни между пяткой и пальцами.
      Рио-Гранде — река в США и Мексике. Впадает в Мексиканский залив.
      Эринии — в древнегреческой мифологии богини мщения и кары, по отношению к раскаявшимся преступникам становящиеся богинями-благодетельницами.
      Апофеоз — прославление, возвеличивание кого-либо или чего-либо.

      В 11 классе комментированное чтение — редко применяющийся методический прием. Однако это стихотворение лучше всего читать в классе вслух, коллективно, комментируя каждую строфу. Прежде чем начинать разговор о его символическом смысле, нужно понять буквальный.
      Работу строим так: у каждого ученика есть текст, в котором он может делать любые необходимые пометы. Предлагаем школьникам прочитать про себя первую строфу, выясняем впечатление, уточняем значение непонятных слов; затем читаем вслух, передавая с помощью интонации особенности ритма и постановки логических ударений в тактовике. Карандашом работаем в тексте, отмечая паузы и ударения, выделяя тропы и указывая на полях значения незнакомых слов. Очень важно, чтобы после учителя строфы читали ученики — по очереди. Так они будут внимательнее следить за текстом и объяснениями.
      Для удобства строфы лучше пронумеровать.
      Особую сложность для школьников представляют перетекающие со строки на строку предложения с непривычными для русского уха отрывами предлога от существительного, определения от определяемого слова. Если читать их как целое, то теряется ритм и ощущение рифмы. Если делать большие паузы, то теряется смысл. Паузы нужно оставить, но их длительность должна быть строго выверена учителем при подготовке урока.
      Первая строфа. Обратим внимание на ощущение ступенчатого, толчками, подъема, которое создают первые две строки благодаря сложному прилагательному, аллитерации в словосочетании с ним и перечню из четырех определений во второй строке.
      Следующая, вторая строфа, начинающаяся с длинной строки, создает звуковое впечатление парящей птицы: «На воздушном потоке распластанный, одинок...» Отметим эпитеты, метафоры и сравнения, отражающие впечатление, которое вызывает вид местности сверху.
      В третьей строфе мы спускаемся на землю: температура около нуля, холод «обуздывает пожар листьев». Люди видят одну картину, но для ястреба сверху земля выглядит иной, и человеческие храмы для него — не храмы (ирония: «Выше / лучших помыслов прихожан...»).
      И вновь длинная строка в начале четвертой строфы передает эффект парения. Предлагаем ученикам представить себе ястреба по описанию Бродского.
      Куда же летит ястреб? В пятой строфе — ответ: там, где он может найти хотя бы «тени брата или сестры»; возможно, это то место, где он родился. В этой строфе важно правильно поставить ударения в словах и смысловые ударения.
      Шестая строфа — вновь подъем, ощущение которого передается с помощью трех однородных определений, выраженных причастными оборотами, первое из которых осложнено однородными дополнениями: «обросшее плотью, пухом, пером, крылом». Каждое существительное — как толчок вверх. Непрерывность подъема подчеркивает структура всего предложения, которое перетекает за границы строфы и продолжается всю седьмую строфу. Обратим внимание на разрезанное обособленным определением управление: «сечет, / собственным движимое теплом, / осеннюю синеву», на обособленное обстоятельство, выраженное деепричастным оборотом, осложненное однородными дополнениями, в свою очередь осложненными... В шестой и седьмой строфах создается смысловой контраст: вверху (усиление: «поверх вершины») и внизу (люди на земле).
      Подъем продолжается в восьмой строфе: «Но восходящий поток его поднимает вверх / выше и выше». Затем ястреб как бы зависает, прислушиваясь к собственным ощущениям: «В подбрюшных перьях / щиплет холодом». И вот антитеза — взгляд вниз. Строфа, заканчивающаяся необычно — предлогом «из», — помогает представить нам зависшую в парении птицу.
      Девятая строфа. Чем больше труб видно, тем выше поднялась птица. Если бы ястреб мог выражаться человеческим языком, он сказал бы, наверное, именно так: «Эк куда меня занесло!» Ястреб «чувствует смешанную с тревогой / гордость»? Вряд ли ястреб может чувствовать именно так. Очевидно, это уже из символического контекста стихотворения.
      Первая строка десятой строфы построена интересно: посередине строки заканчивается предложение, начатое в предыдущей строфе. После точки (резкое понижение интонации) и, соответственно, паузы начинается новое предложение (подъем интонации). Строки как бы подкидывают ястреба вновь в небо.
      В одиннадцатой строфе — тот же прием, что и в десятой. Вторая попытка кончается еще большим фиаско. Мы видим уже не длинные предложения, которым невозможно уместиться в границах строфы, но короткие, упругие конструкции с большим количеством пауз:

Он опять низвергается. Но как стенка — мяч, как падение грешника — снова в веру, его выталкивает назад. Его, который еще горяч! В черт-те что. Все выше. В ионосферу.

                    
      Мы словно чувствуем, как птица задыхается от нехватки воздуха. И дальше вновь вступает автор: «В астрономически объективный ад...»
      Автор может сравнивать, вводить в текст метафоры (строфа двенадцатая) делать важные умозаключения: «Что для двуногих высь, / то для пернатых наоборот». К этому выражению мы еще вернемся.
      А пока возвращаемся к птице, которая догадывается: «не спастись».
      Тринадцатая, четырнадцатая и пятнадцатая строфы вновь возвращают нам длинные предложения, перетекающие за границы строф. Они звучат как плач: строфы отчаяния.
      В четырнадцатой строфе — перифраз поговорки «Отольются кошке мышкины слезы»: «...так отливаться не могут слезы / никому».
      Кульминация плача — в пятнадцатой строфе: «И мир на миг / как бы вздрагивает от пореза».
      И вновь автор пытается подвести под только что выраженное чувство мировоззренческую базу, понять природу пространства.
      Поэт усиливает точки, которые он сделал опорными: верх и низ. И в шестнадцатой и семнадцатой строфах — взгляд снизу: «Мы, восклицая „вон, / там!“ видим вверху слезу / ястреба...» — и словно бы видим волны звука, разбегающиеся по звонкому от холода небосводу («где пахнет апофеозом звука»).
      Птица, поднявшаяся слишком высоко, словно бы превращается в звезду: «И в кружеве этом, сродни звезде...»
      Несчастье свершилось: птица, вылетевшая на поиски родных, поднялась слишком высоко и погибла, замерзнув в холоде ионосферы. Восемнадцатая, девятнадцатая и двадцатая строфы — эпилог. Горький? Но погибшая птица приносит радость детям, которые выбегают на улицу и ловят пальцами хлопья перьев. Иносказание?
      Пусть на этот вопрос ответят ученики.
      Итак, перед нами баллада о смелой птице, поднявшейся высоко в небо. Стихотворение можно сравнивать с мифом о Дедале и Икаре, с «Песней о буревестнике» и с «Песней о соколе» Горького, считать ястреба аллегорическим образом поэта, стремящегося на поиски родной души.
      В итоге важно все-таки вернуться к мировоззренческой основе, проступающей в этой балладе: к образам верха и низа, не являющихся воплощениями добра и зла, светлого и темного, но имеющих совсем иной смысл:

Что для двуногих высь, то для пернатых наоборот.

        
      Песочные часы? Приведем для создания объемного видения проблемы следующую цитату:

Ибо там, наверху, тепло обжигает пространство, как здесь, внизу, обжигает черной оградой руку без перчатки.

      Основа мировоззрения автора — принцип относительности: тепло воспринимается пространством, где царствует холод, так же как холод воспринимается телом, для которого естественно тепло. Подлинные свойства вещей мы можем познать, лишь познав их противоположности. Высота для одних оборачивается адом для других. Гибель одного становится радостью для многих. Там, где к двум измерениям присоединяется третье — высота, мир усложняется. И в этом могут убедиться люди, живущие на плоскости, помыслы которых невысоки и небо редко притягивает их взоры: та самая «пара, вышедшая из машины» и «женщина на крыльце».
      Завершая работу, предложим ученикам дома самостоятельно подготовить выразительное чтение стихотворения целиком (на уроке, скорее всего, на это не будет времени), чтобы впечатление осталось максимально цельным.

К Урании И. К. У всего есть предел: в том числе у печали. Взгляд застревает в окне, точно лист — в ограде. Можно налить воды. Позвенеть ключами. Одиночество есть человек в квадрате. Так дромадер нюхает, морщась, рельсы. Пустота раздвигается, как портьера. Да и что вообще есть пространство, если не отсутствие в каждой точке тела? Оттого-то Урания старше Клио. Днем и при свете слепых коптилок видишь: она ничего не скрыла, и, глядя на глобус, глядишь в затылок. Вот они, те леса, где полно черники, реки, где ловят рукой белугу, либо — город, в чьей телефонной книге ты уже не числишься. Дальше, к югу, то есть к юго-востоку, коричневеют горы, бродят в осоке лошади-пржевали; лица желтеют. А дальше — плывут линкоры, и простор голубеет, как белье с кружевами.

      Музы («мыслящие») — в греческой мифологии богини поэзии, искусств и наук, девять сестер, дочерей Зевса и Мнемозины, рожденных в Пиэрии и носящих имя «олимпийские». Все они, за исключением Урании («небесная») и Клио («дарующая славу»), олицетворяют связь с пением, танцем, музыкой, наслаждением. Олимпийские музы обитают на Геликоне, воспевая все поколения богов — Гею, Кроноса, Океана, Ночь, Гелиоса, самого Зевса и его потомство, то есть связывают прошлое и настоящее. Им ведомо прошлое, настоящее и будущее, они покровительствуют певцам и музыкантам, передавая им свой дар. Наставляют и утешают людей, наделяют их убедительным словом, воспевают законы и славят добрые нравы богов. Классические музы неотделимы от упорядоченности и гармонии олимпийского мира.
      Урания — одна из девяти муз, покровительница астрономии. Изображалась с небесным сводом (глобусом) или циркулем (указательной палочкой) в руках. (Другое значение: Урания — эпитет Афродиты, буквально — Афродита-небесная.)
      Клио — одна из девяти муз, покровительница истории. Изображалась с грифелем и папирусным свитком или со шкатулкой для свитков.
      Дромадер — одногорбый домашний верблюд, в диком состоянии не сохранившийся.
      Вновь перед нами тактовик, поэтому обязательно читаем текст вслух, лучше не один раз.
      Очень важно провести разбор этого стихотворения по акупунктурным точкам, чтобы не потерять ощущения целостности текста. Следует выделить только узловые моменты, не нужно комментировать и расшифровывать каждую строку (как это было необходимо в «Конце прекрасной эпохи»), иначе исчезнет обаяние загадки.
      Стихотворение небольшое по объему, ясное, особенно во второй, ностальгической части, поэтому коснемся ключевых строк.

      Часть первая
      «Одиночество есть человек в квадрате»: человек, помноженный сам на себя; идея отражения, двойничества, умножения сущностей, замыкающих кольцо, не дающих выхода из созданного круга.

Да и что вообще есть пространство, если не отсутствие в каждой точке тела?

      Может быть, эта формулировка станет понятней, если поменять местами слова: что есть пространство, если не отсутствие человеческого тела в каждой точке, присутствие его лишь в конкретной занимаемом месте?
      Обратим внимание на вид формулировок, которым подчеркивается данность, статика; перед нами необсуждаемая аксиома.
      Урания старше Клио: пространство старше времени, в котором может существовать человеческая слава. Если же учесть, что Урания — эпитет Афродиты, то строка приобретает более глубокое наполнение.
      «...Глядя на глобус, глядишь в затылок» — сравнить с «Одиночество есть человек в квадрате»: видишь самое себя.
      Часть вторая
      Рассмотри физическую карту Советского Союза: значимые для автора места — Норенская, Ленинград, Сибирь, где он был в геологических экспедициях.
      Перечитываем текст еще раз, стремясь передать чувство, скрытое под тонической упругостью внешне бесстрастных рассуждений.

Домашнее задание
      На усмотрение учителя.
      Подготовить выразительное чтение (возможно, наизусть) одного из стихотворений И. Бродского.
      Прочитать параграфы учебника «Так называемый постмодернизм» и «Что кончилось и что начинается?» (с. 368—377). Подготовить ответы на вопросы (с. 378).

Итоговые задания повышенной сложности
для письменных творческих работ

      1. Сравните стихотворение Н. Рубцова «Я буду скакать по холмам задремавшей отчизны...» (текст на с. 93-94) и стихотворение И. Бродского «Ты поскачешь во мраке, по бескрайним холодным холмам...». Можно ли назвать стихотворение Рубцова ответом на вопрос, заданный Бродским? Обоснуйте свое мнение.

И. А. Бродский * * * Ты поскачешь во мраке, по бескрайним холодным холмам, вдоль березовых рощ, отбежавших во тьме, к треугольным домам, вдоль оврагов пустых, по замерзшей траве, по песчаному дну, освещенный луной, и ее замечая одну. Гулкий топот копыт по застывшим холмам — это не с чем сравнить, это ты там, внизу, вдоль оврагов ты вьешь свою нить, там куда-то во тьму от дороги твоей отбегает ручей, где на склоне шуршит твоя быстрая тень по спине кирпичей. Ну и скачет же он по замерзшей траве, растворяясь впотьмах, возникая вдали, освещенный луной, на бескрайних холмах, мимо черных кустов, вдоль оврагов пустых, воздух бьет по лицу, говоря сам с собой, растворяется в черном лесу. Вдоль оврагов пустых, мимо черных кустов, — не отыщется след, даже если ты смел и вокруг твоих ног завивается свет, все равно ты его никогда ни за что не сумеешь догнать. Кто там скачет в холмах... я хочу это знать, я хочу это знать. Кто там скачет, кто мчится под хладною мглой, говорю, одиноким лицом обернувшись к лесному царю, — обращаюсь к природе от лица треугольных домов: кто там скачет один, освещенный царицей холмов? Но еловая готика русских равнин поглощает ответ, из распахнутых окон бьет прекрасный рояль, разливается свет, кто-то скачет в холмах, освещенный луной, возле самых небес, по застывшей траве, мимо черных кустов. Приближается лес. Между низких ветвей лошадиный сверкнет изумруд. Кто стоит на коленях в темноте у бобровых запруд, кто глядит на себя, отраженного в черной воде, тот вернулся к себе, кто скакал по холмам в темноте. Нет, не думай, что жизнь — это замкнутый круг небылиц, ибо сотни холмов — поразительный круп кобылиц, из которых в ночи, но при свете луны, мимо сонных округ, засыпая во сне, мы стремительно скачем на юг. Обращаюсь к природе: это всадники мчатся во тьму, создавая свой мир по подобию вдруг твоему, от бобровых запруд, от холодных костров пустырей до громоздких плотин, до безгласной толпы фонарей. Все равно — возвращенье... Все равно даже в ритме баллад есть какой-то разбег, есть какой-то печальный возврат, даже если Творец на иконах своих не живет и не спит, появляется вдруг сквозь еловый собор что-то в виде копыт. Ты, мой лес и вода! кто объедет, а кто, как сквозняк, проникает в тебя, кто глаголет, а кто обиняк. Кто стоит в стороне, чьи ладони лежат на плече, Кто лежит на спине в темноте в леденящем ручье. Не неволь уходить, разбираться во всем не неволь, потому что не жизнь, а другая какая-то боль приникает к тебе, и уже не слыхать, как приходит весна, лишь вершины во тьме непрерывно шумят, точно маятник сна.

      2. Сравните стихотворение И. Бродского «День кончился, как если бы она...», посвященное Анне Ахматовой, и стихотворение Е. Евтушенко «Памяти Ахматовой». Как решают авторы проблему отношения поэта и времени?

И. А. Бродский * * * 1 День кончился, как если бы она была жива и, сидя у окна, глядела на садящееся в сосны светило угасающего дня и не хотела зажигать огня, а вспышки яркие морозной оспы в стекле превосходили Млечный Путь, и чай был выпит, и пора уснуть... День кончился, как делали все дни ее большой и невыносимой жизни, и солнце село, и в стекле зажглись не соцветья звезд, но измороси; ни одна свеча не вспыхнула, и чай был выпит, и, задремывая в кресле, ты пробуждался, вздрагивая, если вдруг половица скрипнет невзначай. Но то был скрип, не вызванный ничьим присутствием; приходом ли ночным, уходом ли. То был обычный скрип рассохшегося дерева, чей возраст дает возможность самому поскрипывать, твердя, что ни к чему ни те, кто вызвать этот звук могли б, ни тот, кто мог расслышать этот возглас. День кончился. И с точки зренья дня все было вправду кончено. А если что оставалось — оставалось для другого дня, как если бы мы влезли, презрев чистописанье, на поля, дающие нам право на длинноту, таща свой чай, закаты, вензеля оконной рамы, шорохи, дремоту. 2 Она так долго прожила, что дни Теперь при всем своем разнообразье Способны, вероятно, только разве To повторять, что делали они При ней. 1966 (?)

Е. А. Евтушенко Памяти Ахматовой 1 Ахматова двувременной была. О ней и плакать как-то не пристало. Не верилось, когда она жила, не верилось, когда ее не стало. Она ушла, как будто бы напев уходит в глубь темнеющего сада. Она ушла, как будто бы навек вернулась в Петербург из Ленинграда. Она связала эти времена в туманно-теневое средоточье, и если Пушкин — солнце, то она в поэзии пребудет белой ночью. Над смертью и бессмертьем, вне всего, она лежала, как бы между прочим, не в настоящем, а поверх него, лежала между будущим и прошлым. И прошлое у гроба тихо шло не вереницей дам богоугодных. Седые челки гордо и светло мерцали из-под шляпок старомодных. Да, изменило время их черты, красавиц той, когдатошней России, но их глаза — лампады доброты — ни круговерть, ни мгла не загасили. Шло будущее, слабое в плечах. Шли мальчики. Они себя сжигали пожаром гимназическим в очах и в кулачках тетрадочки сжимали. И девочки в портфельчиках своих несли, наверно, дневники и списки. Все те же — из блаженных и святых — наивные российские курсистки. И ты, распад всемирный, не убий Ту связь времен, — она еще поможет. Ведь просто быть не может двух Россий, Как быть и двух Ахматовых не может. 2 Ну, а в другом гробу, невдалеке, как будто рядом с Библией частушка, лежала в белом простеньком платке ахматовского возраста старушка. Лежала, как готовилась к венцу, устав стирать, мести, скрести и штопать, крестьянка по рукам и по лицу, а в общем, домработница, должно быть. Быть мертвой — это райское житье. За ней впервые люди приглядели и, словно перед праздником дите, и вымыли, и чисто приодели. Цветами ее, правда, не почли, но был зато по мерке гроб подогнан, и дали туфли, новые почти, с квиточками ремонта на подошвах. Была она прощающе ясна и на груди благоговейно сжала сухие руки, будто бы она невидимую свечку в них держала. Они умели в жизни все уметь (писали, правда, только закорюки), тяжелые и темные, как медь, ни разу не целованные руки. И думал я: а может быть, а вдруг, но все же существует две России: Россия духа и Россия рук — две разные страны, совсем чужие?! Никто о той старушке не скорбел. Никто ее в бессмертные не прочил, и был над нею отстранение бел Ахматовой патрицианский профиль. Ахматова превыше всех осанн покоилась презрительно и сухо, осознавая свой духовный сан над самозванством и плебейством духа. Аристократка? Вся оттуда, где Под рысаками билась мостовая? Но руки на цветах, как на воде, покачивались, что-то выдавая. Они творили, как могли, добро, но силы временами было мало, и, легкое для Пушкина, перо с усмешкой пальцы женские ломало. Забыли пальцы холодок «Аи» и поцелуи в Ницце, Петербурге, и, на груди сведенные, они крестьянскою усталостью набухли. Царица без короны и жезла, среди даров почтительности тусклых, она была прощающе ясна, как та старушка в тех дареных туфлях. Ну, а старушка в том, другом гробу лежала, не увидевшая Ниццы, с ахматовским величием на лбу, и между ними не было границы. 1966

      3. Символом чего являются образы звезды в стихотворении В. Маяковского «Послушайте!» и в стихотворении И. Бродского «24 декабря 1971 года»? Что между ними общего, в чем различие? Ответ подтвердите цитатами.
      4. Сравните «Рождественскую звезду» И. Бродского с «Рождественской звездой» Б. Пастернака.

И. А. Бродский Рождественская звезда В холодную пору, в местности, скорее привычной к жаре, чем к холоду, к плоской поверхности более, чем к горе, младенец родился в пещере, чтоб мир спасти; мело, как только в пустыне может зимой мести. Ему все казалось огромным: грудь матери, желтый пар из воловьих ноздрей, волхвы — Балтазар, Гаспар, Мельхиор; их подарки, втащенные сюда. Он был всего лишь точкой. И точкой была звезда. Внимательно, не мигая, сквозь редкие облака на лежащего в яслях ребенка издалека, из глубины Вселенной, с другого ее конца, звезда смотрела в пещеру. И это был взгляд Отца. 1987

Б. Л. Пастернак Рождественская звезда Стояла зима. Дул ветер из степи. И холодно было младенцу в вертепе На склоне холма.        Его согревало дыханье вола. Домашние звери Стояли в пещере, Над яслями теплая дымка плыла.        Доху отряхнув от постельной трухи И зернышек проса, Смотрели с утеса Спросонья в полночную даль пастухи.        Вдали было поле в снегу и погост, Ограды, надгробья, Оглобля в сугробе, И небо над кладбищем, полное звезд.        А рядом, неведомая перед тем, Застенчивей плошки В оконце сторожки Мерцала звезда по пути в Вифлеем.        Она пламенела, как стог, в стороне От неба и Бога, Как отблеск поджога, Как хутор в огне и пожар на гумне.        Она возвышалась горящей скирдой Соломы и сена Средь целой вселенной, Встревоженной этою новой звездой.        Растущее зарево рдело над ней И значило что-то, И три звездочета Спешили на зов небывалых огней.        За ними везли на верблюдах дары. И ослики в сбруе, один малорослей Другого, шажками спускались с горы.        И странным виденьем грядущей поры Вставало вдали все пришедшее после. Все мысли веков, все мечты, все миры, Bсe будущее галерей и музеев, Все шалости фей, все дела чародеев, Все елки на свете, все сны детворы.        Весь трепет затепленных свечек, все цепи, Все великолепье цветной мишуры... ...Все злей и свирепей дул ветер из степи... ...Все яблоки, все золотые шары.        Часть пруда скрывали верхушки ольхи, Но часть было видно отлично отсюда Сквозь гнезда грачей и деревьев верхи. Как шли вдоль запруды ослы и верблюды, Могли хорошо разглядеть пастухи. — Пойдемте со всеми, поклонимся чуду, — Сказали они, запахнув кожухи.        От шарканья по снегу сделалось жарко. По яркой поляне листами слюды Вели за хибарку босые следы. На эти следы, как на пламя огарка, Ворчали овчарки при свете звезды.        Морозная ночь походила на сказку, И кто-то с навьюженной снежной гряды Все время незримо входил в их ряды. Собаки брели, озираясь с опаской, И жались к подпаску, и ждали беды.        По той же дороге, чрез эту же местность Шло несколько ангелов в гуще толпы. Незримыми делала их бестелесность, Но шаг оставлял отпечаток стопы.        У камня толпилась орава народу. Светало. Означились кедров стволы. — А кто вы такие? — спросила Мария. — Мы племя пастушье и неба послы, Пришли вознести вам обоим хвалы. — Всем вместе нельзя. Подождите у входа.        Средь серой, как пепел, предутренней мглы Топтались погонщики и овцеводы, Ругались со всадниками пешеходы, У выдолбленной водопойной колоды Ревели верблюды, лягались ослы.        Светало. Рассвет, как пылинки золы, Последние звезды сметал с небосвода. И только волхвов из несметного сброда Впустила Мария в отверстье скалы.        Он спал, весь сияющий, в яслях из дуба, Как месяца луч в углубленье дупла. Ему заменяли овчинную шубу Ослиные губы и ноздри вола.        Стояли в тени, словно в сумраке хлева, Шептались, едва подбирая слова. Вдруг кто-то в потемках, немного налево От яслей рукой отодвинул волхва, О тот оглянулся: с порога на Деву, Как гостья, смотрела звезда Рождества. 1947

      5. Напишите сочинение, эпиграфом к которому стали бы строки Антуана де Сент-Экзюпери: «Чтобы насладиться поэзией, нужно дотянуться до нее и ее преодолеть. Доступные стихи быстро изнашиваются сердцем, так же быстро, как открывшийся с вершины пейзаж. <...> Чужие стихи — тоже плод твоих усилий, твое внутреннее восхождение» («Цитадель»).
      6. В романе «Цитадель» Антуан де Сент-Экзюпери писал: «Вот стихотворец, он прославился, сломав общепринятые правила синтаксиса. Шоковый эффект часто ведет к успеху. Но он — браконьер, из личной выгоды он разбил сосуд с общим достоянием. Ради самовыражения не пощадил возможности выражать себя каждому. Желая посветить себе, поджег лес и всем остальным оставил пепел. Нарушения войдут в привычку, я никого больше не изумлю неожиданностью. Но мне уже не воспользоваться благородной красотой утраченного стиля. Я сам обессмыслил его фигуры, прищур, умолчания, намеки — всю гамму условных знаков, которую так долго и так тщательно отрабатывали и умели выразить ею самое тайное, самое сокровенное.
      Я выразил себя тем, что сломал ее, сломал инструмент для самовыражения. Инструмент, который принадлежал всем».
      Напишите эссе, выразив свое отношение к сказанному Сент-Экзюпери и подтвердив свое мнение примерами.
      7. Прочитайте отрывок из поэмы Е. Евтушенко. Согласны ли вы с мнением, высказанным поэтом? Письменно сформулируйте свою точку зрения, используя стихотворения и факты из жизни изученных поэтов XX века.

Заключение

      Литературовед и методист, доктор педагогических наук Наталья Васильевна Беляева в книге «Уроки изучения лирики в школе» пишет: «Анализ лирического текста в школе — проблема сложная, так как изучение лирики, рода литературы в высшей степени условного, тонкого, к сожалению, часто бывает лишь поверхностным. В худшем случае на уроке литературы только читают и пересказывают лирическое стихотворение, в лучшем — анализируют композицию и изобразительно-выразительные средства языка лирического текста, нередко не вдумываясь в их функциональное назначение. Но школьник только тогда достигнет глубин восприятия лирики, когда уяснит ее родовую специфику.
      Чаще всего основным признаком лирики мы называем ярко выраженную эмоциональность, наличие „чувства“. Кроме того, по утверждению Н. А. Добролюбова, „чтобы иметь значение перед судом ума, поэтическое произведение необходимо должно заключать в себе мысль“. Однако и наличие чувства, и присутствие мысли еще не образуют специфики лирики. Ее отличительная черта — способ развития, оформление художественной мысли и чувства, так называемый образ-переживание, который находит воплощение в особом словесном выражении»².
      Задача учителя не в том, чтобы механически «натаскать» ученика на анализ стихотворения для написания экзаменационного сочинения. Мы хотим научить школьников чувствовать поэзию, ощущать мелодию и мысль стиха. Чтобы помочь детям постичь образ-переживание, преподаватель должен сам переживать поэтический текст.
      Дорогие учителя! Книга, которую вы держите в руках, дает только схемы уроков. Влить в эти схемы жизнь, сделать так, чтобы поэтические строки зазвучали в детских душах, — это наша с вами цель и награда.

Библиография

      Заболоцкий Н. Н. Жизнь Н. А. Заболоцкого / Н. Н. Заболоцкий. — СПб.: Logos, 2003.
      Сарнов Б. Восставший из пепла / В. Сарнов // Литература. — 1999. — № 14.
      Каплан И. Два стихотворения Заболоцкого / И. Каплан // Литература. — 2000. — № 29.
      Беляева Н. «...Радуйся, что ты — человек!» // Литература. — 2000. — № 29.
      Ланин Б. Лирика Н. Заболоцкого // Литература. — 2000. — № 29.
      Щербина Л., Фомина С. Что есть красота? // Литература. — 2000. — № 29.
      Зорина А. Заболоцкий // Литература. — 2001. — № 14.
      Парфёнова Р. Две «Грозы» // Литература. — 2001. — № 14.
      Щербина И. Свидетели южного лета // Литература. — 2001. — № 14.
      Кашицына Н. Анализ стихотворения Н. А. Заболоцкого «Лебедь в зоопарке» // Литература. — 2002. — № 10.
      Храмцова Р. Читаем Заболоцкого в 6 классе // Литература. — 2002. — № 6.
      Колтышева Л. Стихотворение «Журавли»: урок литературы в 7 классе // Литература. — 2003. — № 2.
      Турков А. М. «С этапа на этап...» // Литература в школе. — 2003. — № 4.
      Заболоцкая Н. Воспоминания об отце // Вопросы литературы. — 2003. — № 6.
      Бек Т. Бессмертье перспективы: отсветы и отзвуки поэзии Н. Заболоцкого в современной поэзии // Литература. — 2003. — № 40.
      Шайтанов И. О. «Странная» поэзия и «странная» проза: филологический сборник, посвященный 100-летию со дня рождения Н. А. Заболоцкого // Вопросы литературы. — 2004. — № 2.
      Салтыкова М. Урок в 6 классе по стихотворению «Журавли» Н. Заболоцкого // Литература. — 2004. — № 42.
      Смирнов В. «Пел петух...»: Бунин и Заболоцкий // Литература. — 2004. — № 42.
      Чеботарева Н. Пульс времени // Литература. — 2004. — № 42.
      Полян А. Стихи о спорте О. Мандельштама и «Футбол» Заболоцкого: совпадение или подражание? // Литература. — 2004. — № 46.
      Бойко С. Пародическое цитирование в «Безумном волке» Н. Заболоцкого // Вопросы литературы. — 2005. — № 1.
      Коваленко А. В. В. Комин, В. П. Прищепа. «Он пришел в XXI век»: Творческий путь Е. Евтушенко // Вопросы литературы. — 2004. — № 5.
Н. Рубцов: вологодская трагедия. — М.: Эллис Лак, 1998.
      Коняев Н. М. Н. Рубцов. — М.: Молодая гвардия, 2001.
      Зайцев В. А. Н. Рубцов: в помощь преподавателям, старшеклассникам и абитуриентам. — М.: Изд-во МГУ, 2002.
      Зайцев В. А. «...Россия, Русь! Храни себя, храни!»: Лирика Н. Рубцова // Литература в школе. — 1998. — № 2.
      Ерёмин М. Рубцов и современный прогресс // Литература. — 1999. — № 1.
      Бондаренко М. А. Поэзия Н. Рубцова в школе // Литература в школе. — 1999. — № 1.
      Парфёнова Р. Левитан и Рубцов // Литература. — 1999. — № 15.
      Чурлик Н. Анализ стихотворения Н. Рубцова «Тихая моя родина» // Литература. — 2000. — № 45.
      Чалмаев В. А. «Горница» Н. Рубцова: Темы преодоления бездомности — растущей беды России в XXI в. // Литература в школе. — 2003. — № 10.
      Ситникова В. Образы растений в поэзии Н. Рубцова // Литература. — 2004. — № 5.
      Ерёмина О. А. Поэзия Николая Рубцова в школе: Пособие для учителя. — М.: Чистые пруды, 2005.
      Диалоги с И. Бродским. — М.: Изд-во «Независимая газета», 1998.
      Иосиф Бродский: труды и дни. — М.: Изд-во «Независимая газета», 1999.
      Гордин Я. А. Перекличка во мраке: И. Бродский и его собеседники. — СПб.: Изд-во Пушкинского фонда, 2000.
Как работает стихотворение И. Бродского: из исследований славистов на Западе. — М.: НЛО, 2002.
      Ранчик А. М. И. Бродский: поэтика цитаты // Русская словесность. — 1998. — № 1.
      Грациадей К. Enjambement как фигура: Битва в представлении Альтдорфера и Бродского // Вопросы литературы. — 1998. — № 3.       
      Разумовская А. Страна Бродсковия // Русская словесность. — 2000. — № 4.
      Волков О. Об одном стихотворении И. Бродского // Литература. — 2000. — № 5.
      Слоним Е. Читая стихотворение И. Бродского «На столетие А. Ахматовой» // Литература. — 2000. — № 14.
      Павлова М. Анализ стихотворения И. Бродского «Зимним вечером на сеновале» // Литература. — 2000. — № 16.
      Куллэ В. Окуджава и Бродский // Литература. — 2000. — № 18.
      Сергеева-Клятис А. «Свет ниоткуда»: к прочтению стихотворения И. Бродского «24 декабря 1971 г.» // Литература. — 2001. — № 1.
      Гафуров Т. Стихотворение И. Бродского «Пилигримы» // Литература. — 2001. — № 5.       
      Храмцова Р. «От всего человека вам остается часть речи...» // Литература. — 2001. — № 47.       
      Катков Н. Анализ стихотворения И. Бродского «Посвящение» // Литература. — 2002. — № 10.
      Кузнецова Л. П. Знакомимся с поэзией И. Бродского: урок-исследование // Литература в школе. — 2005. — № 12.
      Козлов В. Непереводимые годы Бродского. Две страны и два языка в поэзии и прозе И. Бродского 1972—1977 гг. // Вопросы литературы. — 2005. — № 3.       
      Свердлов М., Стафьева Е. Стихотворение на смерть поэта: Бродский и Оден / Вопросы литературы. — 2005. — № 3.
      Карп П. Не касаясь самой поэзии (о Бродском) // Вопросы литературы. — 2005. — № 4.
      Чижова Е. Бродский и Галич учились в одном классе. (Две стратегии борьбы со злом.) // Вопросы литературы. — 2005. — № 6.

¹ Подробнее см.: Ч е р н е ц  Л. В. Школьный словарь литературоведческих терминов: иносказательность в худож. речи. Тропы. Стиховедение / Л. В. Чернец, В. Б. Семенов, В. А. Скиба. — М.: Просвещение, 2002. — С. 12—174.
² Б е л я е в а  Н. В. Уроки лирики в школе: Теория и практика дифференцированного подхода к учащимся: Кн. для учителя литературы. — М., 2004. — С. 7.