А. Т. Твардовский. Лирика. Поэмы

      «Преподавание литературы — творческое дело» — с такой речью выступил А. Т. Твардовский на Всероссийском съезде учителей в 1960 году. В ней он говорил, что урок литературы «должен быть часами воодушевления, эмоционального подъема, нравственного прозрения». Они призваны воспитывать личность, оказывать влияние на ее духовный мир, на выбор ею нравственных ориентиров. Учителю-словеснику близка высказанная Твардовским мысль: ученик должен состояться прежде всего как читатель. Быть читателем поэзии — дело достаточно тонкое и эстетически деликатное: прямой смысл поэтического высказывания не лежит на поверхности, он складывается чаще всего из совокупности составляющих его художественных элементов: слова, образных ассоциаций, музыкального звучания. В стихах Твардовского отражено то, что определяло содержание его духовной жизни, «меру личности», как сказал сам поэт. Его лирика требует сосредоточенности, раздумий, эмоционального отклика на поэтические чувства, выраженные в стихотворении.

      Продумывая систему занятий по поэзии Твардовского, учитель будет опираться на опыт анализа лирического произведения, который у одиннадцатиклассников уже есть. Имеет значение и сама формулировка темы урока, и его «жанр». В школьной практике сложились разные типы уроков по поэзии, некоторые из них возможны и по теме «Лирика Твардовского».

      Тематические обзоры на уроке внеклассного чтения.

      «Тема «малой родины» в поэзии Твардовского»: «Братья», «За тысячу верст…», «О Родине», «Мне памятно, как умирал мой дед…», «Жестокая память», «За распахнутым окном…». Эпиграфом к этой лирической композиции может быть признание Твардовского: «Загорье, смоленская деревня, ее природа, цвета ее и запахи, ее незаменимая для художника память — все это мне было дано от рождения — само собой».

      Лирический цикл «Памяти матери»: «Матери» («И первый шум листвы еще неполной…»), «Прощаемся мы с матерями…», «В краю, куда их вывезли гуртом…», «Как не спеша садовники орудуют…», «Ты куда эту песню…».

      Слова Твардовского, взятые из его статьи об И. Бунине, послужат эпиграфом к уроку: «Самая драгоценная память человеческая — память матери».

      «Это — настоящий реквием, простой, величавый и скорбный». Эти слова С. Я. Маршака отнесем к таким стихотворениям Твардовского, которые раскрывают ключевую тему в творчестве поэта — тему Памяти: «Я убит подо Ржевом…», «В тот день, когда окончилась война…», «Сыну погибшего воина», «Их памяти», «22 июня 1941 года», «Жестокая память», «Лежат они, глухие и немые…», «Я знаю, никакой моей вины…». Из названных стихотворений ученики выбирают строки, которые станут эпиграфом к уроку, обосновывают свой выбор стихотворения для стилистического анализа. Он позволит проследить за развитием поэтической мысли, самой дорогой поэту. В своей заметке «О стихотворении «Я убит подо Ржевом…» Твардовский писал: «Стихи эти продиктованы мыслью и чувством, которые более всего заполняли душу. Навечное обязательство живых перед павшими за общее дело, невозможность забвения, неизбывное ощущение как бы себя в них, а их в себе, — так приблизительно можно определить эту мысль и чувство».

      Урок художественного чтения «Читаем стихи Твардовского». Ученики по своему выбору составляют тематические подборки:

      Пейзажная лирика Твардовского: ее философичность, ее изобразительная сила («Июль — макушка лета», «Чуть зацветет иван-чай», «Все сроки кратки в этом мире…», «Спасибо за утро такое…», «Листва отпылала, опала, и запахом поздним…», «Полночь в мое городское окно…», «Береза», «Когда обычный праздничный привет…»). Началом, объединяющим в лирическую композицию такие разные стихотворения, которые названы здесь, может служить признание поэта, завершающее стихотворение «Жить бы мне соловьем-одиночкой…»:

      Когда читаешь стихи, невольно думаешь, как много значили для Твардовского те семнадцать лет, которые он прожил на хуторе Загорье. «Оттуда, от земли» все: и взгляд поэта, близкий крестьянскому восприятию жизни, и естественное, гармоничное слияние с миром природы, и усвоенные им народные приметы, которые обозначили движение стихотворной строки в пейзажных этюдах Твардовского. С народного календаря, подчинявшего себе все работы и заботы крестьянской семьи, дававшего ощущение Времени, «там» начиналось постижение законов Бытия.

      «Уроки и заповеди Мастера» (тема поэта и поэзии в лирике Твардовского): «О сущем», «Вся суть в одном-единственном завете…», «Час мой утренний, час контрольный…», «Собратьям по перу», «Не много надобно труда», «Изведав жар такой работы…», «Стой, говорю, всему помеха…», «Слово о словах», «Моим критикам». Афоризмы Твардовского. Они — «мера личности» поэта. Завершающее этот цикл стихотворение «К обидам горьким собственной персоны…».

      Урок-аннотация сборника стихов поэта (например, «Стихи из записной книжки», их жанровая разновидность).

      Урок-монолог «Об одном стихотворении». Для анализа на выбор учеником берется отдельное стихотворение. Монологическая форма выступления учащихся направлена на раскрытие такой мысли-оценки поэзии Твардовского: «Стихи неслыханной искренности и откровенности». Эти слова Ф. Абрамова записываются как эпиграф к уроку.

      Поэты о поэте (Твардовский в воспоминаниях К. Симонова, К. Ваншенкина, С. Маршака, М. Исаковского). Эта тема может носить обобщающий характер. К уроку ученики составляют информационные карточки, на которых записываются самые значительные оценки поэтического творчества Твардовского. Они пополняют картотеку школьного кабинета литературы. Ими ученики пользуются при подготовке реферативных сообщений, сочинений.

      Как видим, типы уроков по творчеству одного поэта могут быть разнообразными. Оставив в стороне формальный оттенок их классификации, отметим, что каждый из них по-своему сложен. Каждый из них ставит учителя перед решением таких методических проблем: из чего будет складываться творческая работа школьников в процессе постижения особенностей лирики великого поэта? Каким образом учитель включит своих учеников в ход авторской мысли-переживания. Такого типа задания не только приучат школьников грамотно читать поэтический текст, но и позволят им овладеть навыками «скрытого анализа».

      Приведем разработку урока-лекции по теме: А. Т.  Твардовский. Стихи последних лет.

      Это понятие объединяет лирические циклы, опубликованные в журнале «Новый мир» 1965—1969 годов под заголовками «Из лирики этих лет», «Стихи из записной книжки», «Из записной книжки». К печати эти подборки стихов готовил сам автор.

      Стихи эти имеют особую эстетическую значимость. Константин Симонов по этому поводу говорил: «Казалось, в своей поэме «За далью — даль» Твардовский поднялся на такую вершину поэзии, что выше подняться невозможно. А он сумел. И эта последняя, высочайшая его вершина — его лирика последних лет». «Стихи неслыханной искренности и откровенности» — так воспринял Федор Абрамов позднюю лирику Александра Твардовского. «Нельзя понять и оценить поэзию Твардовского, не почувствовав, в какой мере вся она, до самых своих глубин, лирична. И вместе с тем она широко, настежь открыта окружающему миру и всему, чем этот мир богат, — чувствам, мыслям, природе, быту, политике», — писал С. Я. Маршак в своей книге «Воспитание словом».

      В статье об А. А. Ахматовой А. Т. Твардовский высказал самую дорогую для себя мысль: «Поэзия Ахматовой — это прежде всего подлинность, невыдуманность чувств, поэзия, отмеченная необычайной сосредоточенностью и взыскательностью нравственного начала… В целом — это лирический дневник много чувствовавшего и много думавшего современника сложной и величественной эпохи». Эти слова были определены эстетической близостью двух художников слова, стремившихся выйти за пределы узкой композиционной формы краткого лирического стихотворения. Их привлекало создание лирических циклов как своеобразной новой структурной формы большого масштаба. У Твардовского работа над такими циклами проходила в течение многих лет.

      «Это — настоящий реквием, простой, величавый и скорбный».

      Эти слова С. Я. Маршака относятся к таким «проникновенным стихам» А. Твардовского, как «Я убит подо Ржевом…» (1945—1946), «В тот день, когда окончилась война…» (1948), «Сыну погибшего воина» (1949—1950), «Их памяти» (1949—1951), «22 июня 1941 года» (1950), «Жестокая память» (1951), «Лежат они, глухие и немые…», «Я знаю, никакой моей вины…» (1966). Они составили стихотворный цикл, отличающийся тематическим и эмоциональным единством и свойственной художественному мышлению А. Твардовского повышенной ретроспективностью. Нельзя не заметить, как часто в его стихах сталкивается прошлое и настоящее, повторяются слова «память», «памятный». Они выносятся в заглавия стихотворений, становятся ключевыми в развитии темы. С них нередко начинаются лирические признания поэта, его размышления:

      Обращение к прошлому, к памяти позволяет постичь высшие моменты бытия. Память питает лиризм поэта, восстанавливает то, что было подлинным счастьем и радостью. Жизнью. Миром. Представление о нем создают те «подвижные картины», с которых начинается стихотворение «Жестокая память». Обращает на себя внимание лиризм воспоминаний, переданный в мягком, неторопливом, певучем звучании стиха. Но «Жестокая память» — это и стихи, впитавшие в себя напряжение и драму истории, иные подробности и приметы времени: «окопная маскировка», «дым горячих воронок», «угарная пыль похода», «соль солдатской спины», «сражений грохочущий вал». Все это вбирает в себя метафорический образ потрясающей силы:

      «У каждого настоящего поэта обязательно есть стихи, выделяющиеся из прочих, возвышающиеся над остальными. Они становятся достоянием различных антологий, хрестоматий. В этом ряду, — считает К. Ваншенкин, — безусловно, и «Я убит подо Ржевом…». В своей заметке «О стихотворении «Я убит подо Ржевом…» поэт рассказывает об истории его создания, о поездке под Ржев осенью 1942 года.

      «Форма первого лица в «Я убит подо Ржевом…» показалась мне наиболее соответственной идее единства живых и павших «ради жизни на земле».

      Трагизм хода истории был для Твардовского очевиден. И он сумел рассказать об этом по-своему. Названия стихотворений «Я убит подо Ржевом…» и «Лежат они, глухие и немые…» возвращают нас в памятную, тяжелейшую пору, которую переживала страна.

      Слова эти написаны с полной достоверностью — и чисто внешней, и психологической. Это ощущение человека, который был сам участником событий, когда «было все на кону», когда «решалась судьба Отечества». «Форма первого лица» и обнажает, и затушевывает авторское присутствие в стихе. В другом стихотворении — «Лежат они, глухие и немые…»  оно проявляется в элегическом звучании стихотворной фразы, щемяще-грустной интонации, в выборе слова:

      Поставленные рядом, два эти стихотворения образуют смысловое и эмоционально-лирическое единство. Это своего рода поэтическая дилогия, в которой постигается судьба фронтового поколения, воссоздается его духовный, нравственный портрет. Поэт словно бы предвосхищает судьбы павших:

      История создания стихотворения «В тот день, когда окончилась война…» по-своему замечательна. Учитель прочитает о ней в книге А. Кондратовича «Александр Твардовский» в главе «Заметки о лирике». Повторив первую строку стихотворения, вынеся ее в заголовок, поэт тем самым утвердил мысль о значительности, важности исторического момента — кончилась война! В стихотворении ситуация драматизирована: происходящее не описывается, а развертывается перед нами. Исторические воспоминания о «том дне» пережиты Твардовским глубоко лично. Это трагедийное повествование, в котором поэт развивает тему «большой разлуки», «великого прощания». Стихотворение обретает летописную трагедийную торжественность и значительность. По мере развития темы усиливается эмоциональное напряжение стиха. В эпически мерном движении строк мы чувствуем элегическую печаль, которая имеет действенную силу катарсиса:

      Лирика отражает процессы внутренней жизни автора. В стихах Твардовского с годами стала явственнее проступать искренность личных признаний, а в поэтической манере — исповедальность тона. В справедливости сказанного убеждает стихотворение, завершающее реквием, — «Я знаю — никакой моей вины…»:

      Об этом стихотворении много писали.
     «Удивительное стихотворение. Ведь всего-навсего одна и та незаконченная, как бы затихающая в глубоком, уже бессловесном раздумье фраза. И слова — все до одного обычные, ни одного по видимости поэтичного. А возникло из этих обиходных слов чудо поэзии» (А. Кондратович).

      «Казалось бы, что может сделать один художник в разливанном море всеобщего безумия?.. И конечно же, прав поэт, сказавший, что вроде бы и нет его вины в том, что война вспыхнула как очевидный акт безумия и что она была тяжелой и кровопролитной. И тем не менее не случаен этот горький вздох запоздалого сожаления, близкого к ощущению собственной вины: «…но все же, все же, все же…» (Б. Можаев).

      Григорий Бакланов в своих воспоминаниях о Твардовском заметил: «Это «все же» не одного его сопровождало и сопровождает в послевоенной выпавшей нам жизни. Но только он мог так за всех сказать».

      У Твардовского «невозможность забвения, неизбывное ощущение как бы себя в них, а их в себе» выражается с редкой обнаженностью чувств. Стихи обрываются на одной из кульминаций мысли. Поэт остается один на один со своими воспоминаниями, мы имеем дело с чистой рефлексией. А в самой незавершенности мы не можем не видеть драматического начала. Недоговоренность, стихи, остановленные на полуфразе, получают особенную выразительную силу, таят в себе загадку, скрытый смысл, который приковывает читателя.

      Твардовский представляет собой явление исключительной цельности. Это Мастер, мысль которого обращена к тем нравственным и эстетическим заветам, которым должен следовать художник слова и которые связаны с его духовными исканиями. Традиционная в русской литературе тема «О поэте и поэзии» получила в лирике Твардовского неординарное решение. Следует прежде всего отметить ее исповедальный характер. В стихах на эту тему чаще всего обозначается ситуация: «поэт наедине с самим собой». Она неоднозначна, что сказывается на интонации, выборе слов, на характере авторской исповеди. В стихотворении «Изведав жар такой работы…» поэт показан в минуты вдохновения («жар работы» — сказано автором). Две короткие строфы, убыстренный ритм стиха, слова в один-два слога словно бы «подгоняют» друг друга; поэт в волнении торопится записать их — все это помогает понять состояние лирического героя.

      Радость переживаемой минуты поэт приглушает ироническим обращением к самому себе: «От сладких слез, что наготове, / По крайней мере удержись».

      В стихотворении «Стой, говорю: всему помеха…» поэт показан в ином состоянии. Он резок, категоричен, бескомпромиссен по отношению к себе. Он вершит бесстрашный суд над собой.

      И здесь сюжет лирического стихотворения приобретает не фабульную, а психологическую остроту. Причем началом стихотворения служит сама кульминация чувств, непосредственно вводящая в мир волнующих поэта мыслей: «мелочные страсти», «успех», «слава», «расчет порочный» — все это мнимые ценности, «прах», они делают поэта несвободным. Такая открытость в выражении поэтического чувства не может не найти отклик в душе читателя. Он почувствует эмоциональный контраст, на котором строится это стихотворение. Резкие фразы первой строфы («Стой…», «Прочь…») сменяются плавными строчками второй части стихотворения, в которой высказаны заветные желания:

      Счастлив бывает поэт в те минуты, когда ему это удается. Такой мотив получил свое развитие в стихотворении «Не хожен путь…», которое завершается словами:

      Доверительность признаний поэта, разговорная интонация, диалогическая форма поэтического текста, своеобразие синтаксиса с его выразительным тире — все направлено на раскрытие высокой темы: «Поэт и его призвание». И здесь очень сильным оказывается не столько логический смысл, сколько смысл эмоциональный, созданный лирической композицией. Ход лирических размышлений Твардовского подчинен поискам ответа на вопрос: «Что нужно, чтобы жить с умом?» Именно с него начинается одно из стихотворений 1969 года. Ответ содержится в заветах, которые оставил поэт:

      Как видим, и вопрос этот, и поиски ответа на него оказались этически значимыми для самого автора и для его читателя. Они придали восприятию жизни ту особую проникновенность, ту эстетическую «новизну», о которой, как о желанном открытии, писал Твардовский в стихотворении «Нет ничего, что раз и навсегда…»:

      Эстетическая программа поэта, его нравственное кредо выражены в стихотворениях «О сущем», «Вся суть в одном-единственном завете…», «Час мой утренний, час контрольный…», «Собратьям по перу», «Не много надобно труда», «Слово о словах», «Моим критикам». Эти стихи полны духовного смысла. Они — «мера личности» поэта. В них утверждается высокое, общезначимое:

А я лишь смертный. За свое в ответе, Я об одном при жизни хлопочу: О том, что знаю лучше всех на свете, Сказать хочу. И так, как я хочу. — Мне нужно, дорого до слез В итоге — твердое сознанье, Что честно я тянул мой воз. Верно, горшки обжигают не боги, Но обжигают их — мастера!

      Заметим: эти и другие подобные признания, которым сообщена сила афоризма, Твардовский ставит в конец стихотворения. Тем самым концовку он делает ударной, лирическое напряжение идет не на спад, а, напротив, к своему усилению. Перед нами предстает личность незаурядная, по-человечески неординарная. Каждое сказанное здесь слово — о высоком назначении человека, о смысле и цели его жизни, долге, совести, ответственности. Твардовский жил и писал в соответствии с дорогими ему нравственными заветами. Незадолго до кончины он подготовил к печати сборник стихотворений и поэм. Он вышел в 1971 году. Раздел лирики завершился стихотворением «К обидам горьким собственной персоны…». Оно было написано в 1968 году. «Более мрачного периода, чем 68-й, я не знаю», — писал А. Кондратович, ведущий сотрудник журнала «Новый мир». «Вряд ли у «Нового мира» был такой отчаянный период», — говорит А. Твардовский. Психологическая ситуация, в которой оказался поэт в ту пору, раскрывается в словах: «обиды горькие» («ожог обиды» — подтвердит М. И. Твардовская). Первая строфа говорит и о кризисе душевного состояния автора, и о его преодолении:

      Хорошо известная пословица не выглядит здесь литературной цитатой. Она, как и слова высокого стиля («душа», «судьба», «тропа», «жить», «живешь», «соступая»), направлена на передачу того, что стало убеждением Твардовского. Ключевая мысль стихотворения выражена в чеканных формулировках:

      «Мера личности» поэта обнаружила себя в каждой строке этого стихотворения, наполняя глубоким смыслом девиз: «Быть самим собой!» Какой смысл заложен в эти слова, проясняет дневниковая запись Твардовского, сделанная 4 марта 1959 года: «В литературном деле самая трудная и решающая форма ответственности, как это ни парадоксально на первый взгляд, это форма личной ответственности за себя как литератора, т. е. твоя работа, то, что пишешь ты, беллетрист, очеркист, критик…

      Труднее всего писателю отвечать за себя, — а не за литературу в целом — это как раз легко…
     Отвечать — это суметь быть самим собою, быть личностью. Талант — это личность…» (Знамя. — 1989. — № 9. — С. 144).

      По-своему комментирует слова Твардовского «Быть самим собой!» Сергей Залыгин. Заканчивая свою статью о Твардовском (Новый мир. — 1990. — № 6), он написал: «Поэт, а значит, и артист: он жизнь не играл, он ею жил. Как мог, как умел и как не умел».

ПОЭМЫ «ЗА ДАЛЬЮ — ДАЛЬ»,
«ПО ПРАВУ ПАМЯТИ»

      Обзорный характер уроков по поэмам Твардовского предполагает работу над сквозными темами этих произведений. Выборочное чтение самых значительных отрывков из них, смысловой и стилистический комментарий к ним — наиболее предпочтительный прием анализа в данном случае. Он позволит включить большие группы учащихся в аналитическую работу, в активное осмысление ключевых тем поэм «За далью — даль» и «По праву памяти». К урокам готовятся карточки с высказываниями самого поэта о творческой истории произведения, с воспоминаниями и суждениями его современников. Среди источников, которые назовет учитель в классе, выделим автобиографию поэта, его дневниковые записи (Твардовский А. Из рабочих тетрадей (1953—1960) // Знамя. — 1989. — № 7, 8, 9). В рекомендательный список войдут также: Воспоминания об А. Твардовском / Сост. М. И. Твардовская. — М., 1978; Кондратович А. Александр Твардовский. — М., 1978; Македонов А. Творческий путь Твардовского. — М., 1981; Турков А. Александр Твардовский. — М., 1970.

      Спланировать работу над поэмой «За далью — даль» можно таким образом:
     Эпиграфом ко всем урокам по этой поэме могут служить такие слова:

	…Так песня спелась, Но, может, в ней отозвались Хоть как-нибудь наш труд, и мысль, И наша молодость, и зрелость, И эта даль, И эта близь?
А. Твардовский

      Урок первый. «Мне нужно наглотаться воздухом времени»

      1. Творческая история поэмы «За далью — даль». Замысел и его осуществление. Своеобразие жанра поэмы.
      2. О себе. Поэма «За далью — даль» — «исповедь сына века» (А. Турков). (Главы: «В дороге», «Две дали», «Литературный разговор», «С самим собой», «До новой дали»).

      Урок второй. «А мир огромный за стеною…»

      1. Волга, Урал, Сибирь — художественное открытие Твардовского.
      2. Пейзажи, дали поэта.
      3. «Народ в лицах».

      Урок третий. «Тут ни убавить, / Ни прибавить, — / Так это было на земле».

      1. Трагические страницы истории Отечества, их отражение в поэме «За далью — даль».
      2. «Я жил, я был — за все на свете / Я отвечаю головой».
      3. «Так песня спелась…» Обобщение по всей теме.
      (Главы: «Друг детства», «Так это было», «До новой дали»).
      Работа над поэмой шла с перерывами в течение десяти лет (1950—1960). Что это за годы в судьбе поэта?

      Первое послевоенное десятилетие было трудным для него. Сказывалась усталость, нажитая на войне; ему пришлось пережить массированный удар критиков за книгу прозы «Родина и чужбина» (1948), в 1953 г. — снятие с поста главного редактора журнала «Новый мир» за «неправильную линию в области литературы», «за идейно порочную» поэму «Теркин на том свете» (она характеризовалась как «пасквиль на советскую действительность»). До 1956 года на Твардовском висело клеймо «кулацкий сынок». «Трудный мой год, — записывает поэт 20 сентября 1954 года. — Подводя грустные итоги, можно отметить, что я понес поражение «по всем трем» линиям: журнал, поэма, личное дело в райкоме. Целый этап жизни окончился решительно, и нужно начинать другой, а душевных сил мало».

      Поэт остро переживал свой творческий кризис. Он понимал, что ритм стиха «может одушевить только свежая поэтическая мысль». О горьких минутах своей творческой жизни Твардовский писал в главе «В дороге», сравнивая себя с «тем солдатом, что от полка / Отстал случайно на походе». Обращает на себя внимание и такое признание поэта: «Мне по природе моей — необходима свежесть впечатлений, невыдуманность картин, ситуации, встреча с новыми людьми, какого-то воздуха времени. Иначе начинаю забуксовывать». В этих словах Твардовского выражена эстетическая позиция художника, которая предопределяла его жизненные ходы, его решения: «Надо что-то предпринимать, нужно ехать, нужно слышать, нужно дышать, нужно видеть, нужно жить». Отметим побудительный характер этого высказывания. Поездки, дорогу поэт воспринимал как спасительное лекарство.

      В течение долгих лет (1948—1959) Твардовский совершил поездки на Урал, не раз — в Сибирь, на Дальний Восток, к Тихому океану. Впечатления от этих разных путешествий по стране и составили сюжетную основу «путевого дневника».

      Мысль о поэме, которая еще не получила своего названия «За далью — даль», пришла Твардовскому в 1949 году. Поэт вспоминал: «Как-то раз при переезде через Амур возле Комсомольска-на-Амуре я впервые подумал, что мог бы написать поэму со свободным, ничем не стесненным и ничем не ограниченным сюжетом, в которую втоптал бы все свои нынешние, прежние и, возможно, будущие впечатления от поездок. Мысль эта мелькнула у меня как раз на мосту через Амур, и я даже схватил какие-то строчки, которые потом и легли в стихотворение «Мост».

      Алексей Кондратович так комментирует это признание поэта: такое «мгновение — не сущий пустяк, а событие, кай бы венчающее большую внутреннюю работу к приступу, началу самой работы над произведением. Работу огромную, до времени потаенную, невидимую и даже не всегда сознаваемую самим поэтом». Твардовскому понадобилось еще два года, пока началось осуществление замысла нового крупного произведения, пока к поэту не пришла уверенность: «есть тема, не выдуманная от желания писать стихи, а та, от которой деваться некуда, если не одолеть ее; есть сердце, не огражденное мелочным себялюбием от других сердец, а открыто обращенное к ним; есть, наконец, желание думать и додумывать для себя до конца, до полной уверенности то, что кажется уже достаточно обдуманным другими, готовым (готового ничего нет в области мысли), — все с самого начала проверить».

      Твардовский не назвал поэму «За далью — даль» книгой, как это было с «Василием Теркиным», или «лирической хроникой», как это случилось с «Домом у дороги». Подзаголовок «Из путевого дневника» значился лишь в первых публикациях поэмы, а затем был автором снят, хотя в самом ее тексте встречаются определения «дорожная тетрадь», «дневник дорожный», «мой дневник», на страницах которого был отражен общий контур сюжета:

Сам Твардовский считает свою поэму «лирической летописью этих годов».

      В поэме «За далью — даль», хотя и нет главы «О себе», как в «Василии Теркине», автор с подкупающей искренностью поверяет читателю всю сложность своей писательской судьбы, ответственность своего художнического долга. Не случайно его поэму называли «исповедью сына века».

      В главах «В дороге», «Две дали», «Фронт и тыл», «До новой дали» больше автобиографического, личного, сокровенного. В них история преломляется в каких-то частностях, которые рождаются в воспоминаниях поэта:

      Поэма «За далью — даль» представляет собой и широкое эпическое полотно. Здесь воспоминания и размышления автора сочетаются с дорожными впечатлениями, с картинами, мелькающими за окном вагона. Заволжье, Зауралье, Забайкалье — путешественник как бы заново открывает для себя дали, эти края Родины. В главах эпического плана: «За далью — даль», «Семь тысяч рек», «Две кузницы», «Огни Сибири», «На Ангаре», «К концу дороги» — воссоздается «державный образ Родины». «Окрестный мир земли обширной» живет в поэме в многочисленных зарисовках, передающих ощущение ее неоглядных далей.

      В пейзажах Твардовского доминируют укрупненные образы: «Волга-матушка», «Батюшка-Урал», «Огни Сибири». Автор прибегает к метафоре, гиперболе: в Волгу «смотрелось пол-России», «под кувалдой главного Урала земля отчетливо дрожала», «Как Млечный Путь, огни земные». Эти образы важны не сами по себе. Они позволили поэту сказать о масштабах дел русского народа, «подвижника и героя».

      Великолепно передано ощущение Сибири, ее просторов, ее величия:

      Повествование о Сибири строится на смысловых и эмоциональных контрастах:

Сибирь! Как свист пурги — Сибирь, — Звучит и ныне это слово.

      Звукопись, фонетическая оркестровка стиха, сравнение по-своему романтизируют этот образ. Романтическая приподнятость чувствуется и в словах: «огни Сибири», которые «текут», «бегут», «лучатся» «с нерассказанной красой». А рядом с этим — другие образы, другие слова: «угрюмые зоны», «недоброй славы край глухой».

      Всматриваясь в дорожную даль, в мелькающие за окном огни, Твардовский думает о людях «нелегкого труда», которые обживали эти суровые края:

      Какой емкостью отличается эта мысль! В четырех последних строчках — чуть ли не вся история поселенцев Сибири, ее прошлое и настоящее. Чувством глубокой горечи окрашены размышления о самой Сибири, и «величавой и суровой»:

      Необходимо отметить еще одну особенность пейзажей Твардовского. Для него природа — воплощение прекрасного в жизни. Сильнее всего этот мотив выявлен в главе «На Ангаре». В предварительном комментарии к ней нужно подчеркнуть, что Твардовский был очевидцем главного события, отраженного в поэме, — перекрытия Ангары и писал о нем по «живому впечатлению». Оно было настолько сильным, что этому событию Твардовский посвятил прозаическое описание «Порог Падун», стихотворение «Разговор с Падуном», написанные одновременно с главой «На Ангаре». По стилю этих произведений мы можем судить, во власти каких чувств находился поэт. Он был покорен природой Забайкалья, украшением которой была красавица Ангара, он любуется ее природной силой.

      «Все свои внешние впечатления Твардовский как бы погружает в лирическую глубину». Это наблюдение С. Я. Маршака проиллюстрируем серьезной мыслью Твардовского о возможностях и роли искусства в постижении быстротекущей жизни. В одном из эпизодов главы «На Ангаре» речь идет о художнике, который хотел «У Ангары своею кистью / Перехватить ее красы»:

      Жизнь утверждала новые пейзажи — с плотинами, эстакадами, мостами. «И есть что видеть и есть что петь», — говорил поэт в главе «С самим собой». И его стихам не чужда патетика: в финале главы «На Ангаре» Твардовский написал впечатляющую картину «Заря на Ангаре». Но патетическое начало не исчерпывало палитры изображения жизни автором поэмы. Этому есть свое объяснение: к радостям, вызванным преобразованием Сибири, примешивалось чувство горечи от тех потерь, которые несла сибирская природа. В прозаическом описании «Порог Падун» Твардовский писал: «И смолкнет порог, и часть красы мира сего навсегда скроется с глаз людей. Правда, на месте ее явится другая красота, но то уже будет другая… Но иначе не бывает, ничего не придумаешь вместо такого порядка: что ни добудешь у природы — то что-нибудь и утратишь. За все — платить».

      Определяя характер повествовательной манеры Твардовского, А. Турков отметил движение, «символическое восхождение» от сменяющих друг друга эпизодов дорожного быта к историческому бытию народа.

      Народ, собирательный, многоликий образ, в поэме «За далью — даль» персонифицирован. Многие персонажи только упомянуты, кто с симпатией, кто — с иронией: «старичок научный, сквозной, как молодой сморчок», моряк «в хрустящем кителе», «в орденах старик кудрявый», «дама строгая в пижаме», что «загородит весь проход», «щеголь с усами», «горняк», «путеец», «охотник», «врач солидных лет», «лысый творческий работник, с утра освоивший буфет», «поп с медалью Восьмисотлетия Москвы»... — «все сведены дорожной далью». Некоторые персонажи выделены из среды «спутников-пассажиров», даны крупным планом: «мой майор, седой и тучный», «молодожены-москвичи». Именно в рассказе о «юной паре» рождаются такие стихи:

      Это убеждение определяет пафос не только главы «Москва в пути», но и таких, как «Две кузницы», «Огни Сибири», «Фронт и тыл», «На Ангаре». Время требовало героических характеров. И Твардовский находил их на новостройках. Он показал своих героев во весь рост в грандиозном событии — перекрытии Ангары. В главе «На Ангаре» он воспевает «порыв души артельной, / Самозабвенный, нераздельный». Рождаются стихи, содержащие в себе обобщающую силу:

      «В моем представлении, — писал К. Симонов, — «За далью — даль» — это много лет жизни, прожитых и обдуманных, отданных поэтом на суд читателю». Эти слова перекликаются с теми признаниями Твардовского, которые мы находим на страницах его поэмы:

      Психологический портрет Твардовского дорисовывает еще одно его признание:

Это бесстрашие позволяло Твардовскому на протяжении нескольких десятилетий оставаться едва ли не самым глубоким выразителем «духа времени». В справедливости сказанного здесь убеждает создание главы «Так это было». Тематически к ней примыкает глава «Друг детства», фрагмент главы «К концу дороги», где автор рассказывает о посещении им Александровского централа.

      Глава «Так это было» занимает в поэме особое место. Писалась она трудно, с большими перерывами. Начало работы связано с потрясением, вызванным смертью Сталина в марте 1953 года. Судя по названию, главным эпизодом задуманной «сталинской главы» должна быть встреча Смерти со Сталиным. «Явилось заглавие «Последний разговор». «Поэма, — записывает Твардовский 26 ноября 1954 года в своей рабочей тетради. — Это должно быть небольшой, но одного дыхания вещью. Вещью, с которой нельзя торопиться, не уяснив в ней для себя до конца всю сложность темы. Есть опасность предвосхищения в ней вещи «эпохальной».

      Новую редакцию «сталинской главы» Твардовский подготовил к началу 1960 года. Она имела другое название — «Письмо с дороги». «Кроме отрывка из тетради «Когда кремлевскими стенами» — кажется 55 г. — стало на место и кое-что из прежней, сталинской главы. Могу считать, что одна из главных и неотложных моих задач на ближайшее время одолена — хоть для себя (это-то главное).

      Как всегда, в работе видишь уже не только то, что сейчас делаешь, но и то, что завтра пойдет, чего не предполагал еще в такой определенности».

      В 1956 году прошел XX съезд КПСС, развенчавший культ личности Сталина, но вся правда об этом историческом явлении не была сказана до конца. Это заставило Твардовского обратиться с письмом к Н. С. Хрущеву (4 февраля 1960 г.). Поэт просил руководителя партии познакомиться с главой «Так это было», «ключевой, решающей» главой законченной книги. В письме, в частности, говорилось:

      «Если бы все, в чем нуждается душа человека, можно было бы сказать в докладах и решениях, не было бы необходимости искусства, поэзии. Мне казалось все эти годы, что вопрос о так называемом культе личности, исчерпывающе решенный в плане политическом, оставляет еще возможность и даже необходимость какого-то слова, недвусмысленного, искреннего и нелукавого до конца, — слова, которое послужило бы еще большему воодушевлению народа и партии в решении стоящих перед ними задач и отринуло бы все недомолвки, умолчания и т. п., которые есть в этом вопросе и составляют некий осадок.

      Мы знаем ужасное значение неполной ясности в существенных вопросах, несвободных суждений и т. п., что имело в пору «культа личности» и чему не должно быть места теперь» (Знамя. — 1989. — № 9. — С. 173).

      Обостренное чувство истории, обращение к «зрелой памяти своей», к памяти народа, приверженность «правде сущей» позволило поэту сказать свое, «искреннее и нелукавое до конца» слово о культе личности Сталина. Прослеживая процесс его формирования, Твардовский утверждает: «Так это было». Поэт не только выносит в заглавие эти слова, но и повторяет их. В обогащенном контексте они получают силу рефрена:

      К. Симонов считает, что эти слова — «как бы и внутренний эпиграф ко всей книге. И больше того — ко всему, что написано Твардовским, и к его собственной жизни».

      Глава «Так это было» написана не бесстрастным летописцем, а поэтом-гражданином, который чувствует свою сопричастность времени.

      Счастлив поэт, который может говорить от лица многоликого «мы» и от его имени утверждать: «Так это было». Стихотворный текст звучит взволнованно, с повышенной эмоциональностью. Риторические вопросы восклицания драматизируют поэтический текст:

      Эмоционально обогащает авторскую мысль и обращение:

      Свое видение времени Твардовский проявляет и в осмыслении конкретной человеческой судьбы. Поразительно: в главе о Сталине, о культе личности поэт вспомнил свой смоленский край,

и заговорил о судьбе простой русской крестьянки — тетки Дарьи. (Это реальная фигура, Дарья Иванова, соседка Твардовских по Загорью.) Она единственная из всех персонажей поэмы, кто назван по имени.

      Тетка Дарья еще одно художественное открытие Твардовского. В нашей литературе 60-х годов появятся героини со сходной судьбой: Матрена А. Солженицына, Анна Пряслина Ф. Абрамова, Катерина В. Белова. Но открыл этот характер, соотнес его со временем — Твардовский. Не будь его, наше знание о времени, которое вмещается в определение «сталинская эпоха», было бы иным — куда беднее. Благодаря Твардовскому понимание этого времени стало глубже и отчетливее.

      Поэма «По праву памяти» создавалась в 60-е годы, но была опубликована много лет спустя — в 1987 году, долгие годы она находилась под запретом. Задумывалось новое произведение как «Глава дополнительная» к поэме «За далью — даль». Работа над новой главой была продиктована ощущением некоторой недосказанности о «времени и о себе».

      Позже «Глава дополнительная» вылилась в совершенно новое произведение. Она отразила острую реакцию автора на перемену общественной обстановки во второй половине 60-х годов. В его словах: «Да, жизнь. Сплошная тьма надвинулась», «дни глухие», «в нынешней муторной обстановке…» — глубокое ощущение ситуации, в которой приходилось работать, точнее, определение того, что происходило тогда в стране: попытки реабилитировать Сталина, вновь возвеличить его, замалчивание решений XX съезда, осудившего культ личности Сталина, опасность возрождения нового культа — брежневского, беспредельная сила тоталитаризма, обрушившегося на духовные основы общества, власть жесткой цензуры… Инспирированное дело Солженицына, процессы Синявского, Даниэля, генерала Григоренко, заказные статьи-доносы (например, «письмо одиннадцати»), сфабрикованные «письма трудящихся», публиковавшиеся в центральной печати, — все это приметы времени.

      Удушающая атмосфера той поры, портреты неосталинистов ярко воссозданы в книгах А. Солженицына «Бодался теленок с дубом», А. Кондратовича «Новомирский дневник 1967—1970». Эти книги — хроника не жизни, а борьбы, которую вели писатели, имевшие право утверждать: «Что там ни говори, а мы страницу в истории литературы оставили» (А. Твардовский).

      Твардовский, по признанию многих, — личность, уже как бы своим присутствием влияющая на духовный климат времени. В стихотворении Расула Гамзатова «Костер Твардовского» есть такие строки:

      Становилось все заметнее, что направление журнала «Новый мир» объективно приобретало оппозиционный характер. И это главному редактору «Нового мира» отомстилось. 10 августа 1968 года А. Твардовский писал А. Кондратовичу: «Дела с журналом архитяжкие… Никогда еще т<ак> называемые события международной жизни не касались так непосредственно журнала и моей собственной». Твардовский имел в виду чехословацкие события. В августе 1968 года советские войска вошли в Чехословакию, на улицах Праги появились советские танки. В рабочей тетради поэта появилась такая запись (от 29 августа 1968 года):

      Осудив эту акцию, Твардовский отказался поставить свою подпись под открытым письмом писателям Чехословакии, «подписанным виднейшими литераторами Советского Союза». Гонцу, который приезжал к Твардовскому на дачу с письмом, поэт сказал: «Я бы мог все подписать, но только до танков и вместо танков». А в его письме в Союз писателей говорилось: «Письмо писателям Чехословакии подписать решительно не могу, так как его содержание представляется мне весьма невыгодным для чести и совести советского писателя».

      Это поступок. Человеческий. Гражданский. В словах Твардовского — сила нравственного и духовного сопротивления. И это вызвало раздражение у чиновников от литературы, недругов поэта. Враги журнала — секретари ЦК, редакторы Главлита, цензоры, инструкторы, консультанты — целый щедринский мир — ополчились на «Новый мир» и его главного редактора. Все попытки опубликовать поэму оказались тщетными. «Я почувствовал, — говорил Твардовский, — что я упираюсь в резиновую стенку».

      Поэма «По праву памяти» представляет собой трехчастную композицию. Принципиально важно структуру ее анализа сделать родственной художественному мышлению автора. Поэтому предпочтительной для поэмы «По праву памяти» может быть семинарская форма занятий. Они могут пройти по такому примерно плану:

      1. Творческая история поэмы, ее судьба. (Вступительное слово учителя.)
      2. Жизненные реалии 30—40-х годов, их осмысление Твардовским. Образ Сталина, развенчание его культа. Тема «пяти слов», ее движение и развитие. (Выразительное чтение главы «Сын за отца не отвечает». Краткие выступления учащихся. Беседа о содержании и стилистическом строе главы.)
      3. Автор в поэме. Исповедальные и биографические мотивы в главе «Перед отлетом». Жизненное и поэтическое кредо Твардовского, его реализация во вступлении, в главе «О памяти». Афоризмы Твардовского, их роль в главе «О памяти». (Выразительное чтение отдельных фрагментов, смысловой и стилистический комментарий к тексту.)

      М. И. Твардовская писала, что поэме «По праву памяти» свойственна «многозвучность размышления «о времени и о себе». Это исповедь-обращение, исповедь-покаяние, исповедь-обвинение. Презрев запрет, поэт говорит о том, что «душу жжет». В стихах то звучит лирическая интонация, то они становятся публицистикой, то в размышления нравственного характера вплетаются жизненные реалии. Цельность поэме придает личность самого автора, монологическая форма повествования.

      Открывается это произведение поэтической декларацией, в которой выражено жизненное кредо Твардовского:

      Для Твардовского слова «память» и «правда» — понятия-синонимы. Мысль, во власти которой находился поэт, не раз звучала в его стихах, таких, как «О сущем», «Вся суть в одном-единственном завете», «Слово о словах», «Жить бы мне век соловьем-одиночкой…» и других.

      Первая глава «Перед отлетом» по своему содержанию примыкает к главе «Друг детства» из поэмы «За далью — даль», как бы предваряет ее. Писалась эта глава как обращение к другу юности. Стихи передают атмосферу доверительности, в которой и можно вести разговор о сокровенном.

      К этому побуждали сами обстоятельства: друзья покидали отчий дом. «Перед отлетом» — сама по себе эта ситуация романтическая:

      Высота помыслов, юношеский максимализм, романтическая мечта раскрывают их облик. Два друга — «мыслитель и поэт» — прекрасны:

      Лирическая концовка главы «Перед отлетом» исполнена глубокого смысла: жизнь проходит, а верность юношеским идеалам сохранилась. По ним поэт выверяет свою судьбу.

      Первая и вторая главы контрастны по своей интонации. «Сын за отца не отвечает» — эти слова вынесены в заглавие второй части поэмы, с них она начинается. Повторяясь, эти слова получают все новое и новое смысловое и эмоциональное наполнение. Именно повтор позволяет проследить за развитием темы «пяти слов».

      Вторая глава занимает особое место в поэме «По праву памяти». Являясь ключевой, она «держит» всю поэму. Твардовский знал, что ее напечатать нельзя. «А тогда на чем же будет держаться цикл? Получается жидковато». В теме Сталина автор вычленил аспект, которого до него никто не трогал, — тему «пяти слов»: «Сын за отца не отвечает». Она оказалась необычайно емкой. Восстанавливая некогда замалчиваемые страницы советской истории, автор обозначил и масштабы народной трагедии, и глубину личной трагедии. «Так это было» — эти слова можно отнести и к поэме «По праву памяти». Образ Сталина, картина порядков, им насаждаемых, даны в произведении крупно, бескомпромиссно.

      Комментарием к фразе, сказанной Сталиным, может служить записанный А. Кондратовичем рассказ А. Твардовского: «Оказывается, перед съездом колхозников была дана команда: найти сына кулака — благополучного, работающего и т. п. Это была задача трудная. Как только спрашивают, то любой секретарь райкома трусит: признаешься, что сын кулака работает, не раскулачен, — и мало ли что будет за это. Но с каким-то трудом нашли. Одели. Привезли в Москву на съезд. Написали для него речь. И он ее произнес. И где-то в самом начале он сказал: «Да вот, я сын кулака, некоторые могут подумать, что мне трудно жить, что мне не дают работы». В это время Сталин и бросил свою знаменитую реплику: «Сын за отца не отвечает». Для этой реплики и был привезен с трудом отысканный сын. Я помню впечатление от этих слов, особенно в деревенской среде. Но только в прошлом году я узнал, как была произнесена эта реплика». Новые знания, впечатления, мысли, переживания — личные и наблюдаемые им в народе, подготовили душевный переворот, совершившийся в нем в оценке прошлых лет, фигуры Сталина и всего, что было связано с ней в жизни народа.

      Мысль автора предметна. Время, о котором поэт ведет речь, воскрешает своеобразная лексика: «анкета» со «зловещей некогда графой», «несмываемая отметка» в ней, «чад полуночных собраний», «публичная пытка», «мытарил вопрос», «в кромешный список занесен», «два мира», «чье-то головокруженье», «враг народа», «слепой и дикий для круглой цифры приговор».

      «Пять слов», которые «обронил» «кремлевский вершитель судеб», звучат в разной тональности, чаще всего — с горечью и безнадежностью:

      В тему «пяти слов» Твардовский вписывает разные трагические мотивы:
      — судьбы крестьянства, переломанные «великим переломом»;
      — судьбы целых народов, «брошенных в изгнанье»;
      — судьбы тех, кому просчеты Главнокомандующего пришлось оплатить вдвойне: «Из плена в плен — под гром победы с клеймом проследовать двойным»:

      Горестным изумлением перед масштабами бедствия, постигшего народ, страну, звучит это обращение к родине-матери.

      О трагедии народа Твардовский знал не понаслышке. Ф. Абрамов в своих воспоминаниях о поэте так пишет об истоках его личной трагедии: «Все бури века нес в себе…» «Не говорю о том, что раскулачена семья, а он один на свободе. Прославленный поэт, а брат в лагерях? До 53-го года. Отец великого поэта четыре года жил под чужим именем». Эта запись Ф. Абрамова перекликается с признанием самого поэта: «У меня как бы две биографии: репутация народного поэта и наследственное клеймо классового врага». «Сын кулака» — это клеймо значилось в анкетах, которые заполнял Твардовский. Он носил его более двадцати лет:

Подлинность переживаний, подлинность волнений передают эти строки.

      В поэме «По праву памяти» Твардовский выступает не бесстрастным летописцем, а свидетелем обвинения. Его волнует судьба конкретных людей, которых он хорошо знал: друга детства, тетки Дарьи — в поэме «За далью — даль», отца — в последней поэме.

      «О памяти» — глава особая. Она синтезирует мысли, мотивы, заявленные в ее названии. Глава полемична. Твардовский спорит с теми, кого он называет «молчальниками». Это они хотят «на памяти бессонной поставить крест». «Не помнить — память под печать» —вот их позиция:

      Раздумья Твардовского о забвенье и памяти завершаются твердо высказанным убеждением:

      Разговор с современниками Твардовский не ограничивает публицистическими заключениями. Он говорит по-философски глубоко.

      Мысль, заложенная в сравнение «люди не трава», — выношенная, подтвержденная всем жизненным опытом поэта. Так, в стихотворении «В тот день, когда окончилась война» (1948) он включает в монолог павших такое размышление: «Что ж, мы — трава? / Что ж, и они — трава? / Нет. Не избыть нам связи обоюдной».

      Исповедальность и выстраданность мысли, афористическая отточенность строки, экспрессия поэтических образов — все эти средства публицистического стиля нашли свое выражение в главе «О памяти». Она помогает уточнить понятие гражданственности как такой позиции, которая требует от человека величайшего мужества, верности высоким идеалам. Это такой уровень развития личности, когда раздумья о судьбах страны становятся глубоко личными.

      Глава третья поэмы «По праву памяти» сопоставима с некоторыми главами поэмы «За далью —даль»: «С самим собой», «Друг детства», «Литературный разговор», «Так это было». Сходные мотивы (правда, память, ответственность), заметные текстуальные переклички, пафос этих произведений, выраженный словами: «Тут ни убавить, ни прибавить, — / Так это было на земле», — и другое позволяет рассматривать две последние поэмы Твардовского как своего рода поэтическую дилогию.

      Твардовский А. О литературе. — М., 1973.
      Твардовский А. Из рабочих тетрадей. — Знамя. — 1989. — № 7, 8, 9.
      Маршак С. Я. Воспитание словом. — М., 1961.
      Воспоминания об А. Твардовском. — М., 1978.
      Кондратович А. Александр Твардовский. — М., 1978.
      Македонов А. Творческий путь Твардовского: Дома и дороги. — М., 1981.