ИЗУЧЕНИЕ ТВОРЧЕСТВА А. С. ПУШКИНА

Лирика и лиро-эпические
произведения Пушкина в 7 классе

      Лирика Пушкина наделена такой искренней откровенностью, непосредственностью чувств и прямотой обращения к читателю, что порой кажется не нуждающейся в анализе. Правда, Н. В. Гоголь, пристально вглядываясь в стихотворения поэта, жаловался на неуловимость характера Пушкина в его лирике, даже упрекал его в далекости от реальной жизни.
      В статье 1834 года «Несколько слов о Пушкине» эта точка зрения выражена комплиментарно: «...большая часть из них, и причем самых лучших, кажется обыкновенною для многочисленной толпы. Чтобы быть доступну понимать их, нужно иметь слишком тонкое обоняние, нужен вкус выше того, который может понимать только одни слишком резкие черты».
      В 1846 году в статье «В чем же, наконец, существо русской поэзии» Гоголь позволяет себе говорить резче: «Все наши русские поэты: Державин, Жуковский, Батюшков — удержали свою личность. У одного Пушкина ее нет. Что схватишь из его сочинений о нем самом? Поди улови его характер как человека! Наместо него предстает тот же чудный образ, на все откликающийся и одному себе только не находящий отклика... Даже и в те поры, когда метался он сам в чаду страстей, поэзия была для него святыня — точно какой-то храм. Не входил он туда неопрятный и неприбранный; ничего не вносил он туда необдуманного, опрометчивого из собственной жизни своей; не вошла туда нагишом растрепанная действительность. А между тем все там — история его самого. Но это ни для кого незримо».
      Эта «бездна пространства» в пушкинской лирике создается многослойностью текста, сложностью переходов от внешних к внутренним пластам смысла. И потому при ощущении понятности текста он требует все новых и новых обращений к нему за разгадкой его тайны.
      Изучение лирики вообще требует соблюдения целого ряда условий, но в общении с Пушкиным они должны быть соблюдены все, так как его поэзия — квинтэссенция лирики, не разбавленная подробностями прозы.
      Действительность не представлена в лирике объективно и самостоятельно, как в эпосе, а как бы растворена в реакции поэта на мир. Совмещение в одном лице творца лирического стихотворения и его художественного материала требует от читателя особой активности ассоциаций. Читатель лирики вынужден сам создавать объективные картины, давшие импульс лирическим реакциям поэта. И, делая это, читатель активно пользуется собственными жизненными впечатлениями. Однако это сотворчество возможно лишь тогда, когда характер и содержание чувств поэта окажутся хоть в чем-то близкими читателю. Отсюда следуют два методических вывода. Во-первых, предлагаемые школьникам стихотворения должны отбираться особенно тщательно с обязательной ориентацией как на возраст, так и на уровень подготовки. Во-вторых, чтение лирики именно в силу прямого эмоционального контакта поэта с читателем создает опасность субъективного произвола читательских ассоциаций, которые должны быть проконтролированы и уточнены анализом.
      Поэзия рождена ощущением мира как безграничной гармонии. Тютчевская строка «Все во мне, и я во всем» передает мироощущение, которое делает возможным открытость лирического монолога и дерзость поэтической метафоры. Только поэзии дано соединять «далековатые понятия» (Пушкин).

      Сопряжение несоединимых как будто бы вещей для трезвого, бытового сознания крайне непривычно. К поэзии надо привыкнуть, как к состоянию невесомости.
      Чем еще поэзия притягательна и трудна для читателя? В лирике совершается победа души над реальными обстоятельствами жизни, чувство как бы высвобождается из-под диктата событий и становится самоценным. Это вознесение над реальностью манит читателя, как полет, но для полета надо, чтобы отросли крылья.
      Поэзия наделена огромной силой обобщенности. Стихотворение от своего имени может произнести каждый читатель. Неповторимость интонации поэта в лирике становится достоянием всех. Недаром древние изображали музу поэзии Эвтерпу с двумя флейтами в руках. Созвучие поэта и читателя дает жизнь лирике. Глубине и всеобщности поэтического чувства, как эхо, должен вторить отзывчивый читатель.
      Наконец, лирическое стихотворение — сплав мига и вечности. Это момент настоящего, в котором протекает, как движение чувств, вся история его отношений с миром. В лирическом стихотворении, кратком, как молния, читатель должен суметь разглядеть весь мир, озаренный этой мгновенной вспышкой.
      Можно было бы продолжить перечень барьеров, которые стоят на пути читателя лирики, но и без того ясно, что искусство поэзии требует определенной школы восприятия.
      Поклонниками поэзии дети становятся рано. Свобода детских ассоциаций и отношение к миру как к открытию, чуду роднит дошкольников с поэзией и побуждает их завороженно, как песню, повторять стихи, происходит подсознательное приобщение к музыке поэзии. Потребность в ней приходит позже, на границе отрочества и юности, когда подросток начинает ощущать себя личностью, когда окружающее воспринимается обостренно-эмоционально. Однако язык поэзии становится родным для школьников при определенных усилиях семьи и учителей. Мы не можем похвастаться, что в каждой семье чтение стихов — традиция. Поэтому многие учителя литературы начинают урок с поэтической пятиминутки, когда ученики по очереди представляют классу стихотворение, полюбившееся им, и, таким образом, раз в месяц примерно каждый школьник озвучивает стихи своим голосом и отваживается на лирический монолог. Начитанность в поэзии — одно из первых условий приобщения к лирике.
      Итак, изучение лирики в школе сопряжено с целым рядом условий, без одоления которых контакт читателя с поэзией не состоится. Среди них:
      1. Лирическое стихотворение требует особенно тщательных и многократных усилий учителя для создания установки на чтение. Оживление личных ассоциаций и воссоздание реального фона, на котором рождалось стихотворение, должны помочь конкретизации поэтических образов в сознании учащегося.
      2. Первое чтение лирического стихотворения полезнее всего проводить самому учителю, который должен создать впечатление монолога, родившегося «сегодня, здесь, сейчас». И только эта непосредственность обращения способна разбудить чувства учеников. Н. В. Гоголь справедливо писал об особой ответственности чтения лирики: «Прочесть как следует произведение лирическое вовсе не безделица: для этого нужно долго его изучать; нужно разделить искренно с поэтом высокое ощущение, наполнявшее его душу; нужно душою и сердцем почувствовать всякое слово его».
      3. Переход от чтения к анализу при изучении лирического стихотворения особенно сложен. Разбуженные чтением чувства учеников боятся «алгебры» анализа. Поэтому острое столкновение субъективных читательских мнений, сопоставление музыкальных и актерских трактовок текста должно (по возможности) незаметно вовлекать учащихся в процесс анализа.
      4. Разбор лирического произведения при углубленном внимании к слову-образу должен быть наделен центростремительной, а не центробежной силой. Поиски общего вопроса, вокруг которого концентрируется разбор, отчетливое видение композиции стихотворения способствуют активизации центростремительных сил анализа. Такие приемы претворения литературного текста в таких видах искусства, как словесное рисование, составление киносценария, должны использоваться в разборе лирического стихотворения с крайней осторожностью. Воображение при чтении лирики часто избегает конкретизации в предметных образах и носит обобщенно-эмоциональный характер. При чтении пушкинского «Я вас любил...» противоестественно побуждать школьников конкретно представить себе адресата стихотворения, так как поэт не дает для этого в своем тексте ни малейшего повода. В то же время текст «Забытой деревни» Некрасова располагает к конкретному ви́дению сцен, представленных в этом стихотворении. Вовлечение читателя в творческий процесс с помощью сравнения вариантов текста помогает решить еще одну задачу, неизбежную при разборе лирики, — нахождение связи образов, распутывание цепи ассоциаций. При этом наблюдения за техникой стиха становятся не самоцелью, а включаются в поиски смысла стихотворения, в прослеживание движения чувств поэта в нем. Проследим за этими процессами на примере стихотворения Пушкина «Зимнее утро».
      Сначала на уроке учитель расскажет о реальной ситуации, в которой возникло это произведение.
      Стихотворение «Зимнее утро» написано 3 ноября 1829 года в селе Павловском Тверской губернии, куда Пушкина пригласила жившая неподалеку от Михайловского Прасковья Александровна Осипова-Вульф.
      Живописные берега реки Тьмы, тишина и естественность деревенской жизни, милое общество детей Осиповой: студента Дерптского университета Алексея Николаевича Вульфа, Анны Николаевны, беззаветно любившей Пушкина, Евпраксии Николаевны (веселой Зизи, как ее звали дома), с которыми Пушкин подружился еще в Тригорском, когда в 1824—1826 годах жил в ссылке в Михайловском. Малинники и Павловское, также принадлежавшие Вульфам, напоминали родные Пушкину места, и он любил повторять:

      В письме к Дельвигу 3 ноября 1828 года Пушкин писал: «Здесь мне очень весело. Прасковью Александровну я люблю душевно; жаль, что она хворает и все беспокоится. Соседи ездят смотреть на меня, как на собаку Мунито... На днях было сборище у одного соседа; я должен был туда приехать. Дети его родственницы, балованные ребятишки, хотели непременно туда же ехать. Мать принесла им изюму и черносливу и думала тихонько от них убраться. Но Петр Маркович их взбудоражил, он к ним прибежал: „Дети! Мать вас обманывает — не ешьте черносливу, поезжайте с нею. Там будет Пушкин — он весь сахарный... его разрежут, и всем вам будет по кусочку“. Дети разревелись: „Не хотим черносливу, хотим Пушкина“. Нечего делать, их повезли, и они сбежались ко мне, облизываясь, но, увидев, что я не сахарный, а кожаный, совсем опешили».
      Но в Малинниках и Павловском поэта окружала не просто веселость. Здесь жила поэзия, здесь видна была прелесть русской природы, здесь в отличие от Петербурга проявлялась искренность человеческих чувств. В «Романе в письмах», который Пушкин начал писать здесь же, в Павловском, героиня так пишет своей подруге в Петербург: «Деревня наша очень мила. Старинный дом на горе, сад, озеро, кругом сосновые леса».
      Правда, деревенское уединение и зимняя неподвижность порой удручали Пушкина. Накануне того дня, когда родилось «Зимнее утро», 2 ноября 1829 года, Пушкин написал грустное стихотворение. Прочтем лишь отрывки из него:

      И «Зимнее утро», которое Пушкин стал писать на следующий день, поначалу звучало уныло. Вот первая запись в черновике:

      Сначала в стихотворении зима предстала как безжизненность, мертвый холод, пустота. Ведь саван — это белое погребальное одеяние. Но Пушкин ничего не хочет воспринимать однолинейно, однозначно, плоско. Поэт всегда ищет радость и красоту. И выглянувшее редкое зимой солнце наполняет его восторгом, таким порывистым, что он хочет разбудить «красавицу», «друга прелестного», которая еще отдана неге сна:

      Чтение стихотворения учителем предваряется словарным комментарием, а после чтения ученики обмениваются впечатлениями и находят с помощью учителя ответ на вопрос разбора: «Почему стихотворение, начавшись восторженно, кончается грустно?»
      Стихотворение написано более ста пятидесяти лет назад, но вы слышите его как современную, сегодняшнюю речь. Впрочем, может быть, некоторые старинные обороты, выражения непривычны слуху. «Сомкнуты негой взоры» — неоткрытые глаза, когда, просыпаясь, нежатся в дремоте. Богиню утренней зари в древности звали Авророй и изображали ее «прекраснокудрой», «розовоперстой», иногда крылатой, иногда на коне.
      Вот, пожалуй, и все слова, которые могут затруднить чтение этого стихотворения. Но в чем его смысл, отчего, начавшись восторгом («Мороз и солнце; день чудесный!»), стихотворение заканчивается строками, полными грусти:

      Размышляя над этим вопросом, на который ученики сразу ответить не могут, мы по строфам разбираем это стихотворение, стремясь увидеть ход авторской мысли.
      В первой строфе поэт и красавица по-разному чувствуют, разно откликаются на окружающий их мир, на это зимнее озарение природы. Его состояние — восторг, ее — дремота, нега. Она холоднее, недаром повторяется рядом слово «север», поэт называет красавицу «звездою севера». Прекрасный, но далекий холодный свет звезды трепещет, а заря сияет. Но поэт не упрекает красавицу. Слово «ужель», мелькнувшее в черновике, вычеркивается. Может быть, именно неотзывчивость красавицы на утреннюю радость заставляет поэта вспомнить ненастный вечер:

      Пушкин упорно работал над этой строфой, стремясь передать злое кружение зимней вьюги, хаос природы, стирающий прекрасные краски. И еще поэт хотел усилить печаль красавицы. Вглядимся в строчки черновика:

      Появление солнца приносит поэту надежду, что красавица очнется от своей печали, от своей дремоты. Чистые, ясные краски несет зимний пейзаж. Торжественна, величава красота зимы, и Пушкин выражает свое восхищение прямым эмоциональным эпитетом («великолепными коврами»):

      Все прекрасно в картине, но она немая, нет здесь звуков жизни. В черновике это было откровенно подчеркнуто:

      В окончательном тексте эта безжизненность зимы подчеркнута не так резко. Лес хоть и «чернеет», но он «прозрачный», ель под инеем все же «зеленеет», и «речка подо льдом блестит». Здесь не отсутствие жизни, как было в черновике, а ее приглушенность, заторможенность. Зима чем-то похожа на неотзывчивую красавицу, которая не может пробудиться к радости. А поэт ищет тепла, открытости, многозвучия жизни. Наверное, поэтому его взгляд обращается от холодного великолепия зимы к комнате:

      Строфа начинается высоким слогом. Слово «озарена», подчеркнутое переносом, создает ощущение праздника. Но постепенно это ликование как бы заглушается бытом: печь, лежанка, санки, кобылка. Почему здесь так много уменьшительных суффиксов?
      В черновике была строка:

      Зачем Пушкину понадобилось сменить «коня черкесского» на «кобылку бурую»? Ведь в следующей строфе появится «нетерпеливый конь», и все как будто уместно, согласно. Однако из пределов уютной комнаты все кажется милым, домашним, маленьким. «Приятно» — это чувства, знакомые красавице. А поэту хочется иного: движения, полета, простора:

      Это полетное движение, ощущение первозданности жизни — мечта поэта. Сказано не как в современной песне «мы поедем, мы помчимся», а «предадимся бегу / Нетерпеливого коня». Это высокая отданность чувству любви к жизни, это отданность стихии чувства. Но страстное желание полноты жизни и любви пресекается картиной опустошения природы. В черновике было спокойнее:

      Пушкин усиливает ощущение потери прежней полноты чувств, прежнего полнозвучия жизни природы. Однако никакого отчаяния. Напротив, благодарность за прежнюю радость. И грусть побеждена нежной улыбкой: «Берег, милый для меня». Из чувства ушло прежнее одушевление, как из зимней природы ушла яркая, полная движения жизнь. Но поэту памятна радость, его сердце одушевлено ею по-прежнему. Недаром красавицу и берег связывает один эпитет «милый».
      Так стихотворение о зиме, которое поначалу звучало мрачно, просветляется любовью и каким-то удивительно справедливым умением поэта во всем находить красоту.
      Разбор стихотворения осуществляется по вопросам, включающим все сферы читательского восприятия:
      1. Одинаковы ли по настроению начало и конец стихотворения? (Эмоции.)
      2. Почему стихотворение, начавшись восторгом, в последних строках грустнеет? (Смысл.)
      3. В чем отличие чувств поэта и красавицы? (Смысл.)
      4. Почему поэт призывает красавицу стать не «северной Авророй», а «звездою севера»? (Осознание формы на уровне художественной детали.)
      5. Почему возникают воспоминания о вечере? (Композиция.)
      6. Какой вам видится зима по стихотворению? (Воображение.)
      7. Почему в строфе о комнате так много уменьшительных суффиксов? (Художественная деталь.)
      8. Как соотнесены в стихотворении образы зимы и красавицы? (Композиция.)
      После разбора стихотворения предлагаем послушать его еще раз в исполнении А. Шварца и Е. Тиме. Трактовки стихотворения чтецами разительно несхожи. Шварц читает его с безудержной радостью, в чтении Тиме звучит печаль и даже грусть. Кто из чтецов более прав? Этот вопрос заключает изучение стихотворения и создает «установку» на дальнейшее общение с текстом.
      В 5—9 классах, работая над лирикой, учитель более всего озабочен тем, чтобы выделить в стихотворении мотив, близкий читателям, направить в авторское русло поток читательских ассоциаций и помочь ученикам уловить неповторимость взгляда поэта на мир, его художественной манеры.
      В старших классах задача усложняется не только объемом материала. Здесь важно увидеть творчество поэта в целом, проследить его путь в поэзии, определить жизненные и литературные истоки его мировосприятия.
      В старших классах работа над лирическим стихотворением усложняется необходимостью найти в анализе связь произведения со всем творчеством поэта и с историей литературы, с поэтической традицией. Разумеется, и в 5—9 классах анализ стихотворения призван открыть вселенную поэта, в которой отражается весь мир. Однако в старших классах прием сопоставления стихотворения с творчеством поэта и поэтическим миром его предшественников и последователей становится предпочтительней.
      Возвращаясь к «Зимнему утру» на уроках по изучению лирики Пушкина в 10 классе (а такие возвращения необходимы для учеников, чтобы убедиться в неисчерпаемости поэзии), мы вправе уже создавать проблемную ситуацию на уроке с помощью столкновения различных литературоведческих трактовок текста и разрешить ее в свободных сопоставлениях по всему творчеству Пушкина.
      Д. Д. Благой считал, что в 1829 году совершилось «мужественное преодоление Пушкиным трагических мотивов» стихотворений предшествующих лет. Однако это преодоление, на наш взгляд, не стало окончательным. Тридцатые годы усиливают в Пушкине ощущение трагизма жизни. Решения, найденные в «Полтаве», во многом пересматриваются в «Медном всаднике». «Бесы» (1830) тоскливее «Зимней дороги» (1826), «Не дай мне Бог сойти с ума...» (1833) трагичнее стихотворения «Дар напрасный, дар случайный...» (1828). Преодоление кризиса было временным и неполным. Поэтому трудно характеризовать «Зимнее утро» как прямое возвращение к жизнелюбию «Вакхической песни», о котором пишет Д. Благой.
      В. Н. Чумаков замечает «тень грусти, возникающую в конце» стихотворения ¹. Однако с контрастами художественного построения «Зимнего утра», по его мнению, это никак не связано. Отчего в стихотворении, исполненном «упоения жизнью», появляется «нотка тоски»? Ведь открытия финала всегда связаны с течением стихотворения, незаметно, но неуклонно подготовлены всем ходом развития мысли, чувства, образа.
      Характерно, что необходимость посмотреть на стихотворение Пушкина изнутри, подготовка к художественному чтению побуждали отметить противоречия в поэтической системе «Зимнего утра» откровеннее. Антон Шварц, считая, что главная мысль стихотворения состоит в утверждении «жизнь прелестна», замечал, что отношения автора и красавицы «неопределенны». «Он влюблен в нее. Она заметно холодновата. Но „сомкнуты негой взоры“, ярко освещенная комната, огонь в печи — все это противопоставляется холодному пейзажу, открывающемуся из окна. Холодных пейзажей два: ночной и дневной. Они тоже противопоставляются друг другу... Стихотворение сразу начинается контрастами: „Мороз и солнце...“, северная Аврора — северная звезда. Основное качество лирического героя — нетерпение, вызванное любовным подъемом, и желание соединить предающуюся неге красавицу с бодрящей природой... В последней строфе за этим предложением следует спад надежды — это последний, трудноуловимый контраст настроения. У меня он всегда создает впечатление даже неполноты завершения стихотворения» ² В партитуре Шварца намечено «разночувствие» поэта и красавицы, но не выстроен внутренний сюжет стихотворения. Поэтому финал «Зимнего утра», как и у других авторов, писавших о нем, оказывается необъяснимым и странным.
      И еще один вопрос возникает с неизбежностью, когда читаешь работы, посвященные «Зимнему утру»: каково соотношение черновиков и окончательного текста стихотворения? Б. С. Мейлах, рассматривая варианты первоначальных строк, замечает: «Промелькнувшее сравнение снега с саваном («Лежит, как саван, белый снег») отбрасывается: оно противоречит радостной тональности, в которой задумано стихотворение» ³. Но действительно ли радостным был замысел, в котором присутствует столь мрачный образ? Кстати, в черновиках он неодинок («речка подо льдом молчит», «лес вдали чернеет»).
      А. Слонимский объясняет движение от черновика к окончательному тексту чисто эстетическим мотивом конкретности изображения: «В черновике говорится вообще о доме»:

      В окончательном тексте конкретнее, уютнее:

      Оба исследователя замечают, что стихотворение первоначально начиналось прямо с описания утреннего зимнего пейзажа. Почему Пушкин осложнил замысел? Зачем введено воспоминание о вечере, появилась красавица? Мейлах, опираясь на статью 1830 года о Пушкине в «Литературной газете», делает вывод, указывающий опять-таки на эстетическую причину переработки текста: «Воспроизводимая ситуация и вызываемые ею мысли и эмоции даны в их единстве: раскрывается самый процесс возникновения эмоций, и это ведет к активному психологическому „соучастию“ читателя к деятельной работе его воображения» ⁵. Все это бесспорно, но не может быть единственным объяснением творческого процесса. Движение от черновика к окончательному тексту не происходит только по причинам чисто эстетического порядка. В ходе работы над стихотворением меняется его сюжет и смысл.
      Не упрощаем ли мы своих чувств, не выпрямляем ли пушкинских, когда не видим внутреннего движения стихотворения? А движение вряд ли создано переливами радости. Движение всегда рождается противоречивостью. Это закон диалектики.
      И «Зимнее утро» Пушкина наполнено не только одной бодростью. Лирический герой стихотворения наделен энергией чувства, отзывчивостью, естественной для поэта, особенно для Пушкина. За сжатой картиной первых слов («Мороз и солнце») сразу желание разбудить радостью, передать ее. Нетерпеливое, стремительное желание, которое слышится в строке «Пора, красавица, проснись...», вообще характерно для Пушкина. «У него исключительное пристрастие к восклицанию: „Пора!“» — заметил Ходасевич, насчитавший 33 случая его употребления поэтом ⁶. «Быстрота, по-видимому, представлялась ему неотъемлемым качеством истинного художника» ⁷.
      Однако подвижности чувства нет в «красавице», скованной «негой». Она названа не «северной Авророй» — «звездою севера» (в черновике: «Как ангел севера явись») ⁸. Состояния «красавицы» («еще ты дремлешь», «сомкнуты негой взоры», «и ты печальная сидела») противостоят стремительным чувствам поэта. Разночувствие поэта и «красавицы» рождает внутренний конфликт стихотворения, в котором звучит борение между зимним оцепенением и желанием полноты жизни. Контрасты строф открывают напряжение этого конфликта. За радостью пробуждения следуют воспоминания о вечере, когда «вьюга злилась». Их сменяет спокойная картина безбрежных снегов и голубых небес. Затем — уют комнаты, что «янтарным блеском озарена». И в финале стихотворения — порыв к движению, свободе и полноте бытия. Контрасты проникают и во внутреннее построение строф. В первой восторг поэта соседствует с дремотой «друга прелестного», во второй — кружение вьюги с печальным оцепенением героини, в третьей — великолепие зимы и скованность жизни, в четвертой — «веселый треск» печи и неподвижность «лежанки», в пятой — стремительность утренних желаний и грусть воспоминаний о прошлом. Разветвленность и разнообразие контрастов стихотворения открывают его тайный драматизм, усиленный переключением художественного времени (1-я строфа — настоящее, 2-я строфа — «вечор», 3-я и 4-я строфы — «нынче», 5-я строфа — будущее и давнее прошлое, т. е. самый резкий контраст времен). Начав стихотворение с мрачного пейзажа зимы, Пушкин в процессе работы просветляет его любовным сюжетом. Однако отношения лирического героя и «красавицы» заставили Пушкина по-новому взглянуть и на пейзаж. Природа в «Зимнем утре» одновременно и зовет поэта к радости, и напоминает о сдержанности героини стихотворения.
      Восхищение чистотой, торжественностью и покоем зимы в стихотворении Пушкина не отменяет сложности, противоречивости чувства. Жизнь для поэта и зимой разнообразна, но приглушенна. В зимней природе жизнь не оборвана, но скрыта, замедленна. Это восприятие зимы в лирике Пушкина довольно устойчиво. В стихотворении 1821 года «К Овидию» римский поэт в печальной ссылке шагает «по волнам, окованным зимой».
      В «Зимнем вечере» мгла бури и «вихри снежные» наделены голосом грозным и щемящим сердце. В послании И. И. Пущину снег назван печальным («печальным снегом занесенный»). В «19 октября» 1825 года ссылка сближается с безжизненностью («В обители пустынных вьюг и хлада...»). «Вьюга злится, вьюга плачет... средь неведомых равнин» в «Бесах».
      В «Зимней дороге» зима предстает как стихия уныния и грусти («печальный свет» луны, «печальные поляны», «дорога зимняя, скучная», «колокольчик однозвучный утомительно гремит»). Правда, жизнелюбие Пушкина всегда стремится победить монотонность зимы. В «Зимнем вечере» — участием дружбы, в «Зимней дороге» — надеждой на завтрашнюю радость, ожиданием любви. В стихотворении «В поле чистом серебрится...» встречаем тот же контраст: бесчувствие и печаль зимы («Ясный месяц светит хладно, грустен ветра дальний вой...») поэт пытается преодолеть обращением к ямщику:

      Мерцающее, робкое избяное «солнце» — лучина — противостоит холоду зимы, песня — вою ветра.
      В стихотворении, соседствующем с «Зимним утром», как бы подводящем к нему, — «Зима. Что делать нам в деревне?..» «бледный снег» застилает течение жизни. Распад на прозаические бытовые действия объясняется тем, что зима как бы загоняет людей в норы, суживает бытие. Возникают пустоты жизни, разрушающие поэзию:

      И только любовь, представшая и здесь как некий антипод зимы, оживляет поэта:

      Пожалуй, наиболее «объективная» и обобщенная картина пушкинской зимы дана в стихотворении «Осень». Но «праздники» зимы и здесь не могут победить ее однообразия, оцепенения «берлоги». Законом «суровой» зимы все-таки остается «полгода снег да снег». Конечно, у Пушкина никогда нет однозначности отношения. Поэзия — самая тонкая диалектика. Свежесть, чистота снега пленительны («люблю ее снега»). Неподвижность зимы не только отгораживает от мира, но вызывает потребность движения, попытку преодолеть замкнутость.
      Однако суровость («седой зимы угрозы» — в «Осени») и холодность — постоянные для Пушкина свойства зимы, понятые, разумеется, не метеорологически, а психологически. В «Заклинании» это обнаружено сравнением («хладна, как зимний день»), в «Онегине» — эпитетом и сравнением («с ее холодною красою любила русскую зиму», «я знал красавиц недоступных, холодных, чистых, как зима») ⁹.
      В черновых рукописях четвертой главы «Евгения Онегина» содержится строфа, где дан прозаический прообраз «Зимнего утра», не одушевленный лирическим чувством.

      Встречаем мы в «Онегине» и картину зимы, близкую к народному, фольклорному ее восприятию. Любуясь «волшебницей-зимой», радуясь ее «проказам», тому праздничному преображению, которое она несет природе, Пушкин не забывает заметить ее властность, ее попытку остановить движение («брега с недвижною рекою сровняла пухлой пеленою»). И всюду — преодоление покоя зимы движением живого (от «сорок веселых» до мальчика, оборотившего себя в коня).
      В «Зимнем утре» отношение к зиме дано столь же сложно, как и обычно в лирике Пушкина. Чувство лирического героя диссонирует с этой неполнотой жизни, которая заметна и в сонной «красавице», и в беззвучном покое зимы, и в милом, но замкнутом уюте комнаты. И потому для поэта комната оказывается узкой, и его одушевляют иные желания. И оттого рождается грусть последних строк, где противопоставлены полнота лета и опустошение зимы:

      Работая над последней строфой, Пушкин, с одной стороны, усиливал ощущение восторга, полета, возможной полноты счастья в первых строках (сначала спокойнее: «Приятно предаваться бегу нетерпеливого коня»). С другой стороны, отбрасывается умиротворяющий тон воспоминаний в последних строках:

      В окончательном тексте вместо слова «бывало», придающего всему оттенок обычности, неизбежности, повторяемости, Пушкин подчеркивает остроту потери, рифмуя противопоставленные по смыслу эпитеты, обнажая разрыв прошлого и настоящего.
      В черновиках стихотворения сильнее звучала надежда совместного приближения к прошлому («места пустые, где мы гуляли»), но последняя строка окончательного текста («берег, милый для меня») уничтожает общность воспоминания. Здесь резко обнаружено «разночувствие» героя и героини. При всем драматизме финала, при том, что в окончательном тексте остался след мрачного начала черновика, стихотворение «Зимнее утро» просветлено желанием гармонии. Мир и поэт, поэт и «красавица» даны в возможных, но уклоняющихся от конфликта противоречиях. И дело здесь не только в «принципиальной амбивалентности пушкинских оценок» ¹¹ и не в том, что «лирика — это такая раскачка души, которая грозит выбить ее из гнезда» ¹². Пушкин, сознавая реальный драматизм жизни природы и человеческих отношений, пытается преодолеть его силой своих желаний, энергией поэтического чувства, ощущением бесконечности мира, не поддающегося однозначным определениям.
      Финал стихотворения заставляет нас почувствовать, что слова «мороз и солнце» звучат не только единым аккордом радости. Здесь есть и противостояние. Солнце и мороз всем течением стихотворения утверждаются как столкновение скованности, сурового величия зимы и безудержного света, энергии человеческого чувства ¹³. Слияние их дано лишь как первое и внешнее впечатление. Это особенно заметно, когда мы обращаемся к ироническому «зеркалу» Пушкина — Онегину. В «Альбоме Онегина» мы встречаем строки, напоминающие начало «Зимнего утра»:

      Связь между «морозом», «холодною красою» и неподвижностью «наших дам» здесь обозначена отчетливо. Вялость красавиц и блеск солнца в «день счастья» также противостоят друг другу. Правда, в «Альбоме Онегина» дан городской пейзаж с приметами искусственной красоты («песком усыпанный гранит»), а в «Зимнем утре» — природа в ее непосредственном обаянии. Но тем удивительнее, что «красавица» не отозвалась на эту радость. Стилистически «Зимнее утро» и «Альбом Онегина» весьма различны. Все начинается с едва уловимых отличий. Для Пушкина — «день чудесный», для Онегина — «чудный день». Но при всей разнице поэтического (пушкинского) и иронического (онегинского) освещения картины здесь есть общий мотив несоответствия состояния «красавиц» и оживленной солнцем природы. Так, стихотворение, представлявшееся поначалу гимном радости, обнаруживает при более внимательном рассмотрении борение чувств и трудность пути поэта к гармонии.
      Мотивы любви и природы звучат и в другом стихотворении Пушкина, которое изучается в 7 классе, — «На холмах Грузии...». Как мы уже говорили, в период «нравственного эгоцентризма» создается опасность произвольной трактовки текста. Изучение творческой истории стихотворения, сравнение вариантов текста с особенной отчетливостью обнаруживает намерения поэта и перекрывает пути субъективному восприятию стихотворения.
      Это стихотворение написано Пушкиным 15 мая 1829 года во время стремительной и недозволенной поездки на Кавказ после первого сватовства к Н. Н. Гончаровой, когда его предложение не было принято, но не было и отказа. Кавказ вызвал у Пушкина воспоминания о путешествии вместе с семьей Раевских и воскресил в памяти образ М. Н. Волконской. В «Путешествии в Арзрум» мы находим ситуацию, которая оказалась поводом к созданию стихотворения.
      «Из Георгиевска я заехал на Горячие воды. Здесь нашел я большую перемену. В мое время ванны находились в лачужках, наскоро построенных. Источники, большею частию в первобытном своем виде, были, дымились и стекали с гор по разным направлениям, оставляя по себе белые и красноватые следы. Мы черпали кипучую воду ковшиком из коры или дном разбитой бутылки. Нынче выстроены великолепные ванны и дома. Бульвар, обсажденный липками, проведен по склонению Машука. Везде чистенькие дорожки, зеленые лавочки, правильные цветники, мостики, павильоны. Ключи обделаны, выложены камнем; на стенках ванн прибиты предписания от полиции; везде порядок, чистота, красивость...
      Признаюсь: Кавказские воды представляют ныне более удобностей, но мне было жаль их прежнего дикого состояния; мне было жаль крутых каменных тропинок, кустарников и неогороженных пропастей, над которыми, бывало, я карабкался. С грустью оставил я воды и отправился обратно в Георгиевск. Скоро настала ночь. Чистое небо усеялось миллионами звезд. Я ехал берегом Подкумка. Здесь, бывало, сиживал со мною А. Раевский, прислушиваясь к мелодии вод. Величавый Бештау чернее и чернее рисовался в отдалении, окруженный горами, своими вассалами, и наконец исчез во мраке...»
      Тяготение Пушкина к первозданности природы и искренности юных чувств продиктовало первый вариант стихотворения ¹⁵:

      Стихотворение звучит как традиционная элегия о давнем чувстве, которого не гасит время, и в этом варианте явно связано с памятью о Марии Раевской.
      Образ восходящих звезд, мерцающих в ночной мгле, здесь органичен, так как воспоминания о былой любви разгораются до жертвенного пламени. Звезды далеки, как события давних времен. Сохранение чувств выглядит подвигом одинокого, но верного своей любви поэта. Окончательный текст стихотворения ориентирован на сегодняшние чувства, очевидно связанные с Н. Н. Гончаровой. И смысл стихотворения меняется, как меняется начальный пейзаж.
      Вместо величественного и мрачного наступления тьмы — мягкий приход ночи.

      Вместо мерцающих в выси звезд — неумолчный и в ночи шум реки:

      Эта непрекратимость жизни природы в ночи пробуждает чувства поэта. Закон человеческого сердца и природы един: «шумит Арагва», «сердце вновь горит и любит». При всей грусти разлуки с возлюбленной поэт не одинок и не встревожен. Гармония рождается от близости души и природы, которые живут по одним законам. Сосредоточенность чувств, которая заметнее в тишине ночи, как и шум реки, просветляет сердце. В «ночной мгле» — «сердце горит». И это не мерцание звезд, а всеохватный свет.
      Как река не может прекратить своего бега в ночи, так сердце не может не любить в разлуке. И поэтому говор вод оживляет сердце. Стихотворение при всей краткости открывает процесс преодоления одиночества. В первой строфе оксюморонные определения открывают сложность чувства («грустно и легко», «печаль моя светла»), контрастность рифмующихся слов (мгла — светла, мною — тобою) говорят о возможности драматизма. Второй строфой эта возможность снимается. И это опровержение выражено обилием отрицаний («не мучит, не тревожит», «не любить оно не может»). Двойное отрицание последней строки снимает конфликт.
      В классе учитель, рассказав об истории создания стихотворения, может предложить сравнить его текст с отрывком из «Путешествия в Арзрум» и сопоставить начальный и итоговый тексты. В ходе анализа ставятся следующие вопросы:
      1. Какое настроение рождает в нас стихотворение?
      2. Отчего поэт в унынии и отчего «печаль светла»?
      3. Каким вы видите поэта на берегу Арагвы?
      4. Как связаны открывающий стихотворение пейзаж и чувства поэта?
      5. Почему в стихотворении повторяется трижды слово «тобой»?
      6. Отчего сердце «не любить не может»?
      Лиро-эпические произведения Пушкина включались в школьные программы с 50—60-х годов XIX века. Баллада «Песнь о вещем Олеге» открыла этот ряд. К. Д. Ушинский и Л. И. Поливанов включают в круг школьного изучения роман в стихах «Евгений Онегин». В 70—80-е годы в школьных программах появляются поэма «Медный всадник», фрагменты «Руслана и Людмилы», «Полтавы». В. П. Острогорский рекомендует для самостоятельного чтения учеников «Кавказский пленник» и «Бахчисарайский фонтан». В программе 1890 года, составленной Ф. И. Буслаевым, присутствуют «Братья-разбойники», «Бахчисарайский фонтан» и «Полтава». Ц. П. Балталон в «Пособие для литературных бесед и письменных работ» включает, кроме «Евгения Онегина», «Цыганы», «Полтаву», «Медного всадника». Поэмы Пушкина и роман в стихах были включены и в послереволюционную программу 1919 года. В 20—30-е годы XX века баллады Пушкина, в том числе «Анчар», его поэмы, роман в стихах присутствуют в круге чтения школьников, но чаще внеклассно. В 40—50-е годы в школе текстуально изучаются «Песнь о вещем Олеге», «Цыганы», «Полтава», «Медный всадник», «Евгений Онегин». Во второй половине XX века поэмы Пушкина, как правило, вновь оказываются материалом лишь внеклассного чтения, хотя общественный интерес к «Медному всаднику» побуждает лучших учителей внимательно изучать его в классе. Из «Полтавы» изучается лишь отрывок «Полтавский бой». «Песнь о вещем Олеге» и «Евгений Онегин» неизменно предлагаются для текстуального изучения. Давнее присутствие лиро-эпических произведений Пушкина в школьной программе способствовало разнообразию методических подходов к их изучению.
      Баллада Пушкина «Песнь о вещем Олеге» открывает мотив товарищества, дружбы в лирике, изучаемой в 7 классе. Далекие времена, описанные Пушкиным, требуют создания установки на чтение, проясняющей историческую и языковую реальность текста.
      Чтение летописи, рассказ о князе и его походе на Царьград может вобрать в себя словесный комментарий, необходимый для элементарного понимания текста. После чтения выясняем восприятие баллады и задаем следующие вопросы:
      1. Что поразило вас в балладе? Какие эпизоды взволновали более всего?
      2. Почему Пушкин в начале баллады называет Олега вещим, а затем могучим?
      3. Как вы представляете себе сцену прощания князя с конем?
      4. Каким вы видите Олега на могиле коня?
      5. Почему рука князя названа прощальной?
      6. Зачем нужна последняя строфа баллады?
      7. Почему погиб Олег?
      8. В чем отличие баллады от летописного рассказа об Олеге?
      В. Я. Стоюнин в книге «О преподавании русской литературы», подробно разработав изучение баллады Пушкина, сводит ее смысл к утверждению: «Судьба не меняет своих предопределений, какие бы меры ни взял человек». Правда, Стоюнин, зная непокорство Пушкина, не делает его фаталистом и считает, что поэт лишь точно воспроизводит верования наших древних предков.
      М. А. Рыбникова в «Очерках по методике литературного чтения» в главе «Уроки» дает иную трактовку пушкинской баллады, обостряя поединок власти мирской (князь) и духовной (кудесник). Мотив независимости и бескорыстия поэтов-волхвов в балладе, конечно, есть, но это лишь звено сюжета, а не его сущность. Иначе мы должны были бы испытывать некое удовлетворение по смерти Олега, ослушавшегося кудесника и назвавшего его «лживым, безумным стариком». Впрочем, такая кровожадность посещает умы лишь наших современников. В журнале «Литература в школе» напечатана статья, где некая учительница считает смерть Олега справедливым возмездием князю, предавшему (?!) своего товарища — коня. Эстетическая глухота и моралистическая агрессивность такого подхода очевидны.
      Постараемся приобщить учеников к нравственному смыслу произведения и открыть его в самой поэтической ткани текста и его композиции, уточняя свои впечатления сопоставлением вариантов текста, укрупняя эпизоды, имеющие ключевое значение, составлением киносценария (например, «Прощание Олега с конем»).
      На берегу Волхова, близ Старой Ладоги, есть древний холм, который, по преданию, до сих пор называют могилой Олега Вещего, киевского князя, в IX веке укреплявшего могущество Руси. Совершив в 907 году смелый поход на Царьград, Олег победил греков. Подплыв с войском к византийской столице, князь велел вытащить ладьи на берег, поставить их на колеса и развернуть паруса, так русские воины оказались у стен крепости и взяли ее. Народ назвал Олега Вещим, то есть человеком, которому все ведомо, предусмотрительным, рассудительным, умным.
      Пушкин, в 1820 году сосланный Александром I за вольнолюбивые стихи на юг, не раз бывал в Киеве, где один из курганов на берегу Днепра тоже называют могилой Олега. Читая «Львовскую летопись», Пушкин встретил предание о князе Олеге и захотел написать о нем.
      Художественное произведение всегда опирается на события жизни и преображает их. Писатель не копирует факт, а оживляет его своей фантазией, своим отношением к событию. Так, в стихотворении «Осень» Пушкин, заглянув в тайну рождения поэзии, сказал:

      Вглядимся же в летопись и подумаем, что в «Песни о вещем Олеге» идет от истории и что создано «мечтой» поэта.
      «Некогда Олег в осеннее время вспомнил о коне своем, от коего ему предрекли умереть волхвы и кудесники. И сказал ему один кудесник так: „Князь! Конь, которого ты любишь и ездишь на нем, от него-то тебе и будет кончина“. Олег в уме своем принял намерение такое: „Если так и есть (как говорил кудесник), то не только чтоб ездить на нем, но даже видеть его не захочу“. Но, вспомнив коня, Олег призвал старшего конюха и спросил его, говоря: „Конь, которого тебе дал для сбережения, где ныне? Ибо хочу его видеть“. Отвечал старейшина конюхов: „Уж он умер“. Олег тогда рассмеялся и, укоряя волхвов и кудесников, которые ему предрекали от коня сего умереть, сказал: „Всегда они говорят ложь, ведь ныне видим, что конь уже умер, а я жив“. И повелел Олег себе седлать коня, доехав до того, хотя бы на кости его посмотреть. Доехав же до места, где лежали кости и лоб конский, сойдя со своего коня на самые кости, со смехом и руганием сказал: „От этого ли черепа мне умереть?“ И Олег ступил ногою на лоб, попирая, и вот внезапно из оного лба выкинувшая змея ужалила его в ногу, отчего разболелся и умер. Люди же над ним великий плач сотворили, по обычаю погребли его на горе, Шелковица именуемой, где могила его и до наших дней слывет Олеговой могилой».
      Пушкина поразил этот эпизод летописи. «Товарищеская любовь старого князя к своему коню и заботливость о его судьбе есть черта трогательного простодушия, да и происшествие само по себе в своей простоте имеет много поэтического», — писал поэт Александру Бестужеву. 1 марта 1822 года Пушкин заканчивает работу над произведением, которое назвал «Песнь о вещем Олеге» и которое начинается с описания другого похода Олега — похода на хазар.
      Песнь — древний способ прославления. За что же славит поэт князя? Что поэтического видит Пушкин в происшествии, которое стало основой «Песни...»? Чем отличен летописный рассказ от пушкинского произведения? Прослушайте его и подумайте над этими вопросами.
      Под музыку Глинки («Руслан и Людмила», вступление к песне Бояна из 2-го акта оперы) проходит мелодекламация учителя.
      После чтения выясняется, что учеников более всего поразил заключительный эпизод. Что же вас поразило? Наверное, гибель Олега. Ведь он расстался с конем после предсказания кудесника, но смерть все же принял от коня своего. Почему же? Или оттого, что от судьбы не уйти, как думали некоторые читатели пушкинской «Песни...»? Или оттого, что Олег оскорбил кудесника, назвав его «лживым, безумным стариком»? Или это наказание за отступничество князя, оставившего верного коня? События «Песни...» содержат в себе много таинственного, и каждый читатель разгадывает ее по-своему. Но что хотел сказать Пушкин? Может быть, направление его мысли помогут нам понять черновики, которые сохранились. Рассмотрим еще раз сюжет «Песни...» и обдумаем этот вопрос: почему погиб Олег?
      Князь вступает в «Песню...» торжественно, величаво. Он всемогущ. За буйный набег хазар он мстит жестоко. Все подчиняется ему, все послушно, и в черновике была строка:

      Но Пушкин заменил эпитет. Не «смирный», а «верный» конь несет величавого Олега. Это не послушание коня, а преданность.
      Так определены в начале «Песни...» два ее героя: Олег и его верный конь.
      Следующий эпизод «Песни...» — встреча князя с кудесником. Власть Олега дана в величавом самоутверждении, в медлительном торжественном развороте: сначала мы видим дружину, затем ослепительное сияние доспехов и только потом самого князя и коня. Кудесник появляется иначе: неожиданно, таинственно.

      Пушкин сомневался в этом эпитете, в черновике был другой:

      Но этот эпитет мог создать ощущение немощи старика, а кудесник наделен всевидением, таинственной силой. «Покорный Перуну старик одному» — он подчинен лишь воле богов, а не князя. Кудесник независим и смел. Старость ему оставлена, но она лишена немощи, как, впрочем, и вызова. В черновике была строка:

      Но Пушкин оставил «мудрому старцу». Независимость волхвов не надменна. Высокомерен «владыка» — Олег. Князь, конечно, понимает духовную высоту кудесника. И потому он подъехал к нему, и потому называет его «любимцем богов», и потому спрашивает о будущем. Но Олег обращается к кудеснику снисходительно, призывая не бояться его княжеской власти и обещая вознаграждение:

      Кудесник спокойно и гордо защищает свое достоинство:

      Это защита прав поэзии, ее бескорыстия, ее истинности, потому что для Пушкина поэзия и пророчество родственны. В черновике кудесник угрожал Олегу:

      В окончательном тексте он сразу не произносит приговора, который отнесен в самый конец предсказания. Работая над этими строками, Пушкин оставляет воодушевление, но исключает мстительную пылкость:

      Пушкин наделяет кудесника сдержанностью и способностью оценить достоинства Олега. В черновике сказано:

Однако окончательный текст:

подчеркивает силу прозрения кудесника, все будущее ему открыто («грядущие годы»). И с этой своей высоты кудесник говорит и о прошлом, и о будущем Олега, называя его чело светлым и прославляя его. Слово кудесника открывает всевластие Олега: ему подчинены даже самые коварные силы природы («синего моря обманчивый вал») и самое стремительное оружие («и пращ, и стрела, и лукавый кинжал»).
      В черновике были строки, подчеркивающие воинственность, даже жестокость Олега:

      Этих строк нет в окончательном тексте. Пушкинский Олег не жесток, а величав, и его могущество усиливается в работе поэта над стихом. Гимн кудесника Олегу завершается похвалой коню:

      Теперь мы понимаем, почему Олег так любит коня. Верный, послушный, подчиненный его воле, конь дает князю ощущение власти над самой жизнью. Завершается гимн Олегу и его коню краткой, но неожиданной, как выстрел, фразой: «Но примешь ты смерть от коня своего». Неподготовленность, внезапность этого приговора заставляет Олега в первый момент не поверить ему («Олег усмехнулся»). Горькая ирония слышится в самой ситуации. Ведь Олег обещал кудеснику: «В награду любого возьмешь ты коня». Оказалось, что он обещал то, чего не в силах сделать. Кудесник берет не любого коня, а отбирает любимого.
      Прощание Олега с конем — один из самых драматических эпизодов «Песни...».
      В летописном рассказе Олег сразу отказывается от коня: «Не только чтоб ездить на нем, но даже видеть его не захочу». Пушкинский Олег человечнее, его любовь к коню сильнее.
      Работая над этой сценой, Пушкин все более усиливает ощущение тяжести прощания, привязанности князя к коню, которого он гладит «прощальной рукой».
      Вглядимся в строки черновика:

      Прошло много лет с того дня, когда Олег расстался с конем:

      Пушкин долго сомневался в этом эпитете.

      И именно в эту минуту мира и радости Олег вспоминает коня (не в осенние дни, как в летописи). В памяти Олега конь оживает прежним, молодым:

      В черновике вместо «бурный» стояло «бодрый», что было прозаичнее, обыденнее. Но долгая разлука с конем не стерла его образ из памяти князя. И именно потому, что в памяти конь прежний, ответ так сокрушает Олега. Это горе князя подчеркнуто противостоянием позы и эпитета:

      Этой боли в летописи нет, а в «Песни...» именно горе рождает в Олеге гнев и горечь. Называя кудесника «лживым, безумным стариком», Олег упрекает себя:

      Герой Пушкина наделен душевной привязанностью к коню, над его чувствами не властны ни время, ни даже смерть коня. Князь хочет видеть хоть кости своего боевого товарища, прикоснуться к ним. Олег прямо называет коня другом и полон сожалений о том, что на тризне, погребальном обряде, где полагалось вместе с всадником хоронить и коня, не этот его любимец «жаркою кровью» напоит его прах.
      Но стоило Олегу пожалеть о том, что он разлучен с конем, как «вскрикнул внезапно ужаленный князь». Какое странное совпадение! События следуют за чувствами человека. Не слепой рок приговорил Олега к смерти «от коня своего», а привязанность к коню, заставившая отбросить все опасения и пожалеть, что у них не одна судьба.
      Именно это и делает Олега в глазах Пушкина лицом поэтическим. Так что же смысл «Песни...» так горек? Неужели верность чувству ведет к гибели? Может быть, и так. Ведь сказал же Данте: «Дано любви нас с жизнью разлучать».
      Но у Пушкина есть последняя строфа, и в ней свет, преодоление горечи:

      Верность чувству может привести к смерти, но в верности человеческой памяти — залог бессмертия.
      Лирика дружбы представлена в нашей программе тремя стихотворениями разного характера. Первое из них — «19 октября», написанное в 1825 году в Михайловском, стало символом лицейского единства, спасавшего поэта в дни тяжелых испытаний. Здесь даны и общая панорама жизни, и конкретные портреты товарищей Пушкина.
      Послания «И. И. Пущину» и «Во глубине сибирских руд...» полны желания помочь друзьям, которые теперь оказались в ссылке. Жизненные ситуации меняются полярно, но дружба неизменно спасительна. Подготовкой к чтению «19 октября» могут стать небольшие сообщения учеников о друзьях поэта. Материал они найдут в книге Н. Я. Эйдельмана «Друзья мои, прекрасен наш союз!».
      Затем, в нескольких словах познакомив класс с обстоятельствами создания стихотворения «19 октября», написанного в Михайловском в 1825 году, читаем первые и последние строфы стихотворения. Оно начинается мрачно, с ощущения потерь, осенней тоски, а кончается почти радостно, во всяком случае, одушевленно. Что же преобразило поэта? Ведь никто не вторгся под своды пустынной кельи изгнанника, рядом с ним нет его товарищей. Такое начало работы над стихотворением обостряет внимание учеников к тексту, создает определенную направленность мысли. Чем же спасительна для поэта дружба? Это основной вопрос, который мы разрешаем в процессе чтения и анализа центральной части стихотворения. Дружба здесь предстает как защита от «сетей судьбы суровой», как преодоление одиночества. Сама мысль о друзьях, разбросанных по всем концам света, раздвигает границы жизни, помогает преодолеть замкнутость «дома опального». Дружба противостоит гонениям судьбы. «Разный путь» не отменяет братских объятий. Бесстрашие дружбы нарушает запрет ссылки: «Троих из вас, друзей моей души, здесь обнял я...» Но дружба раздвигает и душевное «пространство человека». В чем разница характеров Пушкина и Дельвига? Один пылок, другой задумчив. В этом стихотворении Пушкин ценит в друзьях не похожесть, а своеобразие. Не общего настроения он ищет, как раньше, — верности и новизны личности друга. Поэтому «две музы» не ссорят Пушкина и Дельвига. Напротив, поэт в мудрости друга находит истину: «Служенье муз не терпит суеты, прекрасное должно быть величаво...» И Дельвиг в этом стихотворении не просто характер-маска («ленивец сонный»), его поведение объяснено не как смешная черта, но как сопричастность с поэзией: не «парнасский волокита», а «вещун пермесских дев», «сын лени вдохновенной».
      Итак, дружба для поэта оказывается спасительной потому, что при всей суровости судьбы возможны «дни соединений». Дружба для Пушкина — это признание другого человеческого характера, другого пути, это душевная щедрость, а не самоутверждение. Такое понимание дружбы спасительно для поэта, потому что ведет к гармонии с окружающим миром. Дружба рождает благодарность, доброту. Не только «наставникам, хранившим юность», «не помня зла», воздает поэт. Он в одушевлении дружбы прощает даже гонителя, царя, хотя характеристика Александра I в этом стихотворении нисколько не смягчена: «Он раб молвы, сомнений и страстей». И в этом прощении нет и намека на стремление заслужить благосклонность властителя, которыми пронизаны «Скорбные элегии» Овидия.
      Послание «И. И. Пущину» прекрасно проанализировано в книге Н. Я. Эйдельмана «Большой Жанно». Дадим здесь лишь вопросы к тексту:
      1. Почему поэт называет Пущина «другом бесценным»?
      2. Как вы представляете себе поэта, к которому приехал Пущин?
      3. В чем различие первой и второй строф?
      4. Почему Пушкин говорит: «И я судьбу благословил...»?
      5. В чем «утешенье» дружбы?
      Стихотворение «Во глубине сибирских руд...» написано в 1827 году. Чтение можно предварить просмотром учебно-документальных фильмов о декабристах, чтением мемуаров ссыльных, рассказом об истории создания стихотворения. При этом особенно важно, чтобы и в конкретных исторических фактах, и в портретах декабристов, сосланных в сибирскую каторгу и нарисованных Бестужевым, ученики заметили «непреклонность и терпенье», способность в любых условиях сохранить человеческое достоинство. Сам анализ стихотворения может направляться общим проблемным вопросом: чем вызвана твердая вера поэта в то, что «темницы рухнут» и свобода «радостно примет» его друзей? Это пророчество Пушкина, столь уверенное и несомненное, в годы николаевской реакции могло восприниматься как наивное утешение, как обещание, смягчающее страдание. Этот оттенок получает стихотворение в списке, помещенном в альбоме Е. П. Ростопчиной и опубликованном академиком М. П. Алексеевым:

      Разрешение проблемной ситуации урока может происходить в сопоставлении списка и пушкинского текста. Разночтения многочисленны и показательны, они помогают ученикам осознать авторскую мысль и оправдать стихотворные образы.
      В пушкинском тексте надежде придана бóльшая энергия (не «возбудит», а «разбудит»), свободе — бóльшая величавость и торжественность (не «встретит», а «примет»), ссыльным — бóльшие значительность и достоинство (не «душ высокое стремленье», а «дум»; «братья меч» не «подадут», но «отдадут»). «Любовь и дружество» в пушкинском тексте наделены большей силой: они «дойдут», а не «проникнут». Кроме того, «любовь и дружество» оказываются могучими союзниками, «любовь друзей» — лишь одна сила. Затворы названы у Пушкина не железными, а мрачными. Повторение эмоционального эпитета («мрачное подземелье», «мрачные затворы») усиливает противоборство темницы и свободы. В списке альбома Ростопчиной «скорбный глас» поэта «достигает» ссыльных. В пушкинском тексте это действие более могущественное, неодолимое:

      Не страдание, а дерзость в пушкинском тексте роднит поэта и ссыльных друзей. Вместо дважды повторенного эпитета скорбный («скорбный труд», «скорбный глас») стихотворение дважды озвучено словом «свобода». Важно и расположение этой строфы в композиции стихотворения. В списке она вторая, в пушкинском тексте — третья, и стихотворение все больше одушевляется надеждой (от мрака к свету). Источником этой надежды оказывается и «гордое терпенье» ссыльных, и способность поэта сохранить «свободный глас». Надежда Пушкина на победу свободы основана на гуманистической вере в человека, способного во враждебных, «мрачных» обстоятельствах остаться верным себе.
      Таким образом, разбор стихотворения «Во глубине сибирских руд...», построенный на стилистическом анализе текста и обогащающий эстетически речь учеников, приводит школьников к пониманию причин того «чуда», о котором писал А. И. Герцен: «Только звонкая и широкая песнь Пушкина раздавалась в долинах рабства и мучений; эта песнь продолжала эпоху прошлую, полнила своими мужественными звуками настоящее и посылала свой голос в далекое будущее... Вдохновение Пушкина его не обмануло» ¹⁷.

Продолжение>>

¹ Проблемы поэтики Пушкина (лирика, «Каменный гость», «Евгений Онегин»). — Саратов, 1970. — C. 7.
² Шварц А. В лаборатории чтеца. — М., 1968. — C. 111.
³ Мейлах Б. С. Художественное мышление Пушкина как творческий процесс. — М.; Л., 1962. — С. 203.
⁴ Слонимский А. Мастерство Пушкина. — М., 1963. — С. 99.
⁵ Мейлах Б. С. Художественное мышление Пушкина как творческий процесс. — М., 1962. — С. 204.
⁶ Ходасевич В. Поэтическое хозяйство Пушкина. — Л., 1924. — С. 20.
⁷ Там же. — С. 23.
⁸ А. А. Ахматова заметила, что выражение «Авророй севера явись» есть у Байрона («Дон Жуан», VII песнь, строфы 1 и 2). (Тем значимее трансформация образа, которая оказалась необходимой Пушкину.)
⁹ B беловой рукописи III главы «Онегина» однозначнее: «печально хладных — как зима» (6, 580).
¹⁰ Ссылки на тексты даются по Полн. собр. соч. А. С. Пушкина в 16 т. (АН СССР, 1934—1949) с указанием в скобках тома и страницы.
¹¹ Жолковский А. К. К описанию смысла связного текста. — М., 1976. — Ч. 1. — С. 29.
¹² Кушнер А. Два Пушкина // Вопросы литературы. — 1976. — № 6. — С. 132.
¹³ Н. Н. Иванова убедительно устанавливает метафорический ряд глаголов, связанных в языке Пушкина с «жаром любви»: гореть, сгорать, пылать, пламенеть... Перечисленному выше ряду метафорических глаголов в семантическом отношении противопоставлен другой глагольный ряд — охладеть, остыть, оледенеть, окаменеть (Поэтическая фразеология Пушкина. — М., 1969. — С. 314).
¹⁴ Вариант: «зимний день».
¹⁵ Бонди С. М. Черновики Пушкина. — М., 1978.
¹⁶ Алексеев М. П. К тексту стихотворения «Во глубине сибирских руд...» // Временник пушкинской комиссии. — 1969. — Л., 1971. — С. 38.
¹⁷ Герцен А. И. Собр. соч. В 30 т. — М., 1956. — Т. 7. — С. 214—215.