ЗАОЧНАЯ  ЭКСКУРСИЯ  «ЧЕХОВ  В  ЯЛТЕ»

      Видеоматериалов о писателях у нас создано немало, и нередко учитель просмотром фильма заменяет изучение биографии в классе, рассказ о жизни писателя. Но если через неделю-полторы попросить учеников восстановить в памяти некоторые эпизоды фильма или охарактеризовать личность писателя, они оказываются в большом затруднении. Совсем иначе обстоит дело тогда, когда просмотр фильма подготовлен чтением учебника и книг биографического жанра и им завершается изучение биографии на уроках. Перед просмотром учитель диктует классу вопросы: это побуждает учеников не просто внимательно смотреть и слушать, но заставляет думать, смотря на экран.
      Важно, чтобы вопросы требовали не только освоения биографии писателя, но и оценки фильма. В этой оценке выразится и отношение учащихся к писателю, и степень заинтересованности его биографией.
      Вопросы, разумеется, должны быть разнообразными. Каждая биография и каждый биографический фильм дают материал для нравственного и эстетического воспитания. Вот несколько вопросов, которые «приложимы» к разным биографическим фильмам:

      1. Что нового о жизни и творчестве писателя узнали вы из фильма?
      2. Какие эпизоды из жизни писателя показаны в нем?
      3. Какие эпизоды фильма вы считаете наиболее выразительными?
      4. Какой эпизод фильма наиболее полно, на ваш взгляд, выражает характер писателя?
      5. Какие слова современников писателя или его самого вы могли бы сделать эпиграфом к фильму?
      6. Кто из современников писателя охарактеризован в фильме наиболее ярко?
      7. Как помогает музыка фильма понять и почувствовать характер писателя, настроение эпохи?
      8. Какую роль в фильме играют картины природы?
      9. Удачно ли, по вашему мнению, отобраны отрывки из произведений писателя?
      10. Понравилась ли вам игра актеров?
      11. Какие черты личности писателя оказались для вас самыми привлекательными?

      Если после просмотра фильма в классе развернется его обсуждение, ученики не только активно отнесутся к увиденному, но и надолго запомнят его.
      Очень полезно включать в урок по изучению биографии писателя отдельные отрывки из фильма. Как оживится урок, если рассказ учителя о Замоскворечье будет поддержан отрывком из фильма об А. Н. Островском, где превосходно показана снежная, пугливо тоскующая во тьме Москва. Читая классу о поездке Чехова на Сахалин (из книги К. Чуковского «А. П. Чехов»), можно показать часть учебного фильма, и ребятам откроются безлюдные просторы Сибири, величественные и печальные. Не только фильм, но и заочная экскурсия является действенным средством превращения наших уроков в волнующее, увлекательное повествование о жизни писателя.
      Виды заочных экскурсий разнообразны. Сидя за партами, ученики с помощью фотографий и эпидиаскопа могут совершить путешествие в Ясную Поляну, отправиться вместе с Маяковским по Союзу Советов, провести день с Пушкиным в Михайловском.
      Почему возникает необходимость такой формы работы? Может быть, учебные фильмы вполне заменяют заочные экскурсии? Думается, что нет.
      Фильм рассчитан на школьника вообще, на некий стандарт ученика. Учитель, готовя заочную экскурсию, знает, кто его будет слушать, и отбирает материал более целенаправленно.
      Мелькание кадров фильма мешает ученику обстоятельно размышлять. Его внимание сосредоточено на том, чтобы видеть. Заочная экскурсия позволяет остановить путешествие в тот момент, когда в классе возникает потребность обдумать увиденное. В заочной экскурсии легче, чем при просмотре фильма, объединить восприятие нового материала и его оценку учениками. Процесс обучения становится более живым и непосредственным.
      И наконец, еще одно свойство заочных экскурсий — работа творческого воображения учеников. В заочной экскурсии рассказ поддерживается зрительными впечатлениями не постоянно, как в кино, а только в отдельных звеньях, эпизодах. Однако частые сопоставления рассказа и картины (фотографии, рисунка и др.) как бы рождают психологическую инерцию: ученик видит картину даже тогда, когда перед ним нет изображения, а звучат только слова рассказа. В том, что восприятие при заочной экскурсии действительно подчас происходит таким образом, нас убедил анализ письменных работ учащихся после урока «День в Мелихове». На уроке речь шла об утренней прогулке Чехова по саду. Показаны были фотографии: пруд, сад, липовая аллея.
      Ученица М. в своем сочинении «Чем интересен для Чехова день, проведенный в Мелихове?» писала:

      Чехов вставал с восходом солнца. Одевшись, как всегда скромно и аккуратно, он направлялся в парк. Это время дня для Чехова было одним из самых приятных. Все еще в росе, едва видны лучи восходящего солнца, прорезающие легкую завесу тонкого тумана. Тихо. Хорошо думать и мечтать в эту пору... Но солнце поднимается все выше над еще сонной землей. Исчезает туман, и все ярче начинает блестеть роса. Проснулись птицы, слышатся их звонкие голоса. Чехов думает о предстоящем дне.

      Этих слов в рассказе учителя не было. Не было и фотографии, которая могла бы подсказать это описание. Но творческое воображение ученика разбужено методическим приемом сопоставления слова и зрительного образа. И вот слова учителя: «Раннее утро», — даже не поддержанные зрительным впечатлением от рисунка или фото, разрастаются в целую картину.
      Все эти соображения позволяют думать, что заочная экскурсия может стать одной из постоянных форм работы при изучении биографии писателя. Нам представляется возможным проводить заочную экскурсию тогда, когда учащиеся уже знакомы в какой-то мере с творчеством и личностью писателя: для творческого воображения нужен материал. При изучении биографии Чехова учащиеся получат его на первом и втором уроках, посвященных жизни писателя в 80-е и 90-е гг. Жизнь и творчество Чехова 1990-х гг. могут быть даны в заочной экскурсии по его дому в Ялте. Мы сознательно даем ниже расширенный вариант такой экскурсии с тем, чтобы учитель мог выбрать из него материалы, наиболее подходящие для того конкретного класса, в котором он преподает.
      Материалом для заочной экскурсии служат воспоминания о писателе, его письма и дневники (у Чехова — записные книжки: сдержанность не позволяла писателю исповедоваться на страницах дневника), наконец, сами произведения писателя. Ценность этих материалов не одинакова. Мемуары нередко больше отражают личность того, кто вспоминает, чем того, о ком вспоминают. В них встречаются неточности — сознательные или непроизвольные. Поэтому сведения, взятые из воспоминаний, следует сопоставлять с другими источниками. Общее, замеченное многими мемуаристами, — несомненно.
      Письма часто по-разному освещают одно и то же явление. Это естественно: письмо имеет определенного адресата. Поэтому сопоставление писем к разным лицам так же необходимо, как и сопоставление свидетельств мемуаристов.
      Дневник часто отражает сегодняшнюю точку зрения на события, которая может измениться завтра, записи в нем в значительной степени подчинены минутному настроению. Художественное произведение немыслимо без отвлечения от частностей, от конкретных житейских ситуаций.
      Вопрос об источниках заочной экскурсии-урока по биографии писателя тесно связан с отбором и организацией материала. Многие мемуаристы стараются быть максимально подробными в своих описаниях. Для заочной экскурсии излишняя детализация опасна, она может утомить учащихся. В музее каждый экскурсант в достаточной степени свободен. Слушая экскурсовода, он может отойти от группы товарищей к другой картине, задержаться у заинтересовавшего его экспоната. В заочной экскурсии ритм осмотра одинаков для всех, избирательность зрения здесь ограничена. Поэтому всякое излишество, мелочность не только утомляют, но и заслоняют главное. В заочной экскурсии, как и реальной экскурсии по местам, связанным с жизнью писателя, велика опасность погружения в быт. Когда мелочи доминируют, получается экскурсия, подобная той, которую высмеял Маяковский в стихотворении «Версаль»:
      Вот
      тут
      Помпадуршу
               водили
               под душ.
       Вот
                     тут
                            Помпадуршины спаленки.
      Каждая деталь должна быть значительной, в ней должен быть глубокий подтекст.
      Какие элементы заочной экскурсии нам представляются необходимыми? Во-первых, заочная экскурсия должна дать представление об облике писателя. Во-вторых, учащиеся должны понять, какие стороны характера писателя обусловлены окружающей обстановкой. Окружение должно быть представлено не только событиями и лицами знакомых и друзей, охарактеризованных бегло, одним-двумя штрихами, но и пейзажем, который помогает передать настроение. Интерьер дома, знакомые писателя, круг его любимых произведений искусства и книг, события общественной жизни — все это должно постепенно подводить к выяснению лейтмотива его творчества в тот или иной период. Заочная экскурсия дает возможность ввести учеников в творческую лабораторию писателя, показать творческий процесс, его характер и особенности.
      Для заочной экскурсии «Чехов в Ялте» учитель может использовать фотографии и рисунки, собранные в следующих изданиях:

      1. Дом-музей А. П. Чехова в г. Ялте: 20 фотоснимков. — Киев, 1959.
      2. Сысоев Н. Чехов в Крыму. — М., 1952.
      3. Чехова М. П. Дом-музей А. П. Чехова в Ялте. — М., 1953.
      4. Чехова М. П. Из далекого прошлого. — М., 1960.
      5. Исторические места и памятники Крыма: гравюры А. Мищенко. — Симферополь, 1960.
      6. Крым. Фотоальбом. — Симферополь, 1962.
      7. Фотовыставка «А. П. Чехов / Авт.-сост. М. Калаушин. — Л., 1960.
      8. Дом-музей А. П. Чехова в Ялте. — М., 1963.
      9. А. П. Чехов в портретах, иллюстрациях, документах. — Л., 1957.
      10. Видеоматериалы по телепередаче В. Г. Маранцмана «Белая дача».

      Далее мы приводим примерный текст заочной экскурсии «Чехов в Ялте».

      Последние годы своей жизни А. П. Чехов провел в Ялте. Лучше всего о Чехове этих лет расскажет нам Дом-музей писателя. Был кто-нибудь из вас в этом доме? (Несколько учеников из класса здесь могут рассказать о своих впечатлениях.)
      Рассказы ребят интересны, но неполны. А ведь всем, вероятно, хочется увидеть дом Чехова своими глазами. Вот мы и попробуем отправиться в воображаемое путешествие. Представьте себе, что мы всем классом подошли на пароходе к Ялте.
      Зелено-белый город свободно раскинулся у отрогов гор, полукольцом окруживших его (показывается общий вид Ялты). Море так прекрасно в своей яркой голубизне, что голые вершины сероватых, бурых гор кажутся угрюмыми. Но они-то и охраняют город от северных ветров. Мы подплываем к стройному морскому вокзалу и по нарядной набережной (вокзал и набережная на экране), заполненной толпами экскурсантов, направляемся к автобусу. Жарко, но раскидистое дерево избавляет ожидающих автобус от обжигающих солнечных лучей. Вот, наконец, и наш автобус. С широких проспектов он сворачивает на узкие улочки, ползущие вверх (чем выше, тем уже). Но вдруг улица распахнулась широкой площадью, автобус останавливается, и мы оказываемся перед изящной металлической оградой, на которой надпись: «Дом-музей А. П. Чехова» (показывается общий вид дома и сада). Входим в небольшой тенистый дворик. Нам придется ждать экскурсию часа два. Ну, что ж. Здесь есть скамейки и книжный киоск. Почитаем книги о Чехове, его письма.
      Прежде всего выясним, почему Чехов перебрался сюда из любимого Мелихова. «Если бы не бациллы, то я остался бы зимовать в Москве, где предстоит очень интересный сезон; но бациллы гонят меня, и я опять должен буду скитаться всю зиму и ничего не делать» , — писал он. Болезнь заставила писателя поехать за границу (в Ниццу). Но Чехов не может жить вне родины. Толстой недаром говорил ему: «Вы русский! Да, очень, очень русский».
      Была и еще одна причина, заставившая Чехова уехать из Мелихова: «У меня умер отец. Выскочила главная шестерня из мелиховского механизма, и мне кажется, что для матери и сестры жизнь в Мелихове утеряла теперь всякую прелесть и что мне придется устраивать для них теперь новое гнездо».
      Почему именно Ялту выбрал Чехов для «нового гнезда»? Ведь южный берег Крыма от ветреной Алушты до Севастополя так богат прекрасными местами: нежный Гурзуф с ласковым морем; вознесшаяся над морем Ливадия; романтическая Алупка, осененная величественным Ай-Петри; пленительный и в разрушении своем древний Херсонес (через эпидиаскоп показываются виды Крыма).
      Письма Чехова помогают нам понять, почему он остановил свой выбор именно на Ялте.
      «Я знаю многих чахоточных, которые выздоровели оттого, что жили в Ялте... Ялта лучше Ниццы, несравненно чище ее».
      Чехова привлекает в Ялте более интенсивная, чем в других местах Крыма, культурная жизнь, целебный климат, относительная близость к России, вне связи с которой Чехов не может жить, тем более писать. Встречи с людьми необходимы Чехову, и здесь дело не только в человеческой общительности как черте его характера. Творчество требует уединения, но не терпит одиночества.
      И Чехов решает строить в Ялте дом. Это нелегко. Он болен, денег нет (Мелихово ведь еще не продано). Участки около набережной очень дороги.
      Чехов смог купить участок только на окраине Ялты, высоко в горах, в татарском поселке Аутка. Участок мал и неудобен. Рядом мечеть, и по вечерам мулла протяжно и уныло взывает с минарета. Но даже для приобретения этого участка и строительства дома Чехову приходится продать все написанное им в прошлом и то, что он напишет в будущем, книгоиздателю Марксу. Условия, на которых продал Чехов свои сочинения, очень невыгодны, но Чехову так нужны деньги... Впоследствии, когда кабальные условия договора с Марксом стали очевидны для всех, группа писателей и артистов (среди них был и М. Горький) написала петицию, в которой требовала от издателя расторжения договора. Чехов настойчиво просил друзей не посылать ее: верность слову он считал обязательной даже в отношениях с человеком, бессовестно наживающемся на его произведениях. Чехов вообще был очень щепетилен в денежных вопросах. Он не попросил о помощи издателя А. С. Суворина, газета которого «Новое время» возмущала Чехова в эти годы своим реакционным направлением, хотя в былые годы его связывали с Сувориным приятельские отношения.
      Поручив строительство дома подрядчику Шаповалову, Чехов, однако, не избавился от хлопот. Целые дни он проводит на стройке, радуясь тому, как участок освобождается от запустения и грязи.
      «Вчера я был на участке. Грязь липнет к калошам, турки, лошади, телеги, кучи черного песку — сущий ад, но светило солнце, и вид с участка был необыкновенный».
      «Сегодня я был в Аутке на участке. Пахло весной. Как там хорошо! Когда выстроили забор, стало уютно. Перед вечером вид оттуда очаровательный».
      Предметом особенной заботы А. П. Чехова был сад. Распланировали косогор, проложили аккуратные, посыпанные гравием дорожки, установили скамейки. Но главное — посадка деревьев и цветов. Этим занимался сам Чехов. (Фотография: Чехов сажает деревья в саду своей дачи.)
      Он «часами молча возился в саду, копал землю, сажал деревья, кустарники, цветы, подрезал, поливал их, — вспоминает сестра писателя. — Ему всегда нравилось что-нибудь выращивать, создавать и наблюдать за результатами своих трудов. Кстати, поливка сада была очень тяжелым делом. На нашем участке водопровода в то время еще не было... Антон Павлович очень серьезно и, можно сказать, даже по-научному относился к ведению садового хозяйства. Он установил связи со многими садоводами.
      Брат всю жизнь страстно любил розы. Какие только сорта их он не посадил в ялтинском саду! Около ста названий... Из Мелихова мы привезли также клубни многолетних красных пионов. Они принялись в Ялте и великолепно цвели при жизни брата и продолжают цвести до сего времени» ¹.
      Вырастить сад было трудно, это требовало терпения, любви, знаний и труда. Но для Чехова труд — наслаждение.
      «Вчера и сегодня я сажал на участке деревья и буквально блаженствовал, так хорошо, так тепло и поэтично. Просто один восторг!»
      Чехов пробует посадить в своем саду и кое-что из северных растений, которые напомнят любимое Мелихово. Далеко не все в южной природе радует Чехова. «Все эти вечнозеленые растения, кажется, сделаны из жести, и никакой от них радости». Он растроган милым напоминанием о русской природе, когда узнает, что в сосновом бору около Ялты растут маслята. Он сажает около своего дома березку, кусты сирени.
      Мемуаристы довольно часто говорят о нелюбви Чехова к южной природе. Чем же юг отталкивал Чехова?
      Яркость и нарядная красота южной природы не способствует творческой сосредоточенности. Юг раздражает чувство и туманит ум, а северная природа развивает зоркую внимательность, которая так необходима художнику.
      Труд для Чехова — самое естественное и необходимое состояние, и все, что сдерживает его, как бы оно ни было прекрасно само по себе, вызывает в Чехове неодобрение. «Погода все время стоит теплая, — пишет Чехов сестре, — теплее, чем была при тебе; сегодня подул ветер и боятся, как бы не переменилась погода. А мне хочется снега; в дурную погоду работается приятней». Говоря об отношении Чехова к южной природе, надо иметь в виду еще одно обстоятельство. «Нарочитой красоты, красивости он не терпел, не любил ничего пафосного — и все свои переживания, и своих героев целомудренно оберегал от красивых выражений, пафоса и художественных поз» ².
      И все-таки нельзя категорически говорить о равнодушии Чехова к природе Крыма.
      Когда дом был уже готов, Чехов не прекращает заботиться о саде. «Возимся, устраиваем сад», «Работаю, сажаю деревья», «Посадок сделано очень много, и ты теперь не узнаешь сада», — без таких заметок не обходится ни одно из его писем домашним. Сад стал радостью и гордостью Антона Павловича. И шутя Чехов говорил: «Мне кажется, что я, если бы не литература, мог бы быть садовником». Для Чехова природа — неотъемлемый спутник человеческой жизни. Вне ее он не мыслит своего существования. Чехов не может написать письма, не заметив: «Море тихо» или «Луна. Море очаровательно». И смущенно извиняется перед своими корреспондентами: «Тебе надоело уже читать про погоду, но не могу удержаться, чтобы не написать. Третьего дня подул горячий ветер, вдруг наступило лето, и теперь не могу сказать, как чудесно кругом».
      По письмам Чехова легко составить представление о том, что его волновало в каждом времени года.³
      Чехова радует незамирающая жизнь природы, характерная для юга. В Ялте и поздней осенью зеленеют деревья, теплом веет с моря, а цвести все начинает очень рано (в феврале — марте). Вот строчки из писем Чехова, позволяющие судить о том, как внимательно он следит за каждым изменением в жизни природы.

      19 сентября — «Море тихое. Погода в Ялте очаровательная, тепло и тихо, как в июне».
      4 октября — «У нас в саду чудесно цветут хризантемы и будут цвести еще долго, целый месяц».
      21 октября — «Деревья и трава зеленеют по-летнему, тепло, ясно, тихо, сухо, и сегодня, например, не тепло, а прямо-таки жарко. Это мне очень нравится».
      14 ноября — Чехов радостно сообщает: «В садах еще цветут розы».
      16 ноября — «Представьте, в Ялте совсем лето. Дни жаркие, а ночи теплые, лунные».
      18 февраля — «...Зачем здесь так ужасно скучно. Идет снег, метель, в окна дует, от печи идет жар, писать не хочется вовсе, и я ничего не пишу».

      Чехов любит в природе мягкость, ласковую задумчивость. Такая природа пробуждает в нем желание писать. «В Ялте великолепная, не очень жаркая погода. Море тихое. Погода самая подходящая для работы и для отдыха — для чего хотите».
      И еще одно непременное для Чехова условие красоты природы — непрестанное движение жизни. Для него особенно привлекательны дни, в которые часто меняются краски и настроение. «На горах облака: ночью был дождь, а теперь утром солнечно».
      Чехов не любит застылости, сонного оцепенения ни в природе, ни в человеке. Именно поэтому его любимое время года — весна. О ней Чехов говорит в письмах чаще всего. С каким-то трогательным вниманием он следит за пробуждением сил природы.

      31 января — «Сегодня солнечно, а ночью был дождь. Хочет цвести миндаль; в городе он уже цветет. Словно как будто бы запахло весной».
      26 февраля — «Сегодня погода очаровательная, весенняя. Птицы кричат, цветут миндаль и черешни, жарко».
      5 марта — «Прошла длинная, скучная зима, наступила великопостная весна. Светло до боли в глазах, тепло, цветут фиалки и миндаль, у моря ласковый вид. Очень, очень хорошо».

      В ответ на предложение приехать в Париж Чехов отвечает мягким отказом, крымская весна не отпускает его: «В эту весну в Париж я не поеду; нет времени, и к тому же здесь в Крыму так хорошо, что уехать нет никакой возможности».
      Любовь Чехова к природе так велика, что, говоря о своем душевном состоянии, он часто пользуется образами из мира природы. Сравнения вообще обнаруживают, какая область жизни наиболее знакома писателю: для пояснения сравнивают с близким.
      В письме к О. Л. Книппер Чехов, тоскующий зимой в ялтинском одиночестве, позволяет себе «пожаловаться на скуку»: «Я оторван от почвы, не живу полной жизнью... я люблю шум и не слышу его, одним словом, я переживаю теперь состояние пересаженного дерева, которое находится в колебании: приняться ему или начать сохнуть?»
      Жизнь природы вызывает в Чехове ассоциации с миром человеческих чувств. «А в Ялте все нет дождей. Вот где сухо, так сухо! Бедные деревья, особенно те, что на горах по сю сторону, за все лето не получили ни одной капли воды и теперь стоят желтые; так бывает, что и люди за всю жизнь не получают ни одной капли счастья».
      Однако связь природы и человеческого мира в творчестве Чехова выражена чрезвычайно сдержанно. Одобряя ранние рассказы Горького, Чехов возражал против откровенного одушевления природы, прямого сближения ее с человеком: настроение героя не должно, по его мнению, заслонять жизни природы, нельзя ей навязывать человеческие эмоции.
      Занятый строительством дома и посадками на участке, увлеченный этим так, как только могут быть увлечены люди, наделенные страстью созидать, Чехов не забывает и о другом. Внимание и поддержка людям необходимы так же, как цветам и деревьям. И Чехов в эти тяжелые для него времена, когда ему кажется, что он не выберется из долгов, продолжает помогать людям. Он задумывает строить третью школу под Москвой.
      Заботу о просвещении Чехов считает непременной обязанностью культурного человека. Он покупает для ауткской татарской школы грифельные доски, тетради, чернила, перья, ручки, карандаши. Он избран членом попечительного совета ялтинской гимназии и составляет планы пушкинских празднеств. Он организует любительские спектакли, выручка с которых поступает на постройку в Ялте школы. Чехов хлопочет об устройстве в Крыму биологической станции. В родном Таганроге он задумал устроить общественную библиотеку и отослал туда больше двух тысяч своих собственных книг — почти всю свою личную библиотеку. Где бы Чехов ни находился, он непрерывно закупает для таганрогской библиотеки книги, портреты писателей и ученых.
      Чехов не умел равнодушно смотреть на человеческое горе. Когда Самарскую губернию постиг неурожай и там начался голод, он развернул в Ялте активную деятельность по сбору средств для голодающих. Чехов пишет воззвания, сам принимает взносы, печатает в газете сведения о поступающих средствах. И затем на собранные деньги строит столовую для крестьянских детей.
      С первых дней своей жизни в Ялте Чехов столкнулся с ужасным положением больных бедняков, приезжающих в Ялту в надежде излечиться от туберкулеза и не имеющих средств для того, чтобы поселиться в дорогих пансионатах. «Как много здесь чахоточных! Какая беднота и как беспокойно с ними! Тяжелых больных не принимают здесь ни в гостиницы, ни на квартиры. Мрут люди от истощения, от обстановки, от полного заброса — и это в благословенной Тавриде. Потеряешь всякий аппетит и к солнцу, и к морю».
      Чехов пытается помочь больным «дешево устроиться»: он оплачивает их квартиры. Но поток больных, съезжающихся в Ялту со всех концов России, так велик, что Чехову одному не справиться.
      Ежедневно в течение двух лет он рассылал по нескольку десятков воззваний. В результате было собрано тысяч десять рублей. На собранные Чеховым средства в Ялте было построено два санатория для туберкулезных больных.
      Как много успевал сделать Чехов для людей! И сколько «нужно» было у него. Нужно послать 100 рублей на приютские ясли в Таганроге; нужно подписаться на газету для ялтинского учителя; нужно написать письмо писательнице Шавровой с отзывом о ее рассказе; нужно найти работу для честного юноши, оказавшегося без средств к существованию; нужно принять больных и купить им лекарства; нужно написать письмо начинающему литератору, ободрив его доброй оценкой хорошего рассказа, и дать ему несколько советов...
      Поразительно, как может сделать все это один человек, сам тяжело больной туберкулезом, писатель, успевавший следить за всеми событиями русской и зарубежной жизни, требовательный стилист, без конца поправлявший каждую фразу своего рассказа или пьесы.
      Обилие забот требовало хорошо налаженного, организованного быта, и Чехов очень рад, когда дом в Аутке, наконец, готов (общий вид дома — на экране).
      «Ялтинский дом очень хорош, — пишет Чехов сестре. — Лучше и не надо. Комнаты малы, но это не бросается резко в глаза. Виды со всех сторон замечательные, а из твоей комнаты (комната Марии Павловны находилась в мезонине, открывающемся на юг террасой. — В. М.) такие виды, что остается пожалеть, что этого дома у нас не было раньше. Флигель готов совершенно. Уютно и мило. Все деревья, которые я посадил, принялись. Конопля, рицинусы и подсолнухи тянутся до неба». Своих знакомых он шутливо извещает о том, что «перешел в магометанскую веру и уже приписан к обществу татар деревни Аутки», и подписывается «Осман Чехов».
      Мы с вами в ожидании того часа, когда назначено время нашей экскурсии, успели уже почитать письма Чехова и проследить за тем, как строился этот дом. (Виды дома.) Обходим его со всех сторон и чувствуем, что его смелая асимметрия подчеркивает живописность, свободу, с которой дом расположился на склоне горы. Недаром современники называли его «милой и благородной Белой дачей». Здесь нет никаких затейливых украшений, столь модных в конце XIX в., — тщеславного желания новоиспеченных богачей разукрасить фасад дома, выставить роскошь напоказ. Дом Чехова скромен и красив не богатством, а изяществом.
      Наконец, входим в дом. Первая комната, которая нас интересует, конечно, более всего, — кабинет писателя. Здесь Чехов писал свои произведения (показывается фотография), принимал гостей, читал.

      «Кабинет в ялтинском доме у Антона Павловича, — писал Куприн, — был небольшой, шагов двенадцать в длину и шесть в ширину, скромный, но дышавший какой-то своеобразной прелестью. Прямо против входной двери — большое квадратное окно в раме из цветных желтых стекол. С левой стороны от входа, около окна, перпендикулярно к нему, — письменный стол, а за ним маленькая ниша, освещенная сверху, из-под потолка, крошечным оконцем; в нише — турецкий диван. С правой стороны посредине стены — коричневый кафельный камин. <...> Стены кабинета — в темных с золотом обоях, около письменного стола висит печатный плакат „Просят не курить“. Сейчас же возле входной двери, направо, — шкаф с книгами. На камине несколько безделушек и между ними прекрасно сделанная модель парусной шхуны. <...> По обоим бокам окна спускаются прямые, тяжелые, темные занавески, на полу большой, восточного рисунка ковер; эта драпировка смягчает все контуры и еще больше темнит кабинет, но благодаря ей ровнее и приятнее ложится свет из окна на письменный стол. Пахнет тонкими духами, до которых А. П. всегда был охотник. Из окна видна открытая подковообразная лощина, спускающаяся далёко к морю, и самое море, окруженное амфитеатром домов. Слева же, справа и сзади громоздятся полукольцом горы».

      Говорят, что вещи мертвы, но мы и теперь остро чувствуем в этой комнате присутствие хозяина. Вещи, заботливо сохраненные Марией Павловной и сотрудниками музея, открывают нам облик Чехова, остаются яркими свидетелями его жизни.
      На его столе всегда лежали медицинская трубочка и молоточек. Рядом с письменным столом висит домашняя аптечка-шкафчик в русском стиле. В Ялте Чехов уже не принимает больных постоянно, но беднякам, пришедшим к нему за помощью, он не может отказать.
      Зная в Чехове эту черту, люди, желавшие с ним познакомиться, нередко представлялись ему как больные. М. П. Чехова вспоминает об одном курьезном эпизоде:

      «Пришел к нему однажды незнакомый человек и попросил принять его как пациента. Брат объяснил ему, что не занимается врачебной практикой, но тот просил, настаивал. Тогда Антон Павлович согласился, осмотрел его, выслушал. После этого посетитель положил на стол четыре золотых десятирублевых монеты. Брат с возмущением повторил ему, что он не практикует, и если согласился осмотреть его, то только в виде исключения, и что эти сорок рублей для него равносильны нанесенной ему обиде... Но потом передумал и, убедившись, что посетитель вполне обеспеченный человек, сказал:
      — А впрочем, подождите...
      Он вынул свою квитанционную книжку, по которой принимал пожертвования в пользу неимущих больных, и выписал квитанцию в получении от этого посетителя сорока рублей в фонд помощи нуждающимся больным. Тот сначала отказался взять квитанцию, но потом тоже сказал:
      — А впрочем, это автограф, — и взял».

      «Если бы Чехов не был таким замечательным писателем, он был бы прекрасным врачом, — пишет Куприн. — ...Он видел и слышал в человеке — в его лице, голосе и походке — то, что было скрыто от других, что не поддавалось, ускользало от глаза среднего наблюдателя... Между прочим, чрезвычайно удачно лечил он детей. Верил он в медицину твердо и крепко, и ничто не могло пошатнуть этой веры».

      Кстати, парусная лодка, о которой упоминает Куприн в описании кабинета, — модель ученика 5 класса ялтинской гимназии А. Средина, сына знакомого Чехову доктора Л. В. Средина.
      О чем еще рассказывают вещи в кабинете Чехова? «Объявление „Просят не курить“ как будто повешено не просто с целью избавить себя от необходимости говорить об этом каждому посетителю, — пишет В. Вересаев, — ...это было для Чехова единственным способом попросить посетителей не отравлять табачным дымом его больных легких. Если бы не было этой надписи и посетитель бы закурил, я не представляю себе, чтобы Чехов мог сказать: „Пожалуйста, не курите, — мне это вредно“».
      Портреты Толстого, Тургенева, Григоровича, висящие в кабинете, — признак глубокого уважения Чехова к старшему поколению писателей. ⁴
      В 1901—1902 гг. Толстой лечился в Гаспре, и Чехов часто бывал у него. Каждое такое посещение для Чехова — событие. В первый раз он чуть ли не час собирался, обдумывая все мелочи, вплоть до костюма: «Сбросил пенсне, помолодел и, мешая, по своему обыкновению, шутку с серьезным, все выходил из спальни то в одних, то в других штанах. — Нет, эти неприлично узки! Подумает: щелкопер! И шел надевать другие, опять выходил, смеясь: — А эти шириной с Черное море! Подумает: нахал...»
      Портрет Тургенева в кабинете Чехова оказался тоже не случайно. «Боже мой! Что за роскошь „Отцы и дети“! — писал Чехов. — Просто хоть караул кричи. Болезнь Базарова сделана так сильно, что я ослабел и было такое чувство, как будто я заразился от него. А конец Базарова? А старики? А Кукшина? Это черт знает как сделано. Просто гениально».
      Очень высоко ценил Чехов и Григоровича: «Я глубоко убежден, что пока на Руси существуют леса, овраги, летние ночи, пока еще кричат кулики и плачут чижи, не забудут ни Вас, ни Тургенева, ни Толстого». Григорович первый заметил в Чехове литературный талант и благословил его на серьезное творчество. Этого Чехов забыть не мог.
      Зная, как дорога поддержка «знаменитости» для молодых, начинающих писателей, Чехов по отношению к ним «был неизменно участлив, внимателен и ласков. Никто от него не уходил подавленным его огромным талантом и собственной малозначительностью. Никому никогда не сказал он: „Делайте, как я; вот смотрите, как я поступаю“... Внимательность его бывала просто трогательной. Один начинающий писатель приехал в Ялту и остановился где-то за Ауткой, на окраине города, наняв комнатушку в шумной и многочисленной греческой семье. Как-то он пожаловался Чехову, что в такой обстановке трудно писать, и вот Чехов настоял на том, чтобы писатель непременно приходил к нему с утра и занимался у него внизу, рядом со столовой. „Вы будете писать внизу, а я вверху, — говорил он со своей очаровательной улыбкой, — и обедать будете также у меня. А когда кончите, непременно прочтете мне или, если уедете, пришлите хотя бы в корректуре“».
      Кабинет Чехова — свидетельство любви Чехова к России и России к Чехову. Репродукция с картины Васнецова «Богатыри», очень нравившейся Чехову, несколько картин Левитана («Тяга», «Река Истра», «Дуб и березка» и др.), среди которых особенно дорога Чехову одна: «Стоги сена в лунную ночь» (репродукция с картины — на экране). Как-то вечером Чехов говорил гостившему у него Левитану о том, как скучно ему жить без северной русской природы. «Левитан, слушая его, обратился к присутствовавшей здесь Марии Павловне: „Маша, принесите мне картону“. Она принесла. Он вырезал из картона нужную форму, вставил ее в камин и буквально в полчаса написал этот пейзаж» ⁵. Через несколько дней Чехов писал О. Л. Книппер: «У нас Левитан. На моем камине он изобразил лунную ночь во время сенокоса. Луг, копны, вдали лес, надо всем царит луна».
      Чехову в Ялте трудно было жить не только без печального простора русских полей, но и без общения с лучшими представителями русской культуры. «Мне ужасно хочется в столицу, ужасно! — пишет он из Ялты. — Напишите мне, что нового в литературном мире... Пишите мне, не жалейте целительного бальзама, в котором я так нуждаюсь».
      И Чехову пишут, пишут так много, что он едва успевает отвечать. О том, как велик круг его знакомств с деятелями русской культуры, рассказывает витрина, где расположены фотографии, подаренные Чехову. Здесь и В. Ф. Комиссаржевская, К. С. Станиславский, В. И. Немирович-Данченко, Л. А. Сулержицкий, Ф. И. Шаляпин, поэты Я. П. Полонский и А. Н. Плещеев, журналисты В. А. Гольцев, П. А. Сергеенко, — всех не перечислить (некоторые фотографии показываются).
      О любви России к своему писателю говорят не только трогательные надписи на фото, но и вещи. Вот медный колокольчик, подаренный Чехову сахалинским каторжником, деревянное блюдо, на котором крестьяне села Новоселки поднесли Чехову хлеб-соль, деревянные ларцы в древнерусском стиле, присланные Станиславским после постановки пьес Чехова на сцене МХТа, множество картин и скульптур, подаренных Чехову художниками, книги Горького, среди них «Фома Гордеев», посвященный Антону Павловичу ⁶. Иногда обилие вещей в кабинете смущало Чехова. Когда Станиславский к юбилею преподнес Антону Павловичу венок и старинную материю, шитую золотом, Чехов не выдержал:
      «Я же теперь без кабинета. Там же музей, послушайте, — жаловался мне Антон Павлович.
      — А что же нужно было вам поднести? — поинтересовался я.
      — Мышеловку. У нас мыши».
      Но поток «даров» не уменьшался. И это естественно:
      Чехов — «один из лучших друзей России, друг умный, беспристрастный, правдивый... любящий ее, сострадающий ей во всем» ⁷.
      Отгороженный от центров русской жизни крымскими горами, Чехов не перестает напряженно следить за тем, что происходит в России. В кабинете у окна мы видим телефонный аппарат, по которому Чехову передавали телеграммы о первых постановках его пьес в Художественном театре, звонили друзья, знакомые. По этому аппарату Чехов беседовал с Толстым, Горьким и другими писателями, приезжавшими в Ялту.
      Чехов, необычайно чутко воспринимавший все изменения в русской жизни, в творчестве ялтинских лет оставался строгим судьей современности и выразителем бодрых надежд на будущее. В чеховских рассказах этих лет говорится о бессмысленности капитализма («Случай из практики»), слышится горький упрек интеллигенции и народу, не сумевшим найти общего языка («Новая дача»). Стремлением разбудить человеческую совесть проникнут рассказ Чехова «По делам службы». Герой рассказа следователь Лыжин «чувствовал, что самоубийство и мужицкое горе лежат и на его совести. Мириться с этим, а для себя желать светлой, шумной жизни среди счастливых довольных людей и постоянно мечтать о такой жизни — это значит мечтать о новых самоубийствах людей, задавленных трудом и заботой».
      И все сильнее в последних произведениях Чехова звучит надежда на скорые и сильные перемены («Три сестры», «Невеста», «Вишневый сад»).
      Между тем Чехов был тяжело болен. И он не мог заблуждаться на свой счет: течение и исход болезни были для него, медика по образованию, очевидны. Однако Чехов никогда не жаловался на болезнь не только посторонним, но и близким. Он боролся с ней сам, переносил ее мужественно, просто и терпеливо, без раздражения, недоумений, почти без слов.
      Спальня Антона Павловича (фото) не похожа на комнату больного. Ажурная резная дверь отделяет от кабинета «светлую веселую комнату, сияющую какой-то девической чистотой, белизной и невинностью» (А. И. Куприн).
      В комнате немного вещей. И от этого, несмотря на свои небольшие размеры, она просторна. Громоздким кажется лишь один шкаф. Но Чехов не случайно оставил его здесь. В детстве Чехов и его братья называли шкаф «дорогим и многоуважаемым» за то, что в нем хранились сладости. Когда Чехов писал «Вишневый сад», эти слова он отдал состарившемуся «младенцу» Гаеву, который всерьез патетически восклицает: «Дорогой, многоуважаемый шкаф!»
      И день Чехова обычно не был похож на день больного человека. Вставал Чехов довольно рано. «Никто, даже из самых близких людей, не видел его небрежно одетым; также не любил он разных домашних вольностей, вроде туфель, халатов и тужурок», — вспоминает Куприн. Утро заставало Чехова в саду, который он обходил, внимательно оглядывая посаженные им растения (фото 1902 г. — Чехов в своем саду с ручным журавлем). Если утро было теплым, Чехов подолгу сидел где-нибудь в укромном уголке сада (фото 1900—1902 гг. — Чехов в саду) и думал, глядя на изменчивое море, иногда что-то записывал. (На экране — записная книжка Чехова.)
      Вот записная книжка Чехова. Здесь обрывки разговоров, сюжеты его будущих повестей и рассказов. Здесь среди строк самого прозаического, будничного характера — мысли, вдруг освещающие самые лирические раздумья Чехова над жизнью. Какой постоянный, ни на минуту не ослабевающий труд — творчество! То, мимо чего мы проходим, не подняв глаза, останавливает Чехова. Вот запись:

      «Архиерей плачет, как в детстве больной, когда его жалела мать; плакал просто от общей душевной прострации... Он веровал, что достиг всего, что было доступно человеку в его положении, но все же душа болела: не все было ясно, чего-то еще недоставало и не хотелось умереть...»

      Из этой записи вырос рассказ «Архиерей», печальная история о человеке, который умирает не только от физической болезни, но от острой душевной горечи. Жизнь его, внешне совершенно благополучная, невыносима. Она лишена смысла, человеческого тепла. И в этой чуждости своей она становится тюрьмой для человека, который готов избавиться от несвободы даже ценой смерти. ⁸

      «В восемь-девять часов Чехова уже можно было застать ходящим по кабинету или за письменным столом... По-видимому, самое лучшее время для работы приходилось у него от утра до обеда, хотя пишущим его, кажется, никому не удавалось заставать: в этом отношении он был необыкновенно скрытен и стыдлив», — вспоминает А. Куприн.

      Но мы все-таки заглянем в черновую рукопись, лежащую на столе (на экране рукопись Чехова). Она вся испещрена переделками, зачеркиваниями, вставками. Это корректура рассказа «Невеста», только что присланная из журнала. Чехов внимательно вчитывается и исправляет написанное.
      Посмотрим, что и зачем Чехов изменяет в тексте корректуры (на доске, разделенной на две половины, заранее приготовлена запись):

      Что же изменилось, почему Чехов решил исправить черновую рукопись?
      Во-первых, вместо пространной авторской ремарки, описывающей манеру речи Саши, дан выразительный жест героя («вытягивал перед слушателем два длинных, тощих пальца»). В этом жесте — и убедительность Сашиной речи, и болезненность Саши. Но в черновой рукописи Чехов сам открывал читателю эти черты. В окончательном тексте автор заставляет читателя увидеть жест, позволяющий самостоятельно заметить их в герое. На первый взгляд кажется, что чеховский лаконизм в окончательном тексте делает фразу проще, в действительности же характер восприятия текста читателем усложняется. Читатель должен стать активнее, он сам делает теперь выводы.
      Изменение фразы, вводящей слова Саши, несколько меняет и облик героя. В жесте, обнаруженном Чеховым, больше видна резкость напряжения, чем терпеливая усталость. «Тихий, протяжный басок» не вяжется с обликом энтузиаста. И Чехов убирает эту деталь, а впоследствии (глава II) замечает: «Закашлял грубым басом Саша».
      Это усиление резкости слов Саши видно и в изменении его реплик. Вместо полупрезрительного удивления («Как вы тут можете ничего не делать, — сказал он, пожимая плечами, — удивляюсь!») теперь слышится энергичный протест, возмущение: «Черт знает, никто ничего не делает».
      Далее Чехов убирает из фразы все то, что дробит ее. Саша теперь неумолимо выстраивает бездельничающих в один ряд, нагнетая ощущение всеобщей праздности повторяющимися «тоже».
      Сняты и извинительные слова Саши об Андрее Андреевиче («хороший человек, славный» и пр.).
      Это усиление резкости осуждения меняет и реакцию Нади. Она уже не может робко защищать своего жениха, брошен вызов всему образу ее жизни, и она сердится, сердится потому, что знает: Саша прав и теперь уже невозможно посмеяться над его словами, как это было в прошлом и позапрошлом году.
      Вот к каким выводам приводят несколько на первый взгляд незначительных изменении в рассказе. А сколько таких изменений во всей «Невесте»! И разве только в ней...
      Чехов не только шлифует и отделывает вновь написанное, он перерабатывает множество ранних рассказов, которые должны войти в собрание сочинений, издаваемое Марксом. Издатель торопит, и работы — горы, ведь в молодости Чехов писал удивительно много. И сейчас все написанное выдерживает строгий экзамен перед лицом самого автора. Дело не только в том, что у Чехова вкус стал строже, он многое переосмыслил, и поэтому переработке, переделке, кажется, нет конца. К полудню Чехова начинают одолевать посетители. А. Куприн вспоминает: «Бывали у него люди всех слоев, всех лагерей и оттенков. Несмотря на утомительность такого постоянного человеческого круговорота, тут было нечто и привлекательное для Чехова: он из первых рук, из первоисточников, познакомился со всем, что делалось в данную минуту в России». Посетители бывали разные. Некоторые приходили для того, чтобы, поговорив с известным писателем о «высоком», почувствовать уважение к себе. Но Чехов мягко и непреклонно «опрощал» людей, заставлял их быть самими собой. Это не было «срыванием масок» (резкости Антон Павлович не любил), просто в его присутствии люди сами чувствовали ненужность «маскарада» и переставали позировать. Как-то М. Горький оказался свидетелем такой сцены:

      «Однажды его посетили три пышно одетые дамы; наполнив его комнату шумом шелковых юбок и запахом крепких духов, они чинно уселись против хозяина, притворились, будто бы их очень интересует политика, и — начали „ставить вопросы“.
      — Антон Павлович! А как вы думаете, чем кончится война?
      Антон Павлович покашлял, подумал и мягко, тоном серьезным, ласковым ответил:
      — Вероятно — миром...
      — Ну, да, конечно! — Но кто же победит? Греки или турки?
      — Мне кажется, — победят те, которые сильнее...
      — А кто, по-вашему, сильнее? — наперебой спрашивали дамы.
      — Те, которые лучше питаются и более образованны...
      — Ах, как это остроумно! — воскликнула одна.
      — А кого вы больше любите — греков или турок? — спросила другая.
      Антон Павлович ласково посмотрел на нее и ответил с кроткой, любезной улыбкой:
      — Я люблю — мармелад... а вы — любите?
      — Очень! — оживленно воскликнула дама.
      — Он такой ароматный! — солидно подтвердила другая.
      И все три оживленно заговорили, обнаруживая по вопросу о мармеладе прекрасную эрудицию и тонкое знание предмета. Было очевидно — они очень довольны тем, что не нужно напрягать ума и притворяться серьезно заинтересованными турками и греками, о которых они до этой поры и не думали.
      Уходя, они весело пообещали Антону Павловичу:
      — Мы пришлем вам мармеладу!
      — Вы славно побеседовали! — заметил я, когда они ушли.
      Антон Павлович тихо рассмеялся и сказал:
      — Нужно, чтоб каждый человек говорил своим языком...»

      (Эту сценку во время заочной экскурсии читают в лицах заранее подготовленные ученики.)
      К часу дня Чеховы собирались в столовой (фотография). Почти всегда за обеденным столом был кто-нибудь из гостей.
      Все здесь очень просто: стол, буфет, сделанный по рисунку Марии Павловны еще в Мелихове, черное фортепьяно. Вещи не претендуют на изысканную роскошь: они лишь напоминание о близких людях, о событиях, которые дороги. Вот картина «Бедность» — последняя неоконченная работа талантливого брата Чехова Николая. Вот вид «голубоглазой Венеции» (так называл Чехов город, который произвел на него сильное впечатление): в пролетах темных каменных аркад нежно светится голубая вода каналов. Лишь одна вещь в столовой экзотична: сияющая серебристым перламутром огромная морская раковина. Но и она — память о путешествии по Тихому океану, которое Чехов проделал, возвращаясь с острова Сахалина.
      В этой комнате чувствуется стиль всей чеховской семьи: простой, милой, радушной, не любящей ничего пышного, намеренно подчеркнутого.
      После обеда — опять разговоры с бесчисленными посетителями, прогулки в город, куда Чехова зовут дела.
      К вечеру, часам к семи, собирались к чаю в галерее или на открытой террасе. Было уже не так жарко, как днем, и Чехов чувствовал себя лучше. (Фотография 1900 г. — Чехов и Горький в Ялте.) А. Куприн вспоминает:

      «Здесь иногда... воскресал в нем прежний Чехов, неистощимо веселый, остроумный, с кипучим, прелестным юношеским юмором. Тогда он импровизировал целые истории, где действующими лицами являлись его знакомые, и особенно охотно устраивал воображаемые свадьбы, которые иногда кончались тем, что на другой день утром, сидя за чаем, молодой муж говорил вскользь небрежным и деловым тоном:
      — Знаешь, милая, а после чаю мы с тобой оденемся и поедем к нотариусу. К чему тебе лишние заботы о твоих деньгах?
      Искреннее оживление, веселость в этих вечерах соединялась с удивительно поэтическим настроением, которое рождалось от теплой ночи, спустившейся на город, от звуков музыки, которые неслись из гостиной. Сам Чехов никогда не играл ни на каком музыкальном инструменте, но музыку очень любил. В гостях у него бывали Шаляпин, Рахманинов, Спендиаров. Рахманинов не только великий композитор, но и виртуозный пианист. Он играл Чехову свои пьесы, затем Шопена, Шумана... (Здесь можно включить аудиозапись: «Играет Сергей Рахманинов». Во время прослушивания на экране рисунок Л. О. Пастернака «С. В. Рахманинов».)
      Гости расходятся... Лишь один из гостей все еще беседует с хозяином в его кабинете, и долго еще светится большое окно. Как бы ни был занят день напряженной работой и многочисленными встречами с людьми, Чехову было мучительно оставаться долгое время на одном месте. Он был проповедником подвижности (достаточно вспомнить его восторженную статью о Пржевальском, путешествие на Сахалин). Не раз он советовал молодым писателям: „Поезжайте куда-нибудь далеко, верст за тысячу, за две, за три. Ну, хоть в Азию, что ли, на Байкал. Вода в Байкале бирюзовая, прозрачная: красота! Если времени мало, поезжайте на Урал: природа там чудесная. Перешагните непременно границу Европы... Сколько всего узнаете, сколько рассказов привезете! Увидите народную жизнь, будете ночевать на глухих почтовых станциях и в избах, совсем как в пушкинские времена... Только по железным дорогам надо ездить непременно в третьем классе, среди простого народа, а то ничего интересного не услышите. Если хотите стать писателем, завтра же купите билет до Нижнего. Оттуда — по Волге, по Каме...“»

      Приезды близких людей, писателей, артистов в Ялту были все-таки редкостью, и поэтому Чехов был особенно рад, когда Московский Художественный театр по его просьбе отважился на гастроли в Крыму.
      В письме к Книппер он шутливо писал о том, как волновали его первые сообщения из Москвы об успехе «Дяди Вани»: «Телеграммы стали приходить 27-го вечером, когда я был уже в постели. Их мне передают по телефону. Я просыпался всякий раз и бегал к телефону в потемках, босиком, озяб очень; потом едва засыпал, как опять и опять звонок. Первый случай, когда мне не давала спать моя собственная слава».
      Но Чехов не видел спектаклей, это огорчало его и мешало работать над новыми пьесами.
      Не имея возможности из-за болезни отправиться в Москву, Чехов приглашает актеров приехать в Крым: «Если бы вы все приехали весной в Ялту, играли бы здесь и отдыхали. Это было бы удивительно художественно». И вот театр приезжает в Крым, везя с собой декорации, костюмы. Чехов, наконец, видит свои пьесы в блестящем исполнении артистов МХТа. Оно так понравилось, что Чехов иногда во время спектакля даже в грустных местах пьесы смеялся от удовольствия, как умеют смеяться только самые непосредственные зрители. Пьесам Чехова и во время гастролей сопутствовал огромный успех. «Единственная неприятность для Антона Павловича была — это выходить на сцену на вызовы публики. Всю свою жизнь он боялся публичности, речей, выступлений и т. п.», — вспоминает М. П. Чехова.
      Чудесные, весенние дни, когда Художественный театр был в Ялте, были праздником для Чехова, лучшими днями его ялтинской жизни (фотография 1900 г. — Чехов и Горький среди артистов МХТа). К этому времени в Ялте собралось много писателей, близких Чехову: Горький, Бунин, Куприн, Мамин-Сибиряк, Скиталец. Белая дача и чеховский сад стали местом оживленных бесед о литературе, искусстве, театре. На веранде сосредоточенно слушают Горького (фотография М. Горького 1904 г., подаренная Чехову), который увлекательно рассказывает о своих скитаниях. Актеры восхищены его смелым образом мыслей, его впечатлениями о незнакомых им сторонах жизни. В другом уголке сада слышатся взрывы смеха:
      Бунин, рассказы которого пронизаны грустным запахом осенних листьев, оказался великолепным чтецом юмористических рассказов Чехова (фотография И. Бунина, подаренная Чехову). Чехов искренне, от души смеется, будто обнаружил в своих рассказах что-то неожиданное для себя. Шутку любят и Москвин, и Мамин-Сибиряк. Их остроты поддерживают настроение неиссякаемого веселья.
      В эти две недели Чехов окончательно сблизился со всей труппой Художественного театра. И он посылает театру новые свои пьесы «Три сестры», «Вишневый сад», привлекает к сотрудничеству в театре М. Горького.
      Театр уехал, и о его приезде долго напоминали Чехову оставленные в саду качели и скамейки из декораций «Дяди Вани».
      Осмотром сада заканчивается наша экскурсия. Мы идем по аккуратным дорожкам мимо деревьев, посаженных Чеховым; мимо скамейки, где он любил беседовать с Горьким, растений, цветение которых не прекращается весь год (фотография чеховского сада в Ялте). Деревья стали огромными. Даже не верится, что этим великанам чуть больше века. А цветы так же свежи и пленительны, как при жизни Чехова. И невольно думается о том, как много оставил нам Чехов. Не только 20 томов изумительно умной прозы, не только театр, который во многом обязан своим тонким искусством пьесам Чехова, но и школы, больницы, санатории, сады. И все-таки среди оставленного Чеховым на земле домик в Ялте нам особенно дорог, он помогает понять сердце Чехова, он сохраняет для нас живые черты его облика. С благодарностью мы вспоминаем тех, чьи усилия помогли «остаться в живых» этому дому, и прежде всего Марию Павловну Чехову (фотография М. П. Чеховой за письменным столом).
      После смерти Чехова нелегко было содержать дом в том виде, в котором он был известен при жизни писателя. Много трудов и денег отнимал ремонт здания. Марии Павловне приходилось предпринимать огромные усилия, чтобы все в доме оставалось, как при жизни Чехова. С установлением в Крыму Советской власти дом стал государственным музеем.
      Во время Великой Отечественной войны Крым был занят фашистами. Дом Чехова уцелел лишь благодаря самоотверженности Марии Павловны, которая и в годы оккупации оставалась его хранительницей. ⁹
      И после освобождения Крыма музей вновь открыл двери для тех, кто любит Чехова.
      Заочная экскурсия в Ялту обычно побуждает школьников в летних путешествиях побывать в местах, связанных с Чеховым, и собрать фотографии этих мест. Такая работа может стать началом создания Чеховского музея в школе, который будет пополняться снимками спектаклей и фильмов по произведениям Чехова. Все это создает возможность душевно и эстетически приблизиться к писателю, который своим творчеством открыл дорогу в XX век для русского и мирового искусства.

¹ Чехова М. П. Из далекого прошлого. — М., 1960. — С. 201—202.
² Щепкина-Куперник Т. Л. О Чехове // Чехов в воспоминаниях современников. — М., 1950. — С. 290—291.
³ Подготовительную работу и ведение этой части экскурсии можно поручить самим учащимся. Они заранее готовят большой плакат: виды Ялты в разное время года (лучше всего, если умеющие рисовать сделают их красочными) и отрывки из писем Чехова об осени, весне, зиме, лете. На уроке несколько составителей демонстрируют свою работу, освободив на некоторое время учителя от обязанностей гида.
⁴ Портреты писателей и высказывания Чехова об их творчестве заранее подобраны учащимися. На уроке-экскурсии ученики сами показывают результаты своей работы.
⁵ Чехова М. П. Дом-музей А. П. Чехова в Ялте. — М., 1953. — С. 48.
⁶ Рисунки этих экспонатов музея даны в книге М. П. Чеховой «Дом-музей А. П. Чехова в Ялте». Некоторые из них можно показать через эпидиаскоп.
⁷ Горький М. По поводу нового рассказа А. П. Чехова «В овраге» // М. Горький и А. Чехов: Переписка, статьи, высказывания. — М., 1951. — С. 122—123.
⁸ Таким же образом можно показать классу и «зерна» других рассказов Чехова, с тем чтобы сами ученики назвали произведения, начавшиеся с этих записей. Такой прием, несомненно, активизирует работу класса.
⁹ Интересный материал об этих годах учитель найдет в статье С. Г. Брагина «Из архива М. П. Чеховой» (см.: А. П. Чехов. Сб. статей и материалов. — Симферополь, 1962).